Она начинает загибать пальцы, считая улики:

– Ты плакала – это раз, ты куришь, ты пьешь вино как лошадь, будто завтра конец света…

– Конец света? – смеюсь я сатанинским смехом. – Ну, на этот раз ты попала в самую точку!

– Господи, мама, ты что, заболела? Может, позвать папу?

Из глаз ее уже текут первые слезинки, и она стряхивает их.

Я машу на нее рукой. Вино успокаивает меня, снимает все комплексы и запреты, мне сразу хочется все рассказать, во всем признаться.

– Нет, я прекрасно себя чувствую. Это просто…

Но тут я останавливаюсь. Если начну изливать чувства, обязательно придется рассказать правду. А этого делать нельзя. Гляжу на дочь и понимаю, что она не должна знать об этом, никогда. Нет, никогда.

– Правда, я прекрасно себя чувствую. Просто у меня приступ самобичевания и жалости к себе. – Я пожимаю плечами. – Такое бывает.

Она крепко меня обнимает, и я ощущаю, что ко мне прижимается тело уже созревающей женщины.

– Это тоже часть взрослой жизни, – делаю я виноватое лицо. – Частенько чувствуешь себя неудачницей, стервой, жалеешь о том, что неправильно себя вела, а переменить уже ничего нельзя.

– Но ты всегда ведешь себя правильно… поэтому и действуешь мне на нервы! – кричит Элла. – Всегда со мной такая терпеливая, даже когда должна отругать меня как следует или все рассказать папе. Вот и на дедушку никогда не сердишься, даже когда у него совсем крыша едет и ему сотню раз надо повторять одно и то же… ты всегда такая добренькая, все смеешься… и картины пишешь, лучше тебя художников я не знаю, и выглядишь прекрасно! На тебя все мужики оглядываются! Ты у нас просто «махотра»!

– Что-о? Какая такая «махотра»?

Она делает круглые глаза:

– Неужели не знаешь? Неприлично рассказывать!

– Придется рассказать, ведь мы договорились, мы с тобой взрослые женщины.

– Это сокращенное слово такое. Расшифровывается как «мамка, хочу тебя трахнуть». – Она морщит носик. – Это мне Джеми сказал. – Теперь дочь смеется. – Ты прости меня, мама, но это действительно комплимент.

– Да уж вижу, чего там! – Чувствую, что мне уже можно погладить ее по головке, и пользуюсь случаем. – Так, значит, если меня посадят в тюрьму, ты будешь носить мне передачи?

– Ну, мама, прекрати! – отталкивает она меня. – Ты ж не совершила ничего дурного…

Яркая вспышка молнии прорезает небо, и я считаю секунды: одна… две… три… четыре… пока оглушительный удар грома не прокатывается над самыми крышами палаток. Льет как из ведра, крупные холодные капли больно жалят щеки. Я пробираюсь по лесу, спотыкаясь о корни деревьев и упавшие ветки и фонарем освещая тропинку под ногами. Проходит всего минуты две, пока добираюсь до Орлы, но волосы уже прилипли к голове, в ботинках хлюпает вода. Она поджидает меня на берегу озера. Сюда нам ходить нельзя, потому что менее чем в сотне ярдов от берега расположен лагерь мальчиков. Где-то сразу за деревьями, совсем близко, в палатках сидят Юан, Каллум и еще несколько наших ровесников и, скорей всего, пьют вино.

Орла пускает по воде блинчики. Один из камешков подпрыгивает шесть раз и лишь потом тонет.

– Лучше вернемся! – кричу я, приближаясь. – Нам влетит! Парки сказала, что кишки нам выпустит, если застукает нас здесь, да еще ночью.

– Учись жить рисково, Грейс, и не трусь, прорвемся! – кричит подруга в ответ, швыряя еще один камешек. – Ну что такого она может с нами сделать? Турнуть из скаутов? – Она поворачивается и смотрит на меня. – И тебя это пугает? Мне, например, наплевать.

– Мне тоже, – признаюсь я.

Орла частенько обвиняет меня в том, что я боюсь рисковать, излишне осторожничаю. А еще в том, что мне не все равно, что обо мне подумают другие люди. Я не разделяю ее подход «да пошли они все…». Жаль, конечно, мне тоже хотелось бы так, но я думаю не только о себе. Меня давит груз ожиданий – мои родители так долго ждали моего появления на свет, они души во мне не чают, трясутся надо мной. Я – Грейс. Я всегда стараюсь со всеми быть вежливой. А также доброй и внимательной к другим людям. В школе у меня никогда не бывает неприятностей и скандалов. Учусь на «хорошо» и «отлично». Стараюсь делать все правильно и как следует.

