– Сомневаюсь, есть ли смысл преждевременно сниматься с места? Может, отобьем атаки?

– Обстановку оцениваю как серьезную, – сказал Скворцов. – Мое решение: по проходу в, топях переправляем обоз. Если придется отступать всему отряду, тоже просочимся через топи.

– Почему же отступать, товарищ командир?

Новожилов не понимает всей серьезности. А не драматизирует ли положение Скворцов? Объективных данных маловато, но интуиция его еще не подводила. С тех, первых боев на границе. Чутье появилось. Так вот: выбираться загодя, до атак, до штурма. Немцы шутить не будут… К счастью, проход в топях не был блокирован, и хозяйство Федорука переправлялось – подвода за подводой. Коняги надрывались, рвали постромки, тащили подводы по колесную ось в воде и жиже, сзади подталкивали ездовые и бойцы хозвзвода, рвали себе жилы. Лошади проваливались по брюхо, люди – по пояс, вонючая жижа взасос чмокала, хлюпала, чавкала. А где-то за Гнилыми топями уже загремел бой, и начался он с артобстрела…

Когда в лесу хлопнули орудийные выстрелы, и, пробуравив воздух, снаряды разорвались с грохотом за траншеей, Скворцов сказал себе: ты не ошибся, все серьезно. Ближайшие полчаса показали: очень серьезно. Орудия били по расположению отряда методично, интенсивно, затем стали взрываться тяжелые мины – минометы, как и орудия, были размещены на опушках вокруг лагеря. Снаряды и мины вздымали глыбы почвы, куски дерева, разрывы сотрясали траншею, с бруствера стекали струйки воды и земли. И, втянув голову в плечи, вслушиваясь в нарастающий обстрел, Скворцов подумал: «Как на заставе. Как на рассвете, в воскресенье…» Сейчас тоже рассвет, хотя и не четыре часа утра, а около семи – осенью светает поздно. Жаль, что по-прежнему нету у них пушек и минометов, одно легкое стрелковое оружие: пулеметы, автоматы, карабины. Плюс гранаты. Скворцов время от времени высовывался из-за бруствера – если эту груду земли можно назвать бруствером – вглядывался в лесные окрайки. Полчаса орудия и минометы обстреливали оборону. Потом, под прикрытием крупнокалиберных пулеметов, автоматчики поднялись в атаку. Скворцов не проворонил ее начала, крикнул Новожилову, хотя кричать было уже не обязательно:

– Пошли автоматчики!

И сообщать об этом не было нужды: Новожилов сам выглянул из-за бруствера, увидал вражеские цепи собственными глазами. Скворцов вытащил бинокль, оглядел оборону: везде были цепи, они смыкали кольцо. Но не может быть, чтоб не отыскалось лазейки. В которую вклинятся партизаны. И через которую уйдут. Цепи карателей двигались по опушкам, по кустарникам, сужали кольцо – в бинокль видно: в цепях проводники с розыскными овчарками. Автоматчики покуда не стреляли, и партизаны не стреляли: поближе подпускают. Ах, только бы роты не ударили раньше времени, но и не проворонили б: слишком близко подпускать карателей к окопам и к траншее рискованно, могут ворваться.

Командный пункт Скворцова был расположен на взгорке, траншея отсюда изгибами снижалась вправо и влево; обзор был сносный, к тому же – цейсовский бинокль. Видел: автоматчики – в подпоясанных ремнями шинелях, в суконных фуражках, в коротких сапогах – ломаной цепью то спускаются в низину, то поднимаются по пригорку, меж ними и чуть сзади проводники с серо-бурыми крупными, как волки, ищейками, автоматчики уже стреляют из приставленных к животам автоматов, проводники не стреляют, хотя у них на шее висят автоматы, овчарки рвутся с поводка, стрельба их не пугает. Скворцов опустил бинокль, поправил на груди автомат. Немцы ближе и ближе к командному пункту. Командовать-то не приходится: телефона нет, посыльных нет, разошлись, опять один Новожилов рядом. На западной стороне ударил автоматно-ружейный залп, и, словно эхо откликнулось, ударил залп на востоке, и еще несколько залпов – в них вклинивались и пулеметы – ударило. Партизаны! Скворцов прошептал себе: «Молодцы, вовремя…»

И молодцы, что залпами. Командиры рот и взводов у него хорошие. Командуют так, как он сам бы командовал. Еще, еще стреляйте, залпами! Опоясывая лагерь и забивая треск немецких автоматов, прогремело несколько партизанских залпов. Скворцов снова поднес бинокль к глазам. Везде было примерно одно: цепи остановились, залегли. Кто жив, кто убит, не разберешь, – между ними, согнувшись, бегают, суетятся санитары и офицеры; первые будут вытаскивать раненых, вторые, видимо, понукают встать и идти в атаку. Но солдатам умирать не хочется, встать не торопятся. Лежат, стреляют из автоматов, карабинов, пулеметов. Партизаны отвечают – также автоматы и пулеметы. Перестрелка затянулась, даже разгорелась как будто. В атаку каратели не поднялись, зато возобновился артиллерийско-минометный обстрел. Краткий, минут на десять. Снаряды и мины падали на лагерь, поближе к его центру, – вероятно, немцы остерегались вмазать по своим, которые при обстреле не отошли, остались там, где прервалась атака. Разрывы, разрывы. Прислушиваясь к ним, Скворцов думал: «Что потом? Будет атака. Надеюсь, отобьем. Дальше что? Выходить из окружения? Когда? Может, Новожилов подскажет?» Но начальник штаба ничего не подсказывал, смотрел в бинокль, опуская его, вслушивался в артиллерийский грохот. Стало быть, оценивал обстановку, оставляя принятие решения за командиром.

Рассвело окончательно. В сыро серевшем небе вроде бы кое-где заголубело. И в этом, заголубевшем, родился ноющий звук самолета. Звук немецкий, наши так не подвывают. Хотя порой и появляются. Самолет не бомбил, не обстреливал, но и не улетал. Не снижаясь, кружил над лесом. Разведывает? Накануне войны так вот летали, вынюхивали. Артобстрел прекратился. Выдавался передых. Он на пользу партизанам: тылы выведем, раненых, возможно, и роты пора выводить. Скворцов спросил об этом Новожилова, тот опять ответил:

– Сомневаюсь в неизбежности отхода. Атаки мы можем отбить.

– А я не сомневаюсь! – сказал Скворцов.

Твердость была напускная. То есть он не сомневался, что надо выходить из мешка, покамест каратели не завязали его горловину на Гнилых топях, тогда партизан прихлопнут. Но он колебался, сейчас отходить или позже? Когда – позже? Самолет наконец улетел, и стали слышны автомобильные моторы на западе и северо-западе. Там просеки. Не подвозят ли каратели подкрепление? Пришел из первой траншеи Емельянов, обляпанный грязью, подтвердил: похоже, подтягивается подкрепление. Притопал из другой роты взводный – взамен связного, раненого, – Роман Стецко, Скворцов припомнил: бывший милиционер. Слушая Стецько, подумал: отличный командир, боевой, обстрелянный, со временем из него выйдет ротный. Роман Стецько докладывал: