Разговор его был содержателен, остер, игрив, откровенен, и Иосиф II, наслаждаясь им в Риме, имел к нему полное доверие, основанное на уважении к его личным достоинствам. Когда предмет разговора увлекал Азара, у него являлось вдохновение, которое всегда удивляло и часто увлекало все собрание. Когда речь зашла за столом о памфлетах, осыпавших нас, кто-то нескромно заметил, что, по их мнению, 4/10 наследников престола были незаконнорожденные. — «Что за беда?» — живо воскликнул Азара: «Говорят, что Астурийский принц сын г. Далокастро, но опять скажу, какое кому до того дело! Его воспитывают и готовят быть королем. Испанцы знают, что у них должен быть король. Тот ли, другой ли, только бы он знал дело и сделал их счастливыми. Вот главное. Одни изменники и дураки откажутся ему повиноваться. Я готов это прокричать на мадридских улицах, совершенно так, как говорю здесь».
XXXII. Граф Ангальт[333]
Ангальт, гр. Фридрих, принимал деятельное участие в войнах Фридриха Великого, который считал его первоклассным тактиком и которого он уступил саксонскому двору, как человека, в преданности которого он был твердо уверен. Он приехал в Россию и был принять придворными, как бог Марс. Он получил почти одновременно чин генерал-поручика армии и звание генерал-адъютанта Ее Величества и Андреевскую ленту.
Честь быть родственником, хотя довольно отдаленным, Императрицы Екатерины[334] и репутация, которую он приобрел, делали совершенно естественным такие знаки милости.
Между тем, будучи совершенно незнаком с русскими нравами, Ангальт желал сделаться популярным еще не научившись русскому языку, и стал смешным еще раньше, чем приобрел уважение. Его длительные разговоры и тяжеловесная любезность, мало свойственная русским, давали гвардейским офицерам, которых он во время своего дежурства при дворе приводил в отчаяние частыми обходами по прусскому образцу и наставлениями, повод выдумывать на его сет смешные анекдоты. Потемкин, который вообще покровительствовал иностранцам, за исключением военных, потому что его собственные военные заслуги были ничтожны, подшучивал над ним до крайности, и даже Государыня, всегда поддерживавшая его, смеялась от души, когда позволяли себе рассказывать при ней об Ангальте. Большое легкомыслие, а также необыкновенное самомнение Ангальта совершенно унизили этого достойного человека, которого смешная важность, тяжеловесная беседа и немецкий акцент и без того лишали всякого уважения. Когда открылась война со Швецией, граф Ангальт упорно отказывался служить под начальством кого-либо. Он хотел получить сан главнокомандующего, который он, может быть, и заслуживал. Несмотря на полученный отказ, Ангальт не переставал просить об этом назначении, и так как директор сухопутного кадетского корпуса, граф де Бальмен отправлялся в действующую армию, то и воспользовались этим случаем, чтобы назначить Ангальта на его место. Однажды, когда Ангальт был дежурным при Императрице, он отправился осматривать корпус и потерял свою трость, бывшую принадлежностью генерал-адъютантского звания и знаком власти почти неограниченной в дворцовом обиходе. Все поиски были тщетны; но спустя некоторое время, трость эту принес лодочник, перевозивший графа через Неву и нашедший ее в своей лодке. Это событие произвело при дворе больше шума, чем измена отечеству.
Добродушный генерал был очень доволен возможностью царствовать в своем заведении будущих героев, но выказал даже в этом случае такую мелочность и педантичность, что истинные свойства его ума и сердца оставались незаметными для людей, мало его знавших. В обществе появились его речи к ученикам, похожие скорее на проповеди, чем на разговоры начальства с учениками; появились отчеты о числе дверей и окон и даже в училище «говорящая стена» или собрание изречений, которые он писал на стенах корпусного сада. Должность президента экономического общества в Петербурге, а также участие в занятиях различных академий, сделали его общество совершенно невыносимым для тех, кто придает более значения внешности, чем внутреннему достоинству человека. А так как такие люди составляют, к несчастью, девять десятых всего общества, то этот честный человек, со здравым умом и неутомимым трудолюбием, сделался посмешищем для высшего общества и бичом для своих подчиненных. Слова: «Смешен, как граф Ангальт» стали поговоркой.
