Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Кажется, загадки Хаирхана оставили вас равнодушным? — спросил Сахаров, внимательно наблюдавший за мной.

— Не совсем, — возразил я. — Но мы сейчас не занимаемся хроноскопией, потому что Березкин совершенствует аппарат. Кстати, он занят конструированием «электронного глаза», передатчика особого типа. Хроноскоп все-таки довольно громоздкая штука, а с «электронным глазом» мы смогли бы легко проникнуть в хаирханскую пещеру и, если потребуется, всю ее подвергнуть хроноскопии Так что придется немного подождать.

Когда несколько разочарованный моим ответом Сахаров стал прощаться, я спросил у него на всякий случай номер домашнего телефона…

Глава вторая

в которой подтверждается, что личные мотивы — увы! — до сих пор играют немалую роль в научных изысканиях; кроме того, в ней рассказывается о двух легендах и о малоудачной попытке расшифровать пиктограмму на глиняных черепках

Сахаров, сам того не подозревая, разбудил во мне полузабытые дорогие воспоминания. Через несколько дней, выкроив свободный часок, я извлек из своего архива тувинский путевой дневник и углубился в чтение. Наивные, излишне восторженные записи вызывали теперь у меня невольную улыбку, но постепенно я проникся той неповторимо романтической атмосферой, в которой жил тогда, и мне неудержимо захотелось еще раз побывать в Туве, еще раз увидеть Хаирхан. Я заглянул в конец дневника-там у меня были записаны кое-какие этнографические наблюдения и, в частности, легенды о Хаирхане

Одна из легенд объясняла, почему Хаирхан пустынен и почти лишен древесной растительности. Я уже упомянул, что Хаирхан — известняковый массив, а известняки легко пропускают воду, и поэтому на них селятся лишь сухолюбивые растения. Но в легенде все выглядело иначе.

«Очень давно, а когда именно, никто не помнит, — легенда, как видите, начиналась обычным сказочным запевом, — Хаирхан был покрыт дремучим лесом. Однажды дети шамана-два мальчика из соседнего сумона — забрались на Хаирхан, чтобы поиграть там, и не вернулись: они упали с утеса и разбились. Вечером шаман тоже отправился на Хаирхан, и вскоре по окрестной равнине разнеслись гулкие удары в бубен: это шаман пел заклинания, прося богов покарать Хаирхан… Боги услышали шамана, и над Улуг-хемом разразилась сухая, невиданной силы гроза. Алые молнии исчертили небо, и одна из них ударила в горб Хаирхана. Лес вспыхнул, и пламя пожара отразилось в черных водах великой реки. Пожар продолжался, пока не сгорело последнее дерево. С тех пор будто бы и стоит Хаирхан обнаженным…»

В дневнике моем этой легенде уделялось значительно больше места, чем второй, показавшейся мне в свое время малоинтересной. Теперь же, перечитав ее, я изменил свое мнение.

Во второй легенде рассказывалось о хаирханской пещере, вернее, об одном смельчаке, рискнувшем пройти ее всю до конца. Долго никто не решался на это, но однажды бедный тувинец, пасший своих овец у подножия Хаирхана, проник в пещеру. Никто не знает, что он там увидел, но увидел он нечто такое, от чего помутился его разум. Несколько дней бродил пастух по темным галереям пещеры, прежде чем сумел выбраться из нее. Дневной свет постепенно вернул ему рассудок, но вспомнить он все равно ничего не смог. Однако, уверяет легенда, с тех пор неведомая сила простерла свое покровительство на бедного скотовода, и стал он самым счастливым и богатым человеком в округе.

Вот и все. Ничего конкретного, но зато простор для фантазии поистине неограниченный!

Интерес мой к Хаирхану и, главное, к глиняным черепкам теперь заметно возрос. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что для глиняных черепков из хаирханской пещеры можно было бы сделать исключение и подвергнуть их хроноскопии.

Впрочем, я окончательно утвердился в своем намерении лишь после разговора с Дягилевым.

Встретились мы случайно, и встреча — хотя это не имело никакого отношения к Дягилеву, — оставила в душе неприятный осадок

Я не люблю городского транспорта, стараюсь передвигаться по Москве пешком, причем выбираю обычно не самую короткую, а самую тихую дорогу… Так однажды я шел по заснеженным бульварам к площади Пушкина и увидел вдалеке человека, фигура которого показалась мне знакомой. Человек толкал детскую коляску увеличенных размеров и одновременно читал книгу, держа ее перед собою в вытянутой руке. Он был невелик ростом, одет в легкое демисезонное пальтишко, а на голове его красовалась огромная рыжая ушанка… В коляске послышался писк, и лишь тогда человек опустил книгу, но поспешил… ко мне.

