— Лучше б сам всё сделал… — продолжал ворчать мой слуга.

Во всяком случае, сами лошади выглядели довольными. Когда мы вошли в конюшню, Принц тут же начал обнюхивать мои руки — видимо, в поисках чего-нибудь вкусненького. Увы, пришлось его разочаровать. Чёрно-серый мерин Тибо по кличке Праведник вёл себя так же спокойно, как и вчера. Зверюга, увидев нас, захрапел и заржал.

— Слушай, а зачем нам гийомовский конь? — спросил я, покрывая спину Принца попоной. К слову сказать, делал я это впервые в своей новой, восемнадцатичасовой жизни и, чтобы не выглядеть и тут полным валенком, во всём старался подражать своему слуге.

— Продадим, — ответил Тибо, взгромождая поверх попоны седло. Потом вдруг остановился. — А кстати!.. — и выскочил из конюшни.

Во время его отсутствия я попытался укрепить седло сам. В первый раз это закончилось тем, что и седло, и попона свалились с Принца на землю. Гнедой укоризненно на меня посмотрел. Осёдлывая коня во второй раз, я старался думать о чём-нибудь постороннем. Я уже заметил, что, когда я перестаю размышлять, а просто делаю, всё получается намного лучше.

…О чём бы таком подумать? Вот, к примеру, Рози. Хорошая девушка Рози… Или вот епископ. Интересно, неужели все так спокойно относятся к тому, что он открыто держит у себя любовницу? Почему его не выгонят отсюда взашей?.. Да и вообще, на епископа он мало похож. «Проткнуть», «разрезать на куски»… Выпивка… Мари… Странный какой-то епископ.

Я отвлёкся от мыслей о епископе Готфриде и посмотрел на Принца. Тот был осёдлан. Я взялся за уздечку…

В это время вернулся Тибо с трактирщиком.

— Вот этот. — Тибо потрепал Зверюгу по шее. Жеребец по установившейся традиции сделал очередную попытку его цапнуть.

Трактирщик пожелал изучить коня подробнее. Объединив усилия, они с Тибо заставили Зверюгу показать свои зубы. С копытами вышло посложнее, поскольку Зверюга энергично сопротивлялся осмотру, но в конце концов исследовали и копыта.

— Ну как? — спросил Тибо. — Берёшь?

Трактирщик сделал значительное лицо. Помолчал с минуту, посопел…

— Сколько? — осведомился он таким тоном, чтоб сразу стало ясно: конь этот ему и даром не нужен.

— Шесть золотых марок.

— Не-е… — Трактирщик покачал головой.

— Много, что ли?

— Много.

— Не смеши меня — мало! Это ж настоящий боевой конь. Рыцарский!

— Ну а мне-то рыцарский конь зачем?

— На ярмарке продашь. С руками оторвут! В большом барыше будешь.

— Ярмарка только через два месяца, — рассудительно заметил трактирщик. — До неё ещё дожить надо. И корм. Такого коня овсом кормят. А овёс нынче…

— Так продай кому-нибудь в городе. Епископу, например.

Герард задумался. Пожевал губами.

— Можно, конечно, попробовать. Он лошадей любит… Особливо таких… Только это… Цену-то всё равно сбавь. Отдашь за пять?

Тибо хлопнул себя по ляжкам.

— Ну ты чистый сарацин! То тебе за помывку серебром плати, то настоящего боевого коня отдавай за бесценок! Ну нет, лучше уж мы его сами на ярмарке продадим!

И Тибо сделал движение, будто собирался седлать Зверюгу. Вороной снова попытался его укусить.

— Пять с половиной, — сказал Герард.

— Пять и семь серебряных? Ну вот ещё! Пять золотых и двенадцать серебряных марок — последнее слово!

— Восемь.

— Одиннадцать.

Следующие двадцать минут их торговли я опускаю, поскольку от серебра они перешли к меди и долго препирались из-за каждого медяка. Уже договорившись о цене, выяснили, что имели в виду разные виды серебряных марок. Тибо в этом вопросе ориентировался на Германию, а Герард — на какие-то лонгобардские марки.

Наконец торг был закончен. Герард ушёл. Тибо получил деньги, спрятал их поглубже и стал осёдлывать своего мерина.

— Слушай, — сказал я. — Может, зря мы его продали? Если это такой хороший конь, оставили бы его себе. Продали бы твоего мерина.

