Королева имела большое и весьма естественное желание выдать замуж своих старших дочерей, очень некрасивых и противных, особенно вторую, которая впоследствии была великой герцогиней Тосканской и представляла собой, по внешности, настоящего урода.
Для старшей дочери, принцессы Марии Терезии, она наметила жениха в лице наследника Пармского престола, но герцог Пармский и слышать не хотел об этом браке. Тогда она завела разговор о герцоге Аостском, и Сардинский король прислал маркиза Брэма для ведения брачных переговоров. Благодаря характеру его поручения, он получил доступ к малым приемам. Однажды, он пришел с письмом своего короля и не застал никого в аванзале, кроме будущей невесты своего принца.
— Ваше Королевское Высочество, не могу ли я иметь честь увидеть королеву? — спросил он ее.
— Я полагаю, что да, — ответила она, — но вам придется подождать.
— Я, конечно, подожду, — сказал он.
— Да, но я должна вас предупредить, что вам, может быть, придется ждать очень долго, — продолжала она, — я посмотрела в замочную скважину и видела, что королева занята с г… а эти вещи происходят у нее всегда очень долго.
Посланник, крайне смущенный этим сообщением, удаляется и, обдумав хорошенько все обстоятельства, не передавая письма короля, посылает ему курьера с докладом о том, что он только что слышал. Курьер скоро возвратился с приказанием, во что бы ни стало прервать переговоры. Бедная принцесса казалась пропащей, но судьба распорядилась иначе и посадила ее впоследствии на первый трон Европы[252], куда она перенесла от своей матери одно лишь желание управлять, а также необыкновенную плодовитость — но вне всяких подозрений на счет ее поведения.
Когда обе старшие дочери королевы вышли замуж, они сделались ее злейшими врагами и нисколько не скрывали этого. Проезжая через Вену, по пути в Неаполь, я был представлен старшей дочери королевы Каролины, тогда уже императрицы; после официальной аудиенции она отозвала меня в сторону и спросила:
— Вы уже знаете мою мать?
— Не имею чести, — ответил я.
— Ну, вы ее узнаете! — рассмеялась она во все горло и вышла.
Затем, когда я проезжал через Флоренцию, я пошел осматривать дворец Питти и заметил, что все портреты и бюсты Неаполитанской королевы были собраны в одном коридоре, ведущем к… уборным, устроенным на английский лад в первом этаже. Королева об этом знала и потребовала однажды от меня, чтобы я признался, что я их там видел. Она мне сказала: «Эти бедные люди более глупы, чем скверны».
Регент Швеции, герцог Зюдерманландский, впоследствии король Карл XIII, поссорился с Неаполитанской королевой, по поводу протекции, которую она оказала барону Армфельту, шведскому посланнику в Италии, замешанному в заговоре против этого принца, который сделал попытку арестовать его в самом Неаполе. Вследствие этого, Шведский Двор объявил Неаполитанскому войну, что было довольно неосторожно, ввиду коммерческих сношений Швеции с Востоком. Но так как, в действительности, воюющие стороны не могли достичь друг друга, они прибегали к содействию самых низких памфлетистов. Королева, опасаясь публикации нового пасквиля, готовившегося против нее и ее любимца Актона, шведским поверенным в делах в Риме Пиранези, поделилась со мною своими страхами. Я убеждал ее ответить на это коварное оскорбление презрением, но она, отклонив этот мудрый совет, умоляла меня спасти ее от нового срама, мысль о котором ей не давала спать. Я обещал об этом подумать. На другой день она снова стала приставать ко мне с тем же. Тогда я ей сказал, что имею лишь один способ ей помочь, но что он ею будет неприемлем, и что я не решаюсь его предложить. Она все-таки пожелала узнать этот способ. Я ей назвал кавалера Азара, который один располагал в Риме достаточным авторитетом, чтобы запретить и конфисковать этот пасквиль, что же касается меня, то я был настолько уверен в нем, что наверно рассчитывал получить от него согласие на мероприятие, отвечающее желаниям Ее Величества. Королева сначала не хотела ничего слышать об этом, но опасность была так велика, что она, в конце концов, согласилась на все. А так как при этом Дворе надо было всегда соблюдать побольше осторожности, то я поставил услугу, которую от меня ждали, в зависимости от одного условия, а именно, чтобы мне было разрешено написать требуемое для этого письмо в кабинете королевы и чтобы она сама распорядилась отправлением его по адресу. Она прочла письмо, ее секретарь его запечатал и отправил.