— Как я рад! — вскричал Дягилев. — Вот замечательно, что мы встретились!

Я заглянул в коляску и обнаружил там двойняшек. — Поздравляю!

— Спасибо, — смущенно сказал Дягилев. — Отпуск у меня. Вот… гуляю.

Растирая красные от холода руки, он сообщил мне, что дела у него идут отлично, что он уже написал и сдал в печать статью о коссах, и она скоро, наверное, выйдет в свет, потому что Рогачев у него в соавторах…

— Вашу помощь я отметил в статье, — сказал Дягилев. — И Рогачев на этом настаивал. Он даже отредактировал сноску… А сам я-на Чукотку. Вот откроются летние аэродромы-прощай Москва… От руководящей работы меня освободили, так что теперь я-как птица вольная.

— Надоело руководить? — улыбнулся я.

— А! С финансовой отчетностью нелады. Сколько ни езжу по экспедициям, а так и не научился денежные документы оформлять. Не умею я этого делать… Тиснули мне выговор — и рядовым в отряд к Павлику. — К Павлику?

— Да. Молодежь у нас все время выдвигают. Он справится… Жаль только, что такие открытия, как прошлогоднее, нечасто случаются. Долго добираться до них приходится. Ой, как долго. И никто-то тебе не верит поначалу, и смотрят все на тебя как на дурачка… А вы в те края не собираетесь? — неожиданно спросил Дягилев. — Рогачев намекал на ученом совете, что берется уговорить вас…

Упоминание о Рогачеве, а также изменения в служебном положении Дягилева заставили меня кое-что припомнить и кое-что сопоставить. Павлик и раньше казался мне человеком, весьма равнодушным к своей специальности, и назначение его вместо Дягилева… Н-да, странно все это выглядело, и тут я впервые подумал, что интерес Рогачева к хроноскопу несколько особого свойства и это надо будет всегда иметь в виду…

— А вам хроноскоп нужен? — спросил я Дягилева.

— Между нами-нет. Текучка вас там замучает, мелочи всякие. Хроноскоп-вы же сами говорили-большим делам служить должен.

Вот тут я и рассказал Дягилеву о пиктограмме. — С Сахаровым мы знакомы. Это-фанатик! — с искренним уважением сказал Дягилев. — По-моему, он на пороге важных открытий или обобщений. И с пустяком он бы к вам не пришел.

Слово «фанатик» прозвучало в устах Дягилева очень забавно, но ко всему остальному я отнесся вполне серьезно. Правда, первоначально мне следовало самому посмотреть пиктограмму.

Я позвонил Сахарову и договорился с ним о новой встрече.

Она состоялась у входа в Исторический музей, куда Сахаров передал загадочные черепки, вернувшись из Тувы в Москву.

Мы прошли в служебное помещение, и Сахаров познакомил меня с одним из сотрудников музея, историком, молодым человеком в толстых роговых очках. Видимо, заранее предупрежденный о нашем визите, он сразу же подвел нас к столу, на котором в специальных коробочках лежали хаирханские черепки.

— Конец мезолита — начало неолита, — сказал историк и сделал небрежный жест в сторону коробочек; он, очевидно, не знал, что нас интересует, и выжидающе замолчал.

— Вы хотите сказать, что черепки относятся к очень ранним образцам керамики? — уточнил я. — Насколько помнится, переход от мезолита к неолиту как раз и был ознаменован появлением керамики.

— Да, — бесстрастно подтвердил историк. — И пиктографическое письмо тоже известно с неолита.

— Вот, смотрите, — сказал Сахаров и для чего-то поменял местами две коробочки.

Почерневшие от времени угловатые обломки сосуда, служившего неведомым людям более десяти тысячелетий тому назад, невольно вызывали интерес. Дело было не только в их древности, всегда возбуждающей воображение, дело было еще в чем-то, что мне не сразу удалось уловить. Я пристально вглядывался в неясные знаки на черепках и в то же время пытался разобраться в своих ощущениях. Если молодой историк не ошибался и черепки действительно относились к началу неолита — значит, изготовлен сосуд одним из первых гончаров-умельцев на земле, и уже это само по себе не могло не вызывать чувства уважения к древнему мастеру. Но мастер не только изготовил глиняный сосуд-он что-то изобразил на нем. Проще всего было предположить, что мастер украсил сосуд незамысловатым рисунком. Я высказал свою мысль Сахарову.

22
{"b":"251938","o":1}