— Я отвоевался. Уеду к отцу. Будем вместе торговать кожей.

— Пойду в репетиторы.

— Займусь самообразованием.

— Еще потягаюсь с господами Потаповыми!..

Наконец очередь дошла до Володи. Он задумчиво сидел рядом со Стариковым, все еще не в силах привыкнуть к новой личине бывшего друга.

— А ты что думаешь делать, Ульянов?

— Мне что ж думать, — отозвался Володя. — Мне дорожка проторена старшим братом.

Стариков сразу отодвинулся от Володи и забился дальше в угол. И Володя остро почувствовал, как камеру пересекла невидимая баррикада, навсегда разделившая бывших друзей на два лагеря.

Разговор в тюремной конторе был коротким.

— Фамилия? — спросил тюремный чиновник.

— Ульянов.

— Бывший студент юридического факультета Императорского Казанского университета?

— Уже бывший? — спросил Володя, удивленно подняв брови.

— Уже бывший! Три месяца проучились и уже бывший.

Чиновник откашлялся и перешел на официальный тон:

— За участие в студенческих беспорядках вы исключены из университета с воспрещением жительства в Казани. Местом ссылки вам определена деревня Кокушкино.

— Я свободен? — спросил Володя.

— Вы направляетесь в ссылку, — ответил чиновник. — На сборы вам дается день. Идите... переоденьтесь.

Высоко над Казанью горит красное солнце. Декабрьские морозы не дали ему накалиться добела, и оно дошло только до красного каления. Но и за это ему спасибо. Оно горит над крышами, укутанными снегом, над башнями казанского кремля, над куполами и минаретами. Как хорошо, что есть солнце — живое, огненно-красное, греющее одним своим видом.

Володя щурится и все смотрит на солнце. Когда проведешь хотя бы два дня в слепом каменном мешке, то, вырвавшись на волю, начинаешь чувствовать себя заново рожденным и смотришь на мир так, будто видишь его впервые. Как вкусно пахнет снег! Сколько дивной прелести в его скрипе. Скрипи, скрипи, снег! Оказывается, снег не белый, а розоватый. Это красная краска морозного солнца подсветила его. А в тени снег синий...

С небольшим узелком под мышкой Володя быстро зашагал по улицам. Он вдыхал воздух свободы и шагал, шагал, размахивая свободной рукой.

За углом его окликнул знакомый девичий голос. Володя остановился и увидел Дашу. Она шла ему навстречу, улыбающаяся, раскрасневшаяся, весело постукивая каблуками высоких шнурованных ботинок. Девушка подошла к Володе и посмотрела на него восторженными, широко раскрытыми глазами.

— Здравствуйте, Даша! Что это вы меня так разглядываете?

— Как вы перенесли тюрьму? — спросила девушка, двумя руками сжимая Володину руку.

Она ждала от него волнующего рассказа, возвышенных слов, — это было написано на ее лице. Но Володя ответил очень просто и буднично:

— Натер шею арестантским халатом.

И он провел рукой по шее.

Даша не обратила внимания на его ответ, она не хотела расставаться с миром своих представлений. Она крепче сжала Володину руку и заговорила быстро и, как Володе показалось, театрально:

— Володя, хватит терпеть! Пробил час настоящей борьбы. Мы решили убить... губернатора Казани.

— Даша! — вырвалось у Володи, но она не дала ему возразить.

— Володя, мы рассчитываем на вас...

Все, что говорила эта милая восторженная гимназистка, показалось Володе настолько пустым и ходульным, что у него появилось желание рассмеяться. Но, не желая обижать Дашу, он сдержался.

— Даша, это бессмысленно... — начал было говорить Володя, но девушка перебила его.

— Вы просто трусите! — выкрикнула она.

— Я против бессмысленных жертв, — резко сказал Володя. — Мне эти заблуждения дорого стоили... Я потерял брата...

— Вы изменили брату!

Лицо девушки стало красным. А в ее глазах появилось что-то не то сердитое, не то капризное.

— Я считал вас серьезной, — сказал Володя.

