Николаенко не видел их и не понял, в чем дело.
Басмач, бежавший впереди всех, странно дернулся, споткнулся и сорвался в пропасть. Потом еще двое упало, убитые наповал.
Николаенко остановился, подняв клинок и широко расставив ноги. Он никак не мог сообразить, что произошло. Басмачи бежали, стреляя куда-то в сторону. Потом Закс верхом проскакал мимо него, размахивая шашкой и крича, как безумный.
Только тогда Николаенко увидел, как на том берегу реки, в дыму и грохоте, скакали пограничники, настигая басмачей. Впереди, на гнедом коне, несся комендант.
Из всей шайки ушел только один басмач в распахнутом халате.
4
Кроме Кутана, в отряде не было проводников. Пришлось повернуть обратно.
Из веток елей сделали носилки и прикрепили их к седлам. Кутан лежал на носилках. Он часто впадал в забытье, бредил и метался. Его приходилось привязывать. Не знали, чем кормить его, — ни мясные консервы, ни ржаные сухари, конечно, раненый есть не мог. Единственной более или менее пригодной пищей был шоколад. Шоколад растирали и смешивали с теплой водой. Весь шоколад отдали для Кутана.
На перевалах лежало много снега, осенние ветры наметали высокие сугробы. Становилось все холоднее и холоднее. Бойцы укрывали Кутана своими тулупами и гнали лошадей. В самых трудных местах носилки снимали с седел и несли на руках. Шли целыми днями, ночевали где придется, и через шесть дней пришли в Каракол.
Кутан умирал. Весь отряд прошел по городу и остановился у ворот больницы. Носилки сняли и пронесли в приемную. Закс, Николаенко и Андрей Андреевич шли за носилками.
Седой старичок-врач, опасливо косясь на винтовки и шашки бойцов, на их похудевшие, обветренные лица, взволнованно протирал пенсне и слушал тихий, спокойный голос Андрея Андреевича.
— …Вот, доктор, я и прошу вас, — говорил комендант, — вылечить этого киргиза во что бы то ни стало. Понимаете? Но не то, чтоб он выжил, этого мало. Он мне нужен совершенно здоровым. Погодите. Я знаю очень хорошо все, что вы скажете, — вы ни за что не отвечаете, вы ни за что не ручаетесь. Но мне — поймите, доктор, — мне необходимо совершенно вылечить его. И вы добьетесь этого. Правда, доктор?
— Хорошо, товарищ, он будет здоров, — неожиданно для самого себя, уверенно ответил врач.
— Я так и знал, — сказал комендант, слабо улыбаясь. — Простите, доктор, мы наследили тут у вас. Если нужно что — позвоните. До свиданья.
— Мне ничего не нужно, — буркнул доктор. — Прощайте.
Комендант вышел, сутулясь и с трудом передвигая ноги. Бойцы пошли за ним. Проходя мимо доктора, Закс остановился и тронул старика за рукав.
— Простите, гражданин врач, — сказал он шепотом. — Этот наш киргиз верно будет живой?
— Я же сказал вам, милостивые государи! — сердито закричал доктор. Я же сказал вам, черт возьми совсем, что он будет жив. Понятно или нет? Я еще не видел его раны, я не знаю, может быть он ранен абсолютно смертельно, может быть он уже умер, — вам ведь все равно. Вам надо, чтоб он был живой, и больше вас ничего не интересует. Ну и оставьте меня в покое! Поняли? Оставьте меня в покое! И не шумите здесь! У меня больные! Вот-с!.. — и он с грохотом захлопнул дверь.
Николаенко и Закс на цыпочках спускались с лестницы.
Восемь суток старичок-доктор боролся за жизнь Кутана. Восемь суток Кутан не приходил в сознание. Но доктор победил, и на девятые сутки, поздно ночью, уходя из больницы, он сказал сиделке:
— Ну, знаете ли, сударыня, и здоров же он. Не человек, а бык. Он будет жить…
Через неделю Андрей Андреевич пришел навестить Кутана. Кутан хотел встать с постели. Доктор коршуном кинулся на него.
— Лежать!.. — взвизгнул он. — Лежать, негодяй! Белесм? Понимаешь?..
Кутан лег опять.
— Здравствуй, товарищ комендант, — сказал он. — Старичок такой сердитый — никак вставать не дает, понимаешь.
— Ты откуда это так по-русски выучился? — спросил Андрей Андреевич, пожимая доктору руку.
— Старичок учил. Я мало-мало русский учил. Он мало-мало киргизча учил. Ничего старичок.
— Ты доктору жизнью, Кутан, обязан, — сказал Андрей Андреевич.
Доктор неопределенно хмыкнул и сердито рванул шнурок от пенсне.
— Нет, — твердо и серьезно ответил Кутан. — Нет, товарищ. Старичок, верно, лечил азмас[28]. Хороший старичок. Только Кутан не потому живой.
— Что такое? Ничего не понимаю, — нахмурился Андрей Андреевич.
Кутан хитро подмигнул.
— Зачем не понимаешь, — сказал он, — хорошо понимаешь. Шоколад давал мне? Да? Шоколад очень лекарство крепкий. Шоколад Кутану жизнь давал. Шоколад Кутан ел, потому живой.
5
Андрей Андреевич и Амамбет наконец собрались на охоту. Но, как всегда бывает, когда собираются особенно долго, в самый последний момент, вечером, накануне дня охоты, выяснилось, что ничего не приготовлено. В час ночи сели заряжать патроны. Андрей Андреевич взвешивал и насыпал порох и дробь. Амамбет забивал пыжи.
