– Интересно выражается будущая монашенка, – говорю я спокойно. – А я все думала, когда же прежняя Орла покажет зубки.

– А что такого? Я обрела Бога, в нашем возрасте это неудивительно, такое часто случается. А вот ты…

– Ты мало знаешь, Орла, о моей взрослой жизни, как, впрочем, и я о твоей… – Неожиданно меня охватывает усталость. Я откидываю волосы назад и с усилием заставляю себя сидеть прямо. – Так что давай-ка лучше перестанем притворяться друг перед другом, и ты прямо скажешь, зачем сюда явилась и что тебе от меня надо.

– Ну хорошо. – Она переводит дух, отодвигает стакан с водой в сторону и кладет руки на стол. – Может, тебе это и не понравится, но я хочу, чтобы ты помнила: зла я на тебя не держу.

– Ладно, ладно, выкладывай.

– Просто хочу исправить прежние ошибки. Хочу примириться с людьми, которым сделала больно.

У меня холодеют сначала кончики пальцев, потом руки, затем холод охватывает все тело, и я начинаю мелко дрожать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я ходила на исповедь, исповедалась. И теперь мне нужно исповедаться перед людьми, которым мои поступки причинили вред, – говорит она не то чтобы весело, нет, но каким-то отвратительно слащавым тоном. – То, что случилось с Розой, было ужасно. Мы поступили плохо, неправильно, а потом еще усугубили это, обманув и полицию, и самих себя.

– И это ты говоришь мне? – Не знаю, смеяться мне или плакать. – С каких пор ты взялась судить о морали?

– Не сердись, Грейс. – Она пытается взять меня за руку, но я вовремя отдергиваю ладонь. – Тут дело не столько в тебе и во мне, сколько в элементарной справедливости.

– Послушай, Орла, я выплатила все свои долги, понятно? – Понижаю голос: – Может быть, я не была до конца честной со своими близкими, да и с обществом тоже, но с собой я всегда была честной и себя не обманывала. – Делаю паузу, тщательно подбираю слова. – Я искупила все грехи, которые когда-то совершила.

– Но надо же принести покаяние…

– Я не католичка. И что касается меня, религия здесь ни при чем. Надо просто вести себя так, как требует справедливость.

– Но и я тоже так считаю. – Она наклоняет голову набок. – Мне как раз и нужно поступить так, как требует справедливость. Неужели ты этого не понимаешь?

– И как ты это себе представляешь?

– Надо все рассказать Полу.

– Зачем? Господи, зачем?!

– Чтобы он узнал правду и почувствовал облегчение.

– Ценой распада семьи?

Я повышаю голос. Чувствую, дамы за соседним столиком поворачивают голову в мою сторону.

– Ценой счастья его дочерей? – Я прихожу в неподдельный ужас. – Мы же с тобой договорились хранить это в тайне! – Я стучу кулаком себе в грудь. – Пол – мой муж. У нас с ним две дочери. Если ты расскажешь правду о том, что случилось в ту ночь, то разрушишь нашу жизнь, каждого из нас в отдельности и всего семейства. Это что, тебе твой поп насоветовал? Неужели ты думаешь, что это угодно Богу?

– Но поставь себя на мое место, – говорит она вкрадчиво, черные глазки блестят, как расплавленный битум. – Мне же надо очистить совесть, чтобы уйти в монастырь.

Я встаю и беру стоящую на полу сумку.

– Так и знала, что ты нисколько не изменилась. Ты чуть не надула меня, но я, черт возьми, знала. Вся в мать, честное слово. Думаешь только о себе.

Роюсь в сумочке, достаю кошелек, вынимаю тридцать фунтов и швыряю на середину стола.

– Отправляйся обратно, откуда явилась, дорогая Орла. И держись подальше от меня и от моей семьи. Иначе берегись, я за себя не отвечаю.

Я поворачиваюсь, но она хватает меня за руку:

– Даю тебе десять дней. И ни дня больше. Или сама все расскажи Полу, или это сделаю я. Выбирай.

Я резко вырываю руку. Мне уже наплевать на остальных посетителей.

– Ты угрожаешь моей семье, Орла, и я этого так не оставлю!

Выдерживаю ее взгляд несколько долгих секунд. В глазах ее ни капельки страха.

– Ты очень пожалеешь о том, что затеяла. Я тебя по стенке размажу. Так что сама выбирай.

