Они закурили. Один ловко свернул цигарку толщиной в палец, другой еле-еле соорудил тощую, уродливую цигарку, из которой на язык сыпались горькие крошки махорки. Один затянулся с удовольствием, другой напряг все силы, чтобы не закашляться.
Некоторое время Володя и Емельян молча сидели на нарах, словно каждый был занят только курением. И вдруг Емельян без всякого к тому повода стал читать стихи Некрасова:
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей.
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей.
Емельян читал стихи напевно, и его волжское особенное «о» придавало стихотворению новую окраску, и Володе казалось, что он слышит эти стихи впервые.
Несколько усталых рабочих слушали, прислонясь к стене. Женщина смахнула слезу концом старого платка. Бледный мальчонка застыл с полуоткрытым ртом.
Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ.
Вынес и эту дорогу железную -
Вынесет все, что господь ни пошлет!
Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется - ни мне, ни тебе.
Емельян кончил чтение. Медленно перевел взгляд на Володю. И все собравшиеся вокруг тоже смотрели на Володю. Володя почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. И он сказал тихо, но достаточно твердо:
- Доживем до этой прекрасной поры. О-бя-за-тель-но!
Последнее слово он произнес по складам, и волжское «о» зазвучало в нем, как в речи Емельяна. Стоящий перед Володей мальчонка улыбнулся.
Домой Володя пришел возбужденный. Быстро разделся. Подошел к маме. Поцеловал ее.
Мама отстранилась от него и спросила:
- Володя, ты курил?
- Нет, — сказал он, краснея, как попавшийся гимназист.
- Но от тебя пахнет табаком, — стояла на своем мама.
- Я долго сидел в курилке... Беседовал с курящими. А дым - страшно въедливая штука!
Володя проговорил это скороговоркой и быстро направился в свою комнату, чтобы избежать дальнейших разговоров.
Он принялся разбирать книги и просматривать свои записи. Но по его порывистым движениям чувствовалось, что мысли заняты не книгами и не записями.
Он откладывал книги. И снова раскрывал их. Наконец поднялся и решительно подошел к двери.
- Мама! — позвал он, стоя в открытых дверях.
- Что? — отозвалась Мария Александровна из соседней комнаты.
- Я действительно курил, — признался Володя. — Но поверь, так надо было... И больше это не повторится.
- Я надеюсь, — был ответ матери.
Володя почувствовал облегчение, как будто оттер пятно с новой куртки. Он разложил книги и записи и углубился в работу.
Шестая глава
Вместе с книгами на столе у Володи лежал журнал с репродукцией картины. В клубах порохового дыма стояла полуобнаженная женщина. В правой руке она сжимала знамя, в левой - ружье. Рядом стоял мальчик. В каждой руке у него было по пистолету. На земле лежали убитые. Под репродукцией было написано: «Делакруа. Свобода ведет народ. 1830 год. Лувр».
Когда-то Володя спросил отца:
- Что это?
- Это революция, — ответил Илья Николаевич.
Новое слово «революция» меняло голос отца.
Тогда Володя принялся внимательно рассматривать революцию. Он завидовал мальчику с двумя пистолетами, и ему хотелось очутиться рядом с бесстрашной женщиной. Правда, она была похожа не на бойца, а на кормилицу. Но если у кормилицы винтовка и знамя, то это меняет дело. Володя не знал, кто в кого стреляет, но он был на стороне женщины со знаменем.
Потом он услышал слово «революция» от брата. Саша объяснил, что, когда «революция», бедные стреляют в богатых, а знамя, которое держит женщина, похожая на кормилицу, — красное, хотя в журнале оно без всякого цвета.
Он узнал про Пугачева, про декабристов, про Желябова и о том, что революция может быть не только в Париже.
Володя взрослел, менялся, и его революция тоже меняла свои очертания. Она уже не казалась такой красивой и романтичной, а стала страшной и грубой. Она пахла солдатским сукном, и потом казацких лошадей, и острым, жутковатым духом, которым тянет от ружейного ствола сразу после выстрела. В его сознании жило и теплилось грозное человеческое слово «революция». Оно гудело в груди. И когда Володя произносил его вслух, ему слышался голос брата.
Нет, не казнь Саши предрешила его путь. Это трагическое событие ускорило, обострило работу мысли. То, что годами волновало Володю, над чем он размышлял, бился, мучился, — все это теперь сошлось в одной точке, как сходятся в фокусе лучи солнца. Теперь в этом огненном фокусе оказался весь смысл его жизни: борьба с самодержавием.
Откуда только в этом невысоком юноше взялась такая железная непримиримость!
Бороться. Бороться. Бороться. Будить сердца. Искать соратников. Использовать каждый просчет врага.
Брови сдвинуты. Щеки оперлись на кулаки. Мысль работает. Революция - это гигантский труд. Труд и подвиг... Надо уметь управлять своей волей и вырабатывать твердый, непреклонный характер... Каждый порядочный человек должен быть революционером!..
Министр просвещения Делянов любил изъясняться афоризмами. Его устные и письменные предписания звучали, как высеченные на граните:
«В случае беспорядков действовать без послабления».
«Для спасения благомыслящих не щадите негодяев».
«В казанских студентах играет пугачевская кровь».
Кроме того, с его благословения были произведены на свет университетский устав и «Правила для студентов». Эти своды унизительных законов обрушили на буйные головы студентов целый ряд репрессий: штраф, лишение пособия, исключения и карцер.
Карцер - это не тюрьма. Это - приготовительное отделение тюрьмы. На дверях университетского карцера висит грузный амбарный замок, и кто-то размашистым почерком начертал:
«Здесь томится невиновный!»
Инспектор Потапов стоит перед дверью. Надпись на дверях карцера жжет ему глаза.
- Стереть! — кричит он.
И за его спиной вырастает студент Пыжов. Некоторое время он раздумывает, как приступить к делу. Для того, чтобы стереть, нужна тряпка, но если тряпки нет, то придется стирать рукавом, не заставлять же господина инспектора волноваться!
Пыжов начинает энергично тереть дверь рукавом. Но буквы не стираются. Они написаны не мелом, а краской.
- Не стирается, — докладывает Пыжов. — Написано маслом.
- Кто писал? — спрашивает инспектор.
Студент озирается. Подходит к инспектору ближе и шепотом докладывает:
- Милославцев!
- Сюда Милославцева и служителя с рубанком!
Все, что приказывает инспектор Потапов, должно выполняться мгновенно.
И вот уже служитель рубанком снимает стружку с двери и вместе со стружкой слетает крамольная надпись.
Перед инспектором стоит студент Милославцев.
- Ты написал?!
- Извольте говорить мне «вы»!
Глаза инспектора расширяются.
- Молчать! Ты писал?!
Милославцев молчит. И его молчание звучит вызовом.
Пыжов стоит в стороне, прижимаясь к стене. В коридоре появляются студенты.
- Открыть карцер! — командует инспектор.
Служитель с трудом открывает замок и распахивает дверь. Взбешенный Потапов вталкивает в карцер Милославцева.
- Не смеете! Это не казарма!
Потапов замечает, что он окружен целой толпой студентов. Он обводит их медленным, тяжелым взглядом. Он всматривается в каждое лицо, словно заучивает их наизусть.
