Ну вот, дождалась — явился. Она даже не повернула в его сторону головы, продолжая шить. Когда работы полно, не до пустой болтовни.

— Я получил вызов в университет.

Она сделала вид, что не слышит. Вызов. Как же! На дорогу денег нужно больше, чем она зарабатывает за месяц. — Мама, мне непременно нужно ехать, понимаешь, от этого зависит все мое будущее! Моя работа признана лучшей, профессор Эвидж написал, что она может претендовать на научное открытие!.. Ну послушай же. У нас ведь есть деньги от отца. Я тебе верну. Клянусь, очень скоро я добьюсь того, чтобы получить гранд за открытие в области квантовой физики, мне заплатят, и я все отдам! Мне только надо туда попасть… профессор Эвидж…

— Вот пусть твой профессор сам за тебя и платит, — не выдерживает она, — а не я! Почему ты отказался работать в магазине, когда я подыскала тебе подходящее место?! Потому что ты бездельник, и тебе палец о палец лень ударить, чтобы помочь матери! Думаешь, можешь всю жизнь сидеть у меня на шее и кормить обещаниями?!..

— Я тебя ненавижу, поняла? Да, если понадобится, я пешком туда пойду, но ты… ты просто настоящая гадина.

— Вот и убирайся с глаз ко всем чертям. Ты даже не представляешь, каким это будет для меня облегчением!..

… — Вот, — сказала Одо, — теперь ты сам все видел. Фридрих просто украл у матери деньги и сбежал — учиться. А она подала заявление в полицию… и вместо университета он попал в тюрьму на несколько месяцев. Когда он оттуда вышел…

— Значит, ты все это тоже видела вместе с ним, — вздохнул Чеон. — И пыталась изменить его прошлое. Девочка моя, но отдаешь ли ты себе отчет в том, что тебе подобный опыт не по силам? Ты слишком мала… и, к сожалению, слишком неопытна и наивна, чтобы проделывать такие вещи. Кроме того, вынужден тебе сообщить: считается преступлением стереть воспоминания и заменить их другими. И я только рад, что тебе ничего не удалось. Мы не имеем права вмешиваться в сознание других людей. И кстати, проникать в чужие сновидения без их согласия — тоже.

— Но ты же проник, — вздохнула Одо. — И ничего. И ты можешь сделать то, что не вышло у меня, потому что иначе Фридрих навсегда останется таким, каким те люди его сделали. Они же проникли в его сознание и живут там до сих пор. А он из‑за этого страдает сам и делает несчастными всех вокруг. Чеон… я не знаю, как мне убедить тебя помочь ему, но это просто необходимо!.. Он создал этих ужасных уродов, потому что его самого не считали человеком. Если ты не вмешаешься, тогда я сама попробую еще раз. Может, теперь у меня получится.

— Да я скорее возьмусь стереть этот бред из твоей собственной головы, — повысил голос Чеон.

— Не выйдет, — Одо рассмеялась. — Ты, конечно, очень сильный, но я не дам тебе сломать мою защиту, а если ты полезешь в мои мысли без спросу, то только разрушишь их все. Я упрямая, так и мой дед говорит, — с гордостью произнесла она.

— Да уж, в нашем роду женщины — настоящее наказание, — проворчал Чеон. — Ну что мне с тобой делать?

Маг еще пытался сопротивляться, но чувствовал, что готов сдаться. Конечно, недолгое прекрасное наваждение, когда он принял Одо за Гарсуэлу, быстро прошло, однако Чеон был совершенно очарован своей маленькой родственницей, так разительно напоминавшей его умершую дочь, и отказать ей было выше его сил, тем более что внутренне он был согласен с девочкой. Эта маленькая звездочка была так настойчива, так ждала, что он совершит по ее просьбе чудо… обмануть ее ожидания и веру просто невозможно.

— Ну, хорошо. Я попробую, — вздохнул Чеон. — Оставь меня наедине с этим человеком, Одо. Я посмотрю, что здесь можно исправить. Предупреждаю — работа предстоит очень большая, менять придется слишком многое, и ты ни во что не должна вмешиваться, пока я не закончу — это во — первых. Во — вторых, потом тебе придется забыть обо всем, чем я тут занимался, и никогда никому не рассказывать.