Я выбегаю из ресторана и быстро шагаю по дороге к станции. Вдруг вспоминаю, что оставила книгу, которую купила для Пола, но не возвращаться же после того, что случилось. Из глаз текут слезы, но я не обращаю на них внимания. Сажусь на ближайший поезд, идущий в моем направлении, и думаю о том, что же, черт возьми, теперь предпринять. Я всегда, всегда ждала чего-нибудь подобного. Знала, что это вернется ко мне и станет преследовать всю оставшуюся жизнь. Выйдя на станции, сажусь в машину и еду домой, вцепившись побелевшими пальцами в баранку.

Когда сворачиваю на подъездную дорожку, меня уже переполняют страх и раскаяние, в голове мечутся отчаянные мысли, я совершенно не знаю, что предпринять. Все это настолько серьезно, что мне хочется на полной скорости врезаться в стенку, чтобы больше не чувствовать ничего. Но вместо этого ставлю машину, быстро прохожу на кухню, открываю бутылку «пино гриджо» и тупо гляжу, как вино, булькая, перетекает в стакан. Потом выпиваю залпом, наливаю еще и еще. Вся моя жизнь – мои девочки, мой муж, мой дом, моя собака, даже кресло – все это кажется мне сейчас пределом мечтаний… и все это я скоро потеряю.

На кухне появляется Элла.

– Где ты была?

– В Эдинбурге.

– Господи! Хоть бы предупредила. Купила бы мне джинсы, о которых я давно мечтаю.

Ногой закрывает дверцу холодильника и оглядывает меня с головы до ног.

– Как, ты уже на вино налегаешь? Еще только полпятого.

А голова-то уже кружится. Между мной и словами в голове появляется благословенная дистанция. Конечно, Орла стерва, но я найду способ заткнуть ей рот. Обязательно найду. И возможно, в этом мне поможет Юан. Я не была до конца искренна с Орлой. После смерти Розы мы договорились никому не рассказывать, что случилось на самом деле, но я все-таки рассказала. Все рассказала Юану. Буквально через два дня после того, как сделала это. Не смогла держать в себе. Тайна просто не вмещалась у меня в груди.

Руки и ноги тяжелеют, становятся неуправляемыми, я верчу головой туда-сюда, чтобы ослабить напряжение в плечевых мышцах.

– Ну? – продолжает приставать Элла, внимательно наблюдая за мной. – Что это с тобой? С чего это ты вдруг напилась?

Но у меня в груди внезапно появляется уверенность, что все под контролем.

– Элла, – улыбаюсь я ей, – нам все-таки нужно поговорить.

– Ладно, – говорит она. – Во-первых, ты была в моей комнате, и не отпирайся. Так о чем нам с тобой говорить?

Она прислоняется спиной к кухонной стойке и складывает руки на груди.

– Значит, ты знаешь, что я принимаю таблетки, и тебе это не нравится. И еще тебе не нравится Джеми. Ну и что? Подумаешь! – Она усмехается мне прямо в лицо. – Уже давно не девятнадцатый век. И девочки сами выбирают себе парней. И между прочим, знаешь, кто мне посоветовал принимать противозачаточные? Дейзи! Она не такой ангел, как ты думаешь.

– Вот и прекрасно. Я очень рада, что вы, девочки, помогаете друг другу, даете друг другу советы. Вы же все-таки сестры. И… знаешь что? Ты права. – Я поднимаю стакан, размахиваю им из стороны в сторону. – Мое мнение тут не должно иметь никакого значения. Давай, вперед! Делай все, что хочешь, живи своей жизнью, как сама хочешь, и мы посмотрим, что из этого получится.

Наливаю четвертый стакан, швыряю в корзину пустую бутылку, снова поднимаю взгляд на дочь и вижу в уголках ее глаз беспокойство, которое должно обязательно вылиться в какие-то слова.

– Что это с тобой сегодня? – спрашивает она.

– Что со мной? – смеюсь я. – А что со мной? Ах да, знаю, что со мной. Я устала от твоего ко всему отношения. Хочешь быть взрослой? Ну так я и относиться к тебе буду как к взрослой.

Поворачиваюсь к ней спиной и роюсь в ящике для столовых приборов, пока не нахожу то, что искала.

– Ты что, куришь? – недоверчиво спрашивает она.

– Что? А ты думаешь, у тебя и на это монополия? – Я протягиваю ей пачку. – Будешь?

– Мама!

Я прикуриваю, глубоко затягиваюсь, на несколько секунд задерживаю дыхание и только потом выпускаю дым в потолок.