Действительно, он иногда с самым скромным видом говорил двусмысленные вещи. Граф Иван Салтыков, получив командование армией в Лифляндии, часто повторял без всякого повода: «Я порядком поколочу пруссаков». Однажды, когда он произнес это оригинальное изречение, граф Ангальт закричал ему в присутствии двора: «Ах, генерал, другие великие люди выражались не так: принц Евгений сказал о французских генералах: «если это Вилльруа, то я его побью, если Вандом, то мы поборемся, если Катина, то я сам буду разбит».
Другой раз, когда он разговаривал после обедни с г. Эстергази об Императрице, обер-шенк Нарышкин прервал их разговор шуткой: «Знаете ли, что я начал свою карьеру лейтенантом корабля?» — «Ах, сударь, из-за этого не стоило прерывать нас. Вы сделали, как все: вы начали с воды, а кончили грязью».
После французской революции, французские дворяне искали себе места в России, но то, что было легко до казни короля, сделалось затруднительным после этого события. Один 17-летний молодой человек, ученик военной школы, виконт де Ламот-Барасе написал из Альтоны трогательное письмо графу Ангальту, в котором называл его благодетелем молодежи и с восхищением вспоминал о «говорящей стене». Задетый за слабую струнку, граф собрал всех кадет, прочитал им, рыдая, письмо и не успокоился до тех пор, пока не был послан приказ о принятии де Ламота на первый же пароход отправлявшийся из Гамбурга к берегам Невы.
Граф Ангальт умер на своем посту в 1794 году все таким же смешным, но уважаемым человеком.
XXXIII. Принц Нассау-Зиген[335]
Принц Нассау-Зиген был одним из известнейших авантюристов эпохи, предшествовавшей французской революции, во время которой он продолжал играть ту же роль с большим для себя успехом.
Незаконный сын человека, который должен был публично признать себя отцом его, принц священной римской империи, как говорили в то время, милостью парижского парламента и Императрицы Всероссийской, Нассау-Зиген впервые появился при Версальском дворе, отличаясь прекрасной рыцарской наружностью, редкой осторожностью в интригах и замечательною молчаливостью. Это сначала придавало ему вид скромного и рассудительного человека и в продолжение долгого времени скрывало его глубокое невежество. Я говорю «глубокое», потому что он не умел ни писать, ни считать, не знал, где находятся местности, в которых он сам не был и почти не умел читать писанное.
Осада Гибралтара была началом военной его деятельности, но он при этом наделал массу ошибок, хотя за ним осталась репутация храброго и мужественного человека. Со времени Американской войны он находился постоянно под ружейными выстрелами, а промежутки между ними были наполнены смелыми искательствами, результаты которых были всегда для него выгодны — я говорю о наградах и пенсиях. Поэтому он всегда пользовался положением очень богатого человека, не владея ни пядью земли. Он был в одно и то время генерал-лейтенантом во Франции и Испании и вице-адмиралом в России.
Везде милость, которой он пользовался, и доверие, которое казалось, ему оказывали, возбуждали к нему зависть, но везде его холодная осанка и благородный вид мешали открыто нападать на него. Он получал большое жалованье и подарки, но проживал все и, держа дом на широкую ногу, бывал часто накануне полного банкротства. Я был очень дружен с ним, потому что это был настолько же честный, насколько и ограниченный человек; я позволю себе сказать, что я часто пользовался его услугами, так как он был очень отзывчив. Хотя он был несчастен в своих предприятиях, тем не менее он пользовался в России почетным и блестящим положением, потому что Екатерина II его поддерживала, вопреки мнению всех своих приближенных.