Скоро полночь. Облака постепенно расходятся, на небе появляется полная луна, яркая, как серебряная монета. Но дождик все не прекращается, наполняя лес шелестом падающих на листья капель, бульканьем, журчанием воды, стекающей с согнувшихся под ее тяжестью веток в лужи. Вода падает и мне на голову, волосы насквозь мокрые, она течет по щекам и по губам. Холодная и свежая на вкус. Я запрокидываю голову и пью ее, не обращая внимания на капли, падающие мимо рта и стекающие под одежду. Скоро мне станет совсем холодно.

– Ну что, Орла? Про что ты хотела мне рассказать? – кричу я.

Подруга подходит ко мне вплотную.

– Как про что? Про Юана, конечно, – громко шепчет она мне на ухо.

– Что про Юана?

– Знаешь, а ведь я испытала его… ради тебя.

В недоумении сдвигаю брови:

– Как это – испытала?

– А вот так, испытала, ради тебя, понимаешь? Целоваться как следует, конечно, еще не умеет, но в остальном… – Она умолкает, смотрит вверх, словно созерцает звездное небо со всеми его вселенскими тайнами, потом снова смотрит на меня. – А в остальном… трахаль хоть куда.

Я гляжу на нее широко раскрытыми глазами; такое чувство, словно в живот мне вонзился ледяной клинок. Я промокла насквозь, мне холодно, но все равно в груди полыхает пожар.

– Господи, какое у тебя лицо! – смеется она, вода капает с ее ресниц, носа, прядей волос, с уголков растянутых в смехе губ, коварных, хитрых и все понимающих; «змея», сказал бы папа, глядя на нее сейчас. – Будто у тебя умерла любимая собачка.

Она толкает меня в плечо, ноги мои скользят по грязному берегу. Я падаю на колени, и мне едва удается удержаться и не шмякнуться лицом прямо в грязь. Мокрая земля пахнет горечью; я кашляю в руку, поднимаюсь, ставлю ноги между камнями и кустами вереска и убираю волосы с лица, закладывая за уши. Орла снова принимается «печь блинчики». Похоже, ей на все наплевать.

– Ты занималась сексом с Юаном? – кричу я.

– Что? – прикладывает она ладонь к уху. – Не слышу!

Я подхожу к ней, хватаю за плечи, притягиваю к себе и повторяю:

– Ты занималась сексом с Юаном?

Она смотрит мне прямо в глаза. В них раздражение, злоба и еще какое-то чувство, для меня непонятное.

– Как ты могла, Орла? Ведь можно было с кем угодно! Как ты могла!

– Да он для меня тьфу! – говорит она. – Трахни его сама, и покончим с этим.

Чувствую, кто-то дергает меня сзади. Не отпуская Орлы, оборачиваюсь. За спиной стоит Роза. Губы ее шевелятся, но я никак не могу разобрать, что она говорит. Не понимаю слов, они превратились для меня в какие-то загадочные звуки.

– Иди обратно в палатку, Роза! – ору я ей прямо в лицо.

Она вздрагивает, отступает, но куртки моей не отпускает.

Я снова поворачиваюсь к Орле.

– Да наплюй ты на него! – кричит она. – И забудь!

Она хохочет, черты лица ее в лунном свете кажутся жуткими, дикими и грубыми. Она крутит головой, и брызги разлетаются во все стороны. И тут до меня доходит, что она просто наслаждается моим шоком, получает от всего этого удовольствие. Она нарочно все спланировала и выбрала подходящий момент, чтобы сообщить мне. Мы в лесу одни, кругом никого. И мне не к кому здесь обратиться за помощью.

– Ну ты и стерва, – произношу я так тихо, что сама едва слышу себя.

Роза снова дергает меня, я поворачиваюсь и сильно толкаю ее назад, прямо на покрытый грязью берег, и опять разворачиваюсь к Орле.

– Стерва и сучка. Сволочь, стерва и сучка проклятая!

Я отвешиваю ей крепкую пощечину. Голова ее дергается, она едва не падает, но в последнюю секунду сохраняет равновесие и выпрямляется. Я снова бью, на этот раз она падает на колени и остается в этом положении. Даже не пытается сопротивляться, дать мне сдачи. Я бью ее снова и снова, пока не становится больно рукам, пока в них уже не остается никакой силы.