Юкон сильно привязался к нему. Он знал все привычки хозяина, все его настроения, интонации.
Люди говорили, что «Юкон изумительно восприимчив» и что «общее послушание у Юкона на отлично».
Павел Сизых тоже изменился за это время.
Он возмужал и окреп. Все время проводя с Юконом, он развил в себе способность понимать и чувствовать собаку.
Лаской и поощрениями он заставлял собаку беспрекословно слушаться. Он никогда не ругал зря Юкона, но никогда зря и не хвалил.
Вначале все это было очень трудно. Часто хотелось простить щенку мелкие проступки, особенно когда щенок, сам понимая вину, с трогательной хитростью ластился к проводнику.
Работая с Юконом, Павел научился терпению. «Общее послушание на отлично» далось ему не легко. Иногда, когда Юкон нервничал или шалил, приходилось десятки раз подряд повторять одно упражнение. При этом Павел не повышал голоса, не кричал и не злился. Спокойно повторяя команду, методически проделывая все еще и еще раз с начала, он заставлял наконец собаку выполнять задание.
Правда, нередко бывали дни, когда Юкон работал легко, будто шутя.
Свиреп Юкон стал настолько, что никто, кроме Павла Сизых, не решался подходить к нему. Только начальника питомника Юкон слушался почти так же, как своего проводника.
Однажды кто-то из курсантов шутя стал бороться с Павлом.
Юкону показалось, что они дерутся. Он зарычал по-волчьи, с маху перескочил высокую решетку своего вольера, бросился на курсанта и жестоко покусал его.
После этого верх загородки Юкона тоже затянули проволочной решеткой.
В июле Павел Сизых получил предписание выехать с Юконом на границу.
Поздно вечером начальник вызвал его в кабинет. Он сказал:
— Вы, товарищ Сизых, уезжаете от нас. Вы кончили учиться. Вы досрочно получаете звание проводника, а ваш Юкон получает звание розыскной собаки. Вы были лучшим воспитанником школы. Я уверен, вы поддержите честь питомника на границе. Не забывайте нас. Пишите обо всем. Берегите Юкона. Можете идти.
Павел стоял не двигаясь.
Он хотел ответить начальнику. Хотел рассказать, как грустно уезжать. Как много ему, молодому крестьянскому парню, дало учение в питомнике, как он вырос, как он благодарен.
Хотелось сказать о том, как он, Павел Сизых, полюбил этого одинокого человека.
Но Павел не знал слов, которые могли бы выразить все, что он чувствовал. Он молчал и неловко переминался с ноги на ногу.
Начальник встал из-за стола и как-то боком, неуклюже подошел к Павлу. Не глядя на него, он протянул руку.
Павел пожал твердую, как деревяшка, ладонь.
— Я вам сказал, можете идти, — сердито буркнул начальник.
Когда Павел вышел на двор, начальник распахнул дверь и крикнул:
— Счастливо, Сизых… Желаю успеха…
Павел обернулся. В освещенном четырехугольнике двери чернела сутулая, длинная фигура начальника. Потом дверь закрылась.
Ночь была темная. Плотные низкие тучи закрывали луну. Моросил теплый дождик.
Павел побежал в общежитие.
Утром проводник Павел Сизых получил в канцелярии школы все документы. После завтрака он надел шинель, заплечный мешок и наган.
Пройдя к вольерам, вывел на поводке Юкона. Юкон потянул к учебному полю.
Павел скомандовал «рядом» и пошел к воротам питомника.
Из канцелярии вышел начальник.
— Прощайте, товарищ начальник, — сказал Павел.
Начальник пожал ему руку.
— До свидания, — сказал он, — счастливого пути!
Юкон тянул за ворота.
Глава одиннадцатая
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Павел достал из тумбочки давно припасенный листок бумаги и устроился у стола в Ленинском уголке.
Он написал в верхнем правом углу листка:
«Застава № 12, 25 августа 193… г.»
Потом задумался. Как обратиться к начальнику? «Многоуважаемый» слишком торжественно. «Дорогой» — слишком фамильярно. Павел написал просто:
«Товарищ начальник!