— Нет, — замотал головой мой слуга. — Это не годится.

— Почему?

— Не положено таким, как я, разъезжать на таких конях, как Зверюга, — без всяких обиняков разъяснил Тибо.

Таким же тоном он мог бы высказаться в том духе, что, мол, не положено человеку летать.

А потом добавил, потрепав Праведника по гриве:

— Да и привык я к этому дурню ленивому…

Когда мы выехали из трактира, солнце только-только начало подниматься над лесом.

Мы ехали целый день. Вонь городских улиц сменилась ароматом садов, затем запахом хвои и лесной влаги…

Копыта коней то чавкали по грязи, то стучали по твёрдой земле, то зарывались в песок.

Попавшиеся на дороге люди спешили отойти в сторону и провожали нас настороженными взглядами…

Ближе к вечеру Тибо забеспокоился: правильно ли ему указали дорогу?

Мы притормозили хмурого крестьянина и узнали, что до Чёртова Бора не так уж далеко.

На развилке я задержался, любуюсь фантастическими облаками. Тибо, скучая, терпеливо ждал. Я чувствовал, что с каждой остающейся за спиной милей открываю для себя новое — то, что я когда-то знал, но забыл… И этот мир — как чудесный дар: ведь всё, что я вижу, — я вижу впервые. И высокую зелёную траву, такую же густую и так же покорную ветру, как волосы красавицы покорны гребешку, и скрытый ранними сумерками лес, и нелепую старую берёзу, чья кора — как древний свиток, раскрытый и разломившийся во многих местах. Я улыбаюсь, и мне уже хочется, чтоб деревня Чёртов Бор не появлялась как можно дольше, потому что если вдруг и вправду существует какой-то способ вернуть воспоминания, стёртые колдовством или ударом гийомовской палицы, — то не получится ли, что, вернув свою память, я перестану видеть мир таким, каким вижу его сейчас, — чистым, умиротворённым, наполненным радостью и тайной?..

В Чёртовом Бору нам очень советовали не идти к старухе Рихо поздним вечером, а спокойно дождаться утра и отправиться к ней спозаранку. Но постоялого двора в деревне не было, а заботливые поселяне мигом утратили всё своё добросердечие и расползлись по домам, когда было спрошено, у кого из них можно остановиться на ночлег. Предложение заплатить за постой повисло в воздухе: когда оно прозвучало, главная деревенская улица уже была пуста. Мы сунулись в один дом, самый большой: там, ссылаясь на крайнюю бедность, нам посоветовали обратиться к соседям. У соседей нас встретил такой же приём. Когда мы уходили, кто-то за нашей спиной прошипел вполголоса: «Проклятые франки…»

Мы стояли посреди пустой деревенской улицы. Тибо вполголоса бормотал ругательства, а дело меж тем близилось к ночи.

— Ничего мы тут не добьёмся, господин Андрэ, — высказался мой слуга в перерывах между ругательствами, — видать, шибко они чужаков не любят. Особливо франков.

Мы потащились на выселки — где, собственно, и жила ведьма.

И вскоре уже стучали в дверь низенькой, наполовину вросшей в землю халупы.

Внутри дома послышалось какое-то шевеление. Шарканье. Звяканье. Заскрипев, дверь приотворилась. Кто-то выглянул наружу. Говорю «кто-то», потому что в поздних сумерках нельзя было ни разобрать лица выглянувшего, ни даже определить, кто это: мужчина или женщина. Смутное белое пятно — вот всё, что мы видели. Обитатель (или обитательница?) дома молча пялился на нас. Тибо молчал — то ли потому, что оробел, то ли потому, что идея постучаться ночью в дом ведьмы принадлежала мне. Становилось ясным, что и объясняться с ведьмой придётся мне же.

— Ммм… — глубокомысленно начал я. — Скажите, здесь живёт женщина по имени Рихо?

— Может, и здесь, — ответил нам из темноты старушечий голос. — А вам-то что за дело?

— Да вот за помощью к вам обратиться хотели.

— За помощью? За какой-такой помощью?

— Рихо — это ты?

— Ну я.

— Говорят, ты во всяческих порчах разбираешься, — встрял Тибо, — и в проклятиях тоже. Вот на господина моего порчу навели — снять надобно.

Старушка подумала. Мы терпеливо ждали её суда.

— А где господин ваш?

— Так вот же мой господин! — радостно объявил Тибо. — Перед вами стоит!