Несколько дней спустя, из Рима прибыла огромная посылка. Это была рукопись и все издание пасквиля. Письмо сопровождавшее посылку, было открыто в присутствии королевы, у которой явилось жалкое любопытство его прочесть Азари, между прочим, писал мне: «Я прошу Вас настоящему доказательству моего расположения к Вам придать особенное значение, так как для того, чтобы пощадить корону на челе столь недостойном ее носить, потребовалось именно Ваше посредничество. Поверьте моему честному слову, что от этого пасквиля не осталось ни одного листка, ни в рукописи, ни печатного. Но в то же время, позвольте Вам посоветовать не расточать Ваших услуг для лиц, неспособных дать им надлежащую оценку». И действительно, когда королева захотела меня погубить, она в числе причин, выставленных ею в жалобе против меня, упомянула также и о том, что, будучи аккредитован при ее Дворе, я в то же время поддерживал с ее смертельными врагами столь близкие сношения, что они готовы были приносить для меня величайшие жертвы.
XVII. Фердинанд I
Фердинанд IV, превратившийся, после целого ряда революций, в Фердинанда I, был высокого, почти саженного роста, и, при благообразной фигуре, довольно некрасив лицом. Испанский Двор, вынужденный уступить Королевство Обеих Сицилий одному из младших принцев королевской семьи, вместе с тем поручил князю Сан-Никандро и Бернардо-Тануччи позаботиться о том, чтобы сделать молодого короля неспособным самостоятельно управлять; и, действительно, ко времени своей женитьбы, он едва мог подписать свою фамилию и вся энергия его характера истрачивалась на преодоление трудностей охоты и рыболовства. Но его душа оставалась благородной, а его ум сохранил столько здравого смысла, что королеве, его супруге, нередко приходилось жалеть о том, особенно, когда она, чтобы удалить его от влияния старых министров, принялась по своему за его воспитание. Он был очень любознателен и, если с одной стороны легко было отвлечь его от своих обязанностей приманкой удовольствий, то с другой стороны, он умел прекрасно исполнять эти обязанности, занявшись ими серьезно. Он тогда снимал свой сюртук, заворачивал рукава своей рубашки выше локтей, и, взявшись за перо, кончал в одной утро все залежавшиеся дела, при чем те, которые ему, в эти редкие дни усиленной работы, казались в чем-нибудь виновными, угощались здоровыми пинками. Самой королеве иногда приходилось испытывать такое запоздалое наказание за действия, противные справедливости и общественному благу.
Если бы Фердинанд получил воспитание, соответствующее его положению и достойное его душевной красоты, из него вышел бы один из потомков Генриха IV, наиболее напоминающих последнего.
— Я не более как дурак, — сказал он великому герцогу Тосканскому, — и не умею, как ты, во всякое время сочинять законы; но я прошу тебя обратить внимание на одно обстоятельство, а именно, что еще ни один неаполитанец не просил твоей защиты, тогда как меня постоянно окружают тосканцы!
Нельзя было не любить его и, если бы не интриги королевы, то ни один монарх никогда не пользовался бы такою популярностью. У него была та легкость обращения и то добродушие, которые доставили Генриху IV такую любовь и обеспечивали ему, в моменты слабости, полное снисхождение. Учредив в Санта-Лючии шелковые мануфактуры под руководством кардинала Руффо, он устраивал там празднества для крестьянок и забавлялся их фамильярностями. Однажды они позволили себе даже обыскать карманы короля и отобрать золотые монеты, которые в них оказались. Но так как Фердинанд был расчетлив и не любил подобных шуток, то он в следующий раз, на случай возобновления атаки, наполнил свои карманы медными марками. Крестьянки не преминули снова наброситься на него, но он над ними посмеялся. Что же из этого вышло? Не зная значения этих марок, они поспешили отправиться в Неаполь и потребовать от купцов размена их на золотые монеты. Когда же им ответили, что это фальшивые монеты, они настаивали на их полноценности, говоря, что они их получили от короля, и обозвали купцов обманщиками. Так как их было много и они подняли крик, перешедший в общую сумятицу, купцы испугались и разменяли их марки на золото. Но после этого они пошли к королю и требовали возмещения своих убытков. Это нетрудно было сделать, и купцам заплатили за марки то, что они на них израсходовали. По этому поводу король нам сказал: «Во всем этом единственный виновник я сам; впредь я буду осторожнее!»