Уже месяц, как мы с Юконом живем на заставе № 12, и все вошло в регулярный порядок.
Согласно тому, как вы меня инструктировали, я занимаюсь с Юконом ежедневно часа по три и веду подробные записи занятий в дневнике.
Первые дни Юкон нервничал в новой обстановке. Однако теперь обвык и работает снова хорошо.
По-прежнему трудно дается лестница. При за держании Юкон очень свиреп. Так и рвется. И, едва спустишь его со сворки, мчится, ни на что не глядя.
Уже я и стрелять пробовал и пугать всячески.
Питание на заставе хорошее. Варю я Юкону сам.
Я уже подробно познакомился с участком. По правому флангу у нас — тринадцать, по левому — четырнадцать километров. Все лес. Только в одном месте, на левом фланге, километрах в десяти от заставы, граница проходит берегом небольшого озерка.
А леса совсем дикие, глухие. Внизу болото, кустарники, травы, а вверх подымаются деревья огромной величины. Я видел ели в три обхвата толщиной и более.
К лесу Юкон применился неплохо. Я думал — от будет очень отвлекаться всякими животными, птицей и тому подобное. Однако он на посторонние запахи не обращает особого внимания.
От комендатуры я шел на заставу пешком. Комендатура километрах в двадцати в тылу, и все без перерыва тянется лес. В лесу можно пройти только по узким тропам. А жилья почти никакого нет. Редкие-редкие деревни.
С пограничниками заставы я уже сошелся и подружился.
Юкона все очень полюбили.
Товарищ начальник!
Напишите мне, как быть с купанием: здесь уже становится холодновато, боюсь, как бы Юкон не простудился, если его выкупать. А за дорогу в последнее время он сильно испачкался. Шерсть даже клеится — до того грязная.
Книжку (по кинологии), что вы мне дали, я проработал почти всю. Некоторые слова были не совсем понятны, но мне разъяснил наш начальник заставы.
Что нового у нас в школе и в питомнике?
Только месяц, как я уехал, а уже соскучился сильно.
Если урвете свободную минутку и напишете мне несколько строчек, буду очень благодарен.
Ваш Павел Сизых»
Глава двенадцатая
ПУРГА
Метель продолжалась три дня.
Мороз все время усиливался. Упорно дул северный ветер.
Тучи закрывали небо. Солнечный свет едва просачивался сквозь снежную пелену.
Короткий серый день очень мало отличался от ночи.
В эту третью ночь вьюга бесновалась с невероятной яростью.
Часового у заставы совершенно заметало снегом.
Он отряхивался на ходу, но через минуту снова превращался в движущийся сугроб.
Ничего невозможно было разглядеть. Когда часовой отходил от дома на пять шагов, дом сливался со снегом. Только еле-еле брезжил свет в окошках.
В доме никто не спал.
Сумасшедший ветер выл в трубах.
Пограничники сидели в Ленинском уголке. Никому не хотелось разговаривать.
Изредка кто-нибудь подходил к темному окну, делал руки козырьком, вплотную прижимал лицо к стеклу и внимательно всматривался.
Ничего не видно. Снег, снег, снег…
Начальник заставы назначил очередной наряд. Двое пограничников вышли, забрав винтовки.
Уже в сенях они ежились, плотно застегивая овчинные полушубки и шлемы.
У дома отрыли занесенные снегом лыжи, привязали их и двинулись в лес.
Они крикнули что-то часовому, но он не расслышал.
Широкие фигуры пограничников растаяли в снегу.
Прошел час. На заставе всё еще не ложились. Всё так же сидели в Ленинском уголке, почти не меняя мест и положений.
Когда распахнулась наружная дверь, ветер ворвался в дом, пронесся по коридору и взметнул скатерть.
Пограничник в полушубке, валенках и шлеме, занесенный снегом, взволнованный и задыхающийся, ворвался в комнату. В руках он держал винтовку и лыжные палки.
Начальник заставы вскочил ему навстречу.
Пограничник прохрипел: «Человек в лесу… Ветер… сигнального выстрела не слышно… Корнев остался в лесу… Я — сюда… Скорее… Мне пить…»