— Даже деду? — тут же уточнила Одо. — Я ничего не скрываю от него.

— С Хесвуром я буду говорить сам, — кивнул Чеон. — Нам с ним давно пора примириться. А теперь иди, тебе не нужно здесь находиться.

Дождавшись, пока Одо — весьма неохотно, но молча и безропотно — выйдет, Чеон плотно закрыл дверь и подошел к Фрэнку. До этого он уже был немало наслышан об этом чужаке, главным образом все от той же Одо, и никаких симпатий к нему не испытывал, однако отступать было поздно. Чеон сжал ладонями его виски и сосредоточенно замер.

Теперь его никто не удерживал. Тревер обнаружил себя лежащим ничком на камнях мостовой Олабара. Он был в полном порядке, если не считать одной незначительной детали — он больше не чувствовал себя живым человеком. Пока никаких изменений не происходило, это и понятно, ведь прошло слишком мало времени, чтобы введенное в его кровь вещество начало активно действовать. Но оно было в нем, бродило в его теле, подбираясь к мозгу, и Тревер знал об этом. Он испытывал, нет, не страх, а ощущение тяжести неизбежного, неотвратимого — знание, подобное предчувствию смерти. Процесс мутации необратим, никакого противоядия не существует. Сколько ему осталось? День, два? А потом? Как это будет происходить? Что он станет ощущать, пока не достигнет последней стадии полного безумия и не сделается таким же, как убитые им «термиты»? Без единой мысли, без сожаления, без страха…

Кое в чем они просчитались. Последнее, чем может распорядиться человек, это его жизнь. И он прихватит с собой Фрэнка, потому что Рейнольдс — единственный человек, знающий секрет синтеза новых партий сыворотки. Правда, у Идис есть формулы, но нет «сырья», из которого ее муж получал эту субстанцию. Да, он, Тревер, убьет Фрэнка, а потом — себя. Вот, наверное, единственное, на что он еще способен. Хотя в глубине души он уже чувствовал, что такой исход для него тоже вряд ли возможен.

«Кто же тебе позволит умереть?» Самоубийство — удел лишь самых высокоорганизованных существ, для которых доступен выбор. Любое иное создание движимо всесильным, непобедимым инстинктом самосохранения. А в нем, по мере убывания собственно человеческого — да, это неопределимое словами высшее начало вытекало из него, как кровь из открытой раны, уже сейчас, — не оставалось должной степени решимости даже на то, чтобы покончить с собой.

Тревер тяжело поднялся, встряхнувшись, как собака. Перед глазами все расплывалось, и очертания предметов были какими‑то нечеткими — до такой степени, что казались нереальными. Почему‑то изменились, стали менее яркими, цвета, как будто он смотрел на мир сквозь грязное серое стекло. «Значит, таким его видят эти», — сообразил Тревер. Почти ни о чем не думая, он пошел назад к дому Чеона.

Джош. Там остался Джош, единственный человек, которого Треверу отчего‑то нужно было увидеть перед тем, как придется отчитываться за всю свою нелепую, безумную, странную жизнь только перед Богом — в которого он, впрочем, никогда по — настоящему не верил. Он шел, почти не обращая внимания на то, как дайоны, встречающиеся на его пути, поспешно стараются перейти на другую сторону улицы, словно идущий им навстречу чужак — прокаженный. А когда Тревер понял, что происходит, он испытал чувство мрачного удовлетворения — хорошо, что они столь отчетливо ощущают излучаемую им опасность, пока еще скрытую, но способную вот — вот проявить себя.

Он перешагнул порог уже хорошо знакомого ему особняка, и в первый момент Треверу показалось, что дом пуст. Даже неизменный Гелар, слуга Чеона, не вышел навстречу.

— Эй, — позвал Тревер, — есть кто живой? Джошуа?..

— Тревер, — Одо, перепрыгивая через две ступеньки, спускалась со второго этажа, радостно улыбаясь при виде него, — тебя так долго не было, почти сутки, и мы не знали, что с тобой!.. — тут дайонка замерла, и выражение ее лица сделалось настороженным и откровенно испуганным, словно перед ней предстал оборотень. — Тревер? — упавшим голосом недоверчиво переспросила она, отступая назад.