Покинутые поля с невероятной быстротой зарастают совсем не тем, что росло на них прежде. Вместо прочных первобытных деревьев, на которых обыкновенно не бывает съедобных плодов, вырастают более нежные породы, могущие дать человеку то, что потребно для его существования.

Прорастают занесенные ветром или птицами зерна, дают ростки орехи и ягоды, брошенные неграми, прорастают семена, намытые паводками. Все это быстро разрастается и созревает на благодатной, могучей почве.

Через несколько лет на месте просеки возникает дикий фруктовый сад. Тут и манговое дерево с сочными, вкусными плодами, ядрышки которых наполнены веществом, сходным по вкусу и цвету с шоколадом; тут и Sterculia acuminata, дающая несравненные орехи кола, или гуру. Этот орех, невероятно пряный и в то же время очень сладкий, быстро напитывает вкусовые бугорки языка, перебивая любой дурной вкус. Тухлая вода кажется тогда свежей и сладкой. Поэтому орехи гуру очень ценятся в Судане, являя предмет весьма бойкой торговли. Кроме того, им приписываются повышающие тонус и противолихорадочные свойства, засвидетельствованные многими путешественниками.

Вырастает на просеках и великолепная пальма Eloeis guineensis, из плодов которой добывается пальмовое масло, множество других полезных деревьев. Из нежных кустарников назовем имбирный куст, перцовое дерево, разные виды кардамонов и другие растения, которые находят применение на кухне и в медицине.

Не забудем про виноград с гигантскими лозами и с очень сладкими плодами, хотя и недостаточно мясистыми.

И все это пестро украшено цветущими растениями-паразитами с пышными листьями и роскошными цветами: бромелиями, орхидеями, ароидами.

Фрике и его люди двинулись в путь после отдыха на одной из таких заброшенных просек, которая дала им и тень, и возможность кое-чем поживиться.

Они готовились окончательно расстаться с лесом и выйти на обширную равнину, над которой голубым куполом сияло небо.

Неприятельская территория осталась позади. Отряд вступил в земли Сунгойи. Поэтому о боевом порядке забыли, не скрывая усталости.

Не успели негры, завидев равнину, издать протяжный, радостный крик, как их окружил плотным кольцом неизвестно откуда появившийся отряд черных воинов. Все произошло с быстротой мысли.

— Что это еще такое? — шутливо спросил Фрике. Он не встревожился, только удивился.

Болтливые негры заговорили все разом, стараясь объяснить, в чем дело, и парижанин, конечно, ничего не понял.

— Так, орите все вместе, если вам кажется, что так скорее пойму… Только прочь лапы, а то от вас воняет вашим противным маслом. Я хоть и не бог весть какой щеголь, но все-таки предпочитаю иланг-иланг. Лаптот, ведь ты у меня записной толмач. Спроси, что им нужно.

— Они нас не пропускают.

— А!.. Тогда объясни цель нашего прихода сюда… Смотри-ка, бойко ты по-ихнему болтаешь. Что они говорят?

— Что нас отведут к вождю.

— К какому еще вождю? Кто он такой? Если сам Сунгойя, я согласен, а если кто другой, тогда заговорят мои винтовки.

— Вождь — Сунгойя.

— В добрый час. Нечего больше и время тратить. Пусть ведут!

Фрике вскинул винтовку за плечо, сдвинул набекрень пробковый шлем, выгнул грудь колесом и пошел во главе своего отряда. Конвой пристроился с тыла и флангов. Сунгойя, несомненно, знал, как позаботиться о своей безопасности.

Парижанин первым вступил на поляну, посреди которой стоял укрепленный поселок. Опрятные хижины окружены бамбуковым забором, не в пример прочим туземным поселкам. Но не это заинтересовало Фрике. Удивительные звуки поразили его слух.

— Положительно — я сплю!.. Нет, не может быть.

Звуки раздавались все отчетливее.

— Раз, два! Раз, два!..

На площадке французский жандарм в полной форме обучал европейскому военному искусству пехотный отряд цвета черного дерева.