Но ей уже было безразлично, что он говорит. Ей важно было самой поскорей выпалить весь свой заряд:

— Владимир Ульянов, я глубоко разочаровалась в вас! Прощайте! Вы обо мне еще услышите!

Володя не выдержал и улыбнулся. Он тут же спохватился, но было уже поздно. Даша метнула в него презрительный взгляд, топнула шнурованным сапожком и побежала прочь. Володя хотел догнать ее. Он даже сделал несколько шагов вдогонку. Но потом махнул рукой и зашагал дальше.

По главной улице Казани, по живому коридору, образованному из публики, двигался санный поезд. Звенели поддужные колокольчики. От заиндевевших лошадей шел пар. А в санях сидели студенты, которых за участие в «беспорядках» выдворяли из города. Нет, они не подавлены и не сломлены. Они смотрят веселыми глазами, лихо заломили шапки и изо всех сил машут тем, кто пришел их проводить.

«Прощай, Казань!.. Прощай, университет!.. Недалеко еще то время, когда мы въезжали сюда, полные веры и любви к университету и его жизни, мы думали, что здесь, в храме науки, мы найдем те знания, опираясь на которые мы могли бы войти в жизнь борцами за счастье и благо нашей измученной родины!»

Городовые пытались оттеснить толпу. Но разве им совладать с большим скоплением людей, которые вышли на улицу выразить сочувствие исключенным студентам. Люди махали руками, кричали: «Счастливого пути! Возвращайтесь в Казань! Мы гордимся вами!» — и бросали в сани пакеты с провизией на дорогу.

Володя с мамой и Маняшей ехали в крытой кибитке. А за ними на массивном жеребце скакал полицейский чин. И всадник и конь покрыты белыми ворсинками инея, оба они тяжелые, монументальные. Похожи на конный памятник, спрыгнувший с пьедестала. Стучали копыта. Этот стук металлическими щелчками отдавался в ушах, и Володя представил себе, что за кибиткой скачет «Медный всадник». Он улыбнулся своим мыслям и легонько толкнул Маняшу: мол, посмотри, каким почетом мы окружены. Маняша высунулась из кибитки и с любопытством посмотрела на «Медного всадника».

— От тебя еще тюрьмой пахнет, — сказала Мария Александровна, — этот запах не скоро проходит... Ты взял очень много книг.

Книг в кибитке действительно много. Они лежат аккуратными связками в ногах и на облучке.

— Поступаю в Кокушкинский университет, — шутил Володя.

А маленькая Маняша восприняла эти слова всерьез.

— Разве в нашем Кокушкине открыли университет?

— Да, специально для Володи Ульянова. Ты разве не знала?

Движение. Движение. Движение. Не задерживаться на одном месте. Не пускать глубокие корни. Быть готовым ко всяким переменам. Движение — это быт революционера.

Володя думает о своих товарищах. Одни из них, насмерть перепуганные, навсегда отошли от борьбы. И если бы можно было повернуть обратно время, они бы ни за какие калачи не пришли в университет 4 декабря, а, сказавшись больными, отсиделись бы дома. Другие непоколебимы. Их крепко прихватило огнем. Но пламя не обожгло их, а закалило.

В мыслях его возникала последняя встреча с Емельяном. Ему даже показалось, что резкий встречный ветер донес знакомый окающий голос.

Какова сила! Ей под стать сломать старую Россию и построить новую... Важно поверить в нее, а время покажет, кто прав. Время покажет.

Володя одет в свою шинель. Болит шея, натертая арестантским халатом. Однако он чувствует себя отлично. Его пьянит запах снега, ему нравится, что кибитку подбрасывает на ухабах, и он чувствует на щеке тепло красного солнца.

Володя замечает, что мама время от времени пристально смотрит на него, хочет привыкнуть к совсем новому Володе. А он смотрит на белую прядку волос, выбившуюся из-под маминого платка, и вспоминает о своем ощущении, когда впервые увидел маму поседевшей. Даже самые глубокие раны когда-нибудь заживают, и тогда можно снять с головы белый бинт. А седина остается навечно.

У мужчин сила и твердость всегда заметны с первого взгляда. Физическое сложение, взгляд, голос, рукопожатие — все подчеркивает присутствие силы.