Джек, чувствуя близкую охоту, нервничал и не мог усидеть на месте. Пес бегал, высунув язык и виляя хвостом. То он обнюхивал ружейные чехлы, то свежесмазанные сапоги, то патронташи и прочую охотничью снасть, разбросанную по комнате. Часто он подбегал к хозяину и, тычась холодным, влажным носом, из-под руки засматривал на стол, заваленный гильзами, пыжами, дробью, будто хотел убедиться, все ли в порядке.
За окном, в темноте, свистел ветер, и дождь барабанил в стекла.
Андрей Андреевич молча пыхтел трубкой, и голубые клубы дыма плавали под абажуром.
Амамбет тихонько напевал.
— Ты знаешь, что пою, Андрей? — спросил он. — Замечательную вещь пою, понимаешь…
Он снова начал петь. Андрей Андреевич перестал взвешивать порох и слушал, наклонив голову набок.
— Что ж ты поешь, Амамбет?
— «Манас» пою. Народный эпос киргизский. Слушай:
Большой, горделивый Ургенч
Несет валуны по теченью,
Одетые пеной и паром,
Грозящие тяжестью
Мшистым ущельям,
Могучим его берегам.
Большой, горделивый Ургенч
Человека любого пугает.
Большой, горделивый Ургенч
В ледниках бирюзовых начало берет.
Большой, горделивый Ургенч
Вырывает с кореньями
Зеленые сосны и ели
И рушит и рвет.
Большой, горделивый Ургенч
Все живое страшит.
— Это очень хорошо, Амамбет, — сказал Андрей Андреевич.
— Нет, я плохо пою. Старики поют хорошо, — с неожиданной грустью сказал Амамбет и замолчал.
Андрей Андреевич выбил пепел из трубки и снова набил ее.
— Слушай, Андрей, — заговорил Амамбет. — Кутан как? Поправляется?
— Да.
Несколько минут оба молчали.
— Я много думал, комендант, об одном деле, — осторожно начал Амамбет, — что, если по-настоящему организовать бедняков-джигитов по аулам? Что, если вспомнить партизанское время, понимаешь? Добровольные отряды, понимаешь, как подсобную силу твоим кзыл-аскерам. Как думаешь? И пусть так и называются — добровольные отряды…
Андрей Андреевич встал и прошелся по комнате.
— Ты молодец, секретарь, — сказал он весело.
— Верно? Хорошее дело, понимаешь, — обрадовался Амамбет. — И знаешь, кому первый отряд поручить надо?
— Знаю, — ответил Андрей Андреевич, — Кутану.
6
«…Таким образом, мир с Джантаем не получился. Ты уже знаешь об этом из моего донесения. Конечно, это неудача, и много труда пропало даром, но я еще не уверен, как было бы лучше.
Чем глубже вхожу я во все эти дела, тем больше убеждаюсь в том, что здесь нужно находить свои, совершенно особые методы. Таков уж Восток. Люди сочетают изощреннейшую хитрость с просто детской доверчивостью и непосредственностью. Часто приходится удивляться, как легко добиваешься труднейших вещей и как трудно достичь, казалось бы, самых простых и несложных результатов.
Джантай, конечно, многому научил нас и, по всей видимости, еще многому научит. Спасибо ему. Во всяком случае, разрыв с ним привел на нашу сторону по-настоящему хороших людей. Их пока мало, но на них можно положиться.
Мне кажется, что они-то, эти люди, и есть самое главное в нашей работе, самая большая победа. Они, эти люди, помогут нам закрепить нашу связь со всей беднотой. Они, эти люди, будут основой нашей силы среди националов. Они составят первые доброотряды.
Я очень рад, что ты так горячо поддержал эту нашу затею. Только при ее удаче мы сможем подготовить почву для настоящего разгрома банд, для перенесения линии застав к границе, для освоения сыртов.
Я надеюсь, что в ближайшие два-три месяца нам удастся настолько развернуть доброотрядческое движение, что можно будет нанести решительный удар. Необходимо только найти способ выманить басмачей из ущелья, заставить их принять бой на равнине. Есть у меня один план. Быть может, в годовщину ВЧК обрадую тебя победой.
«Применяйся к местности!» — этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас.
Я отчетливо вижу успехи в части разложения басмаческих настроений. Вся история с провалом джантаевской агитации чрезвычайно показательна. Мы, конечно, позаботились о том, чтобы наши люди оказывались в аулах раньше Джантая, но еще недавно мы не могли даже мечтать о том, что почетному человеку, аксакалу, старейшине, самому Джантаю будет оказан такой прием.
Что касается твоих указаний об отношении к беднейшим джигитам банд, то эти наши меры принесли, пожалуй, самые большие результаты. Во-первых, из банд началось буквальное дезертирство. Во-вторых, в числе джигитов, отходящих от басмачества, есть такие молодцы, которых мы сразу же используем как проводников и бойцов. И какие это бойцы!
Есть у меня, например, один молодой киргиз (сейчас лежит в больнице; ранен в бою) — стрелок, наездник, следопыт и настоящий храбрец.
Помяни мое слово — будем мы награждать этих людей, именно их, и очень скоро.
Работая с ними, воспитывая их, сам научаешься все новому и новому.
Ведь уж старики мы с тобой — хоть и не очень много лет прожили, но чего-чего только не было, — а смотри ж ты, опять учимся, ученики наши нас же и учат. Это все-таки очень неплохо.
Что ж ты все собираешься, собираешься, а не едешь? И на охоту сходили бы. Мы тут на днях с секретарем райкома все-таки походили денек. Фазанчиков немного поколотили.
Приехал бы, действительно. Хоть повидались бы как следует.
Андрей