Их было около сотни, прикрытых лишь собственной стыдливостью да украшенных амулетами (гри-гри). Виноградный листок изображал тряпичный лоскуток.

«Для коллекции недоставало только этого, — подумал Фрике. — Наш жандарм положительно неподражаем».

Почтенный воин увидел друга, отсалютовал ему саблей, окинул отряд гипнотизирующим взглядом бравого командира и продолжил ученья.

— Стой!.. Равнение направо!.. На плечо!.. К ноге!.. Шагом, марш!.. — доносилось до парижанина.

Черные рекруты проделывали все это довольно исправно или, во всяком случае, усердно.

Но вот Барбантон степенно вложил саблю в ножны и направился наконец к парижанину, раскрывая объятия.

— Здравствуйте, дорогой Фрике. Знаете, я вас давно поджидаю и уже начал беспокоиться.

— Вы ждали меня? Вы что — колдун?

— Вовсе нет. Просто хорошо знаю своих друзей. Я был уверен, что вы пуститесь по моим следам и непременно догоните. Я, впрочем, позаботился послать вам отсюда людей навстречу.

— Кого это? Уж не тех ли, что мы встретили на прошлой неделе?

— Это наши, мы послали их, чтобы они провели вас сюда.

— Однако позвольте вас поздравить. Вы здесь генерал и командуете армией, хотя и черной. Это всегда очень лестно.

— Что ж, от безделья и то рукоделье. А моему приятелю Сунгойе очень хочется попасть в монархи.

«Удивительно! Жандарм — делатель королей!» — пробормотал про себя Фрике и прибавил вслух:

— Вы, значит, скоро собираетесь утвердить нашего друга Сунгойю на здешнем престоле?

— Да, мой друг. А пока обучаю его воинов.

— Удивляюсь одному: неужели они понимают ваши команды?

— Не понимают, а все-таки исполняют… механически.

— Как им это удается?

— А как у нас в армии инородцы, не понимая ни слова по-французски, заучивают команды? Так и они.

— Ясно.

— К тому же мои здешние рекруты вовсе не тупы — вон как выучились всего за неделю. Правда, у Сунгойи есть очень действенное средство, стимулирующее понятливость.

— Понимаю. Что-нибудь в немецком вкусе: оплеухи, палки…

— Нет. Он объявил, что тем, кто окажется бестолковым, отрубят голову. Вы и представить себе не можете, как подействовало это нехитрое средство. Однако пойдем в хижину. Важным персонам неприлично долго беседовать под открытым небом. Да и форму мне хочется скинуть: конечно, уважение она внушает, но жарко в ней невыносимо.

— Это ее вы так бережно увозили в чемодане, когда покидали улицу Лафайет?

— У меня во всем доме только это одно и было, чем я дорожил.

Сказано это было с таким чувством, что вся комичность положения, в котором оказался старый солдат, на время забылась. Не хотелось смеяться ни над его непризнанным генеральством, ни над тем, что эту глупость он принимал всерьез.

— Как месье Андре отнесся к моему… бегству?

— Очень жалеет и послал меня за вами.

— Я не вернусь на яхту, пока там моя жена. Лучше сделаюсь канаком и умру здесь.

— Ну что это вы! Желтая лихорадка не век будет продолжаться, и месье Андре отправит вашу сердечную половину в Европу с первым почтовым пароходом. Я и сам буду рад, когда она нас покинет. Знаете, едва она появилась, на нас посыпались беды и несчастья. Наш патрон сломал ногу, потом…

— Что вы говорите? Месье Андре?

Жандарм побледнел.

— Доктор говорит, что ничего опасного нет, но шесть недель надо лежать, а это для энергичного человека очень тяжело. Не случись этого, он бы тоже был здесь. Но это еще не все. С вашей женой тоже приключилась неприятность.

— Вот что, Фрике. Я вас очень люблю и очень дорожу вашей дружбой. Ради этой любви и этой дружбы дайте мне слово никогда при мне не упоминать о моей жене. Я ее имени не желаю больше слышать. Хорошо?

— Извольте, но только я вам должен сначала рассказать…

— Довольно. Ни слова. Вы мне обещали.