Его вилла, расположенная на возвышенности, на берегу Сены, под Парижем, названная «Монталлегре» («Гора веселья») и обставленная со вкусом и с приличествующей русскому графу роскошью — хорошее место для досуга. Но он перемещается в Швейцарию под Лозанну, покидая ее лишь для своих поездок по Италии, где он задерживается во Флоренции. Его общество всегда приятно, его повсюду ждут.

Граф Федор был человеком пишущим. В молодости он сочинял стихи. Имел склонность к изложению своих мыслей в эпистолярной форме. Вот почему так интересны его мастерски написанные корреспонденции. В 1821 г. были отдельно изданы «Разные письма, собранные в Швейцарии, сопровождаемые примечаниями и разъяснениями». Тогда же, в Париже увидел свет и его роман «Княгиня д’Амальфи», представлявший собой подражание рыцарским романам. Его склонность к дидактизму проявилась в сочинении «Отношение воспитания к правительству» (Женева-Париж, 1818)[11]. Что же касается труда «Рассуждения по поводу нравственного состояния Франции» (Женева, 1815), то сам Головкин как бы отрицал свое авторство, считал, что оно приписано ему, т. к. его фамилия не указана на этом сочинении. Очевидно, имело значение то обстоятельство, что русскому правительству оно не понравилось, поскольку содержало нападки на установившийся в Европе новый порядок, но более всего — на шведского короля, состоявшего в родстве с российским императорским домом.

Из дневниковых записей графа Федора, не вошедших в публикацию Боннэ, но им процитированных, мы узнаем, что именно Головкин был тем самым «секретарем», который записывал воспоминания Станислава-Августа Понятовского, в бытность последнего польского короля в России 1797–1798 гг[12]. Его участие заключалось не в механическом записывании воспоминаний Понятовского, а в их обсуждении, редактировании. Быть может, именно тогда Головкин ощутил вкус к мемуаристике.

Но, безусловно, лучшим из его творений являются «Воспоминания», равно как и среди созданных им литературных портретов, лучшим следует считать его автопортрет.

Воспоминания Головкина написаны на основе дневниковых записей, что, по словам самого графа, делало их сродни летописям. «Свой дневник, — писал Головкин, — в котором я каждый вечер отмечал события при Дворе, послужит мне своего рода летописи». Он вменил себе в обязанность не обходить молчанием в своих воспоминаниях ничего того, что он видел и слышал. Таким образом, дневниковая основа его воспоминаний повышает степень их достоверности. Писал их, по его собственному ироническому замечанию: «Между развалинами старины и приготовлениями к будущности». Дневниковые записи велись практически до самого конца. Так, одна из записей (об А. В. Суворове) датирована 1821 г., за два года до смерти.

В воспоминаниях Головкина, через судьбы описываемых людей, либо сюжетов просматриваются тектонические сдвиги, которые происходили в недрах европейского общества — крушение абсолютизма и церкви, установление республики с ее кровавыми ужасами, наполеоновские войны и свержение наполеоновского деспотизма, перестройка складывавшейся столетиями в монархической Европе системы международных отношений. Разве Россия стояла в стороне от этих процессов? Она была частью мирового процесса, и свидетельства тому содержатся в его записях.

Через судьбы его персонажей мы узнаем об исторических событиях, сотрясавших Европу и Россию. Знакомство с их биографиями значительно увеличивает их масштабы, усиливая их значение, невзирая на место, отведенное им на страницах воспоминаний. Так, до нас доносится эхо далекой и давно уже забытой Семилетней войны, в которую были вовлечены европейские державы и Россия, или — за испанское наследство. Мы вновь вспоминаем о войнах с Турцией и Швецией, о разделах Речи Посполитой, не говоря уже о французской революции, наполеоновской империи, дворцовых переворотах и тому подобное.

Но графа Федора окружал и мир легких связей и интриг, мир, в котором превыше всего ценились острота и каламбур, служившие подчас своего рода ширмой для того, чтобы спрятать истину. Именно тогда родился знаменитый афоризм Талейрана, воспринимаемый значительно шире, чем дипломатическая тактика: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли».

Граф Федор Головкин по своему рождению и воспитанию оказался на стыке русской и европейской культур, и его справедливо считали космополитом. Близость к русскому и европейскому дворам, монаршей власти, родственные связи с европейской и российской аристократией обогащали его знания высшего света. Умный и начитанный, беспечный и общительный, наблюдательный и остроумный, он был желанным в любом обществе, а его умение говорить несерьезно о серьезном, столь ценимое во все времена, делали его предпочтительным собеседником. Как писал один из его корреспондентов, французский маршал Коаньи: «Я, конечно, очень люблю читать Ваши письма, но все же предпочитаю слушать Вас и при этом глядеть на Вас. С Вами предметы для разговоров неисчерпаемы, начиная с политики и кончая клубной болтовней». Мадам де-Сталь напишет ему: «Где Вы — там движенье и жизнь, которые исчезают вместе с Вами». Сознаемся, такая похвала дорогого стоит. Он был равно интересен Фридриху II и Екатерине Великой, писательнице Сталь и Каподистрия, Талейрану и Меттерниху.

Со страниц его воспоминаний встает череда королей и королев, императриц и императоров, великих князей, герцогов и дофинов, государственных, политических и военных деятелей, фаворитов и авантюристов, писателей, ярких представителей титулованной русской и европейской знати рубежа XVIII–XIX вв.

Персонажи воспоминаний графа Головкина являли собой удивительный мир, в котором сочетались: высокая образованность и невежество, воинская доблесть и бездарность, проявления замечательного государственного ума и дипломатического умения, скаредность, мотовство и самодурство, а личные судьбы складывались столь причудливо, что более походили на захватывающий роман.

Головкин вводит нас в мир русского двора, который предстает перед нами в ярких образах екатерининского и павловского времени. Это — люди, делавшие нашу отечественную историю и оставившие в ней след в качестве культурных феноменов — Дашкова, Разумовские, Орловы и др. При этом, Головкин показал себя мастером литературного портрета. Можно сказать, что он ближе всех подошел к истине при создании портрета Елисаветы Алексеевны. Явной его удачей следует