– Она недавно звонила.

– Вот черт! – Он даже присвистывает. – И что ей было надо?

– Не знаю. Я сразу отключила мобильник, она не успела сказать. – Пытаюсь отскрести ногтем чернильное пятнышко на стене. – У нее был такой голос, что я чуть с ума не сошла. Я думала, что больше никогда о ней не услышу… что мы не пересечемся. Надеялась…

– Как думаешь, она еще будет звонить?

– Не знаю.

Слышу, он что-то говорит жене, Монике, отвернувшись от микрофона.

– Пошла на пляж, – разбираю я слова. – Ну хорошо, иди. Да.

Потом он возвращается к разговору:

– Интересно, с чего это она вдруг позвонила? Столько времени прошло.

– Двадцать четыре года минус шесть дней. Я подсчитала.

– Послушай, Грейс. Не надо. Не вороши прошлое.

– А помнишь, когда мы были маленькими? – Теперь я говорю шепотом. – Помнишь, как Орла всегда все делала по-своему и всегда ей это удавалось, помнишь?

– Как же, помню.

Несколько секунд он молчит. Интересно, уж не пытается ли он понять, о чем я сейчас думаю?

– Завтра на работу придешь?

– Да.

– Ну тогда до завтра, и… послушай, Грейс!

– Да?

– Не переживай.

Я не отвечаю. Ну как я могу не переживать?

– Грейс!

– Что?

– Мы что-нибудь придумаем. Скорей всего, она вспомнила прошлое, ей стало тоскливо, схватила трубку – и все такое… Думаю, она больше не позвонит.

Хотелось бы мне в это верить.

– Откуда у нее мой номер? Как думаешь, от Моники могла узнать?

– Моника ничего не говорила, а сказала бы обязательно. Она никогда не любила Орлу. Так что сначала спросила бы у тебя, можно давать ей твой телефон или нет.

Да, похоже, он прав. В детстве они были как кошка с собакой. Вряд ли Моника дала бы ей мой телефон, вряд ли даже поздоровалась бы с Орлой, встретившись с ней на улице. Закончив разговор с Юаном, я иду в гостиную; Пол с Эдом сидят за столом, играют в скраббл. Так увлеклись, что меня и не замечают. Отец и сын. Играют себе. И им хорошо вместе. Пол выигрывает, но, как всегда, не кичится этим, он смеется вместе с Эдом, ему нравится ощущение воображаемого соперничества с отцом. Какой он все-таки хороший человек, добрый, прекрасный муж и отец… и как я люблю его, так сильно, что и словами не выразить. Что бы я делала без него в этой жизни, не представляю. Интересно, насколько может хватить у него терпения жить со мной. Насколько глубока и сильна его любовь ко мне. Но выяснять это мне что-то не очень хочется.

Роза пробирается вперед, острыми локтями расталкивая девчонок. Они и не пикнут. Уступают дорогу, потому что у Розы недавно умерла мать и мисс Паркин строго приказала нам всем быть с ней помягче.

– Грейс, Роза будет в твоем звене, ты уж возьми над ней шефство, я ведь знаю, на тебя можно положиться, – говорит она.

Мне это все малоинтересно, но я не подаю вида. Мне скоро шестнадцать, я ужасно хочу поскорей выйти из скаутской организации, и это последний мой поход с ночевкой, что делать, я обещала. В моем звене пять девчонок, всем еще нет и двенадцати, а Розе, самой младшенькой, недавно исполнилось девять. Вообще-то, в скауты принимают с десяти лет, но мисс Паркин, ее учительница в начальных классах, разрешила ей вступить в организацию на год раньше.

Девочки уставились на меня, раскрыв рты, ожидают приказаний.

– Ищите ветки для костра, – говорю я. – Обязательно сухие. А ты, Роза, задержись. – Я хватаю ее за руку, пока она не успела удрать с остальными, и указываю на волочащиеся по земле шнурки. – Сначала завяжи, а потом догоняй их.

Она провожает пропадающих между деревьями девочек беспокойным взглядом.

– Не волнуйся, догонишь, они далеко не уйдут.

Я наклоняюсь, чтобы помочь ей.

– Спасибо, Грейс. – Она неуверенно улыбается, открывая дырку на месте выпавшего зуба. – Я не умею завязывать бантиком.

– Научишься. – Ерошу ей волосы и слегка подталкиваю: – Давай беги.

– Ну что, избавилась наконец от собственной тени?

Ко мне подходит Орла. Руки в карманах шорт, челюсти непрерывно двигаются, жуют резинку, губы слегка приоткрыты.

– А что, хорошая девочка. Просто слишком старается. Мы тоже когда-то были такими.

– Ты – может быть. А вот я – никогда, – говорит она, доставая из кармана сигареты и зажигалку. – А папа у нее ничего, скажи?

– Да я как-то внимания не обратила.

– Ладно врать!

– Что ты несешь! – шепчу я, оглядываясь по сторонам, не слышит ли кто. – У него недавно жена умерла.

– Ну и что? – Она небрежно пожимает плечами. – Он что, от этого стал уродом? Так ты идешь?

Орла протягивает мне сигареты. Я качаю головой.

– Ну как хочешь. – Она бросает на меня сердитый взгляд. – А еще подруга называется!

Орла топает прочь, ботинки ее шлепают по грязи, а я не знаю, что делать, хочу идти за ней, но потом решаю: нет, не надо. Последние несколько недель она ведет себя очень странно. Не знаю, что с ней такое творится, а сама она ничего не говорит. Подозреваю, тут что-то связанно с ее родителями. У них там какие-то свои проблемы, Орла – единственный ребенок, и она как между молотом и наковальней. Хотелось бы ей помочь, но только я пытаюсь заикнуться об этом – нарываюсь на грубость: не суй, мол, нос не в свое дело.

Пробираюсь между деревьями к лагерному костру. Земля усыпана желудями и сосновыми шишками, они то и дело выскакивают у меня из-под ног. Сквозь густые заросли веет легкий ветерок, а воздух такой густой и ароматный, что хоть ножом режь и уплетай за обе щеки, и еще в нем есть что-то от запаха новорожденного племянника Юана, когда его выкупают и попудрят тальком. Все звеньевые уже собрались на поляне, и минут десять мы стоим болтаем о том и о сем, ждем, когда придет мисс Паркин с новыми распоряжениями. Вот и она. Лицо усталое, утомленное. Волосы торчат во все стороны, блузка мятая, словно она не снимала ее уже не одну неделю.

Возвращается Орла, снова веселая, жизнерадостная. Бочком подходит ко мне, припадает губами к уху.

– Еще денек-другой, и у нее совсем крыша поедет, – шепчет она.

– Вечно ты болтаешь, Орла, – рявкает мисс Паркин и переводит взгляд на меня. – Вы обе займетесь сосисками.

Сосиски завернуты в жиронепроницаемую бумагу, их больше сотни, все они такие плотненькие, блестящие. Я отрезаю несколько штук, выкладываю на поднос. Потом беру за конец гирлянды и начинаю вертеть ею над головой, как ковбой лассо. Мы с Орлой переглядываемся и хихикаем. Локаторы мисс Паркин мгновенно улавливают непорядок, и она поворачивает голову в нашу сторону. Выкрикивает наши имена, мы становимся по стойке смирно и застываем, как два телеграфных столба. Я держу сосиски, а Орла ножом отрезает их по одной и кладет на поднос.

– Интересно, что это тебе напоминает, а? – спрашивает она, приставляет сосиску себе к шортам, кончиком немного вверх, и вертит туда-сюда, туда-сюда.

– Как у Каллума, когда мисс Фрейзер наклоняется у доски, – отвечаю я не задумываясь, и нами овладевает припадок истерического смеха, так что руки и ноги слабеют, и мы, вцепившись друг в друга, падаем на землю.

Вдруг, будто из-под земли, появляется мисс Паркин и шлепает нас по голым ногам.

– Какой пример вы подаете младшим? – шипит она. – Быстро вставайте и продолжайте работу, иначе ваши звенья не заработают ни одного очка.

Мы поднимаемся, я пытаюсь подавить новые приступы смеха тем, что думаю о голодающих детишках в Биафре, о людях с отмороженными ногами и о бедных собачках, которых бьют хозяева.

Потом разжигаем костер и выкладываем сосиски на решетку самодельного гриля. Я должна вовремя переворачивать их, и я старательно это делаю, то и дело стряхивая горячие искры, так и норовящие попасть на руки. Орла вертится рядом, организуя тарелки и столовые приборы. Всякий раз, когда мисс Паркин не смотрит, она толкает меня в спину, причем довольно сильно. Когда Орла проделывает это в четвертый раз, я с силой отталкиваю ее, и она падает на землю, рассыпав при этом кучу палочек, которыми надо протыкать сосиски. Она лежит без движения, притворившись мертвой. Я не обращаю на нее внимания. У меня есть значок санитарки, недавно получила, и мне раз плюнуть отличить мертвого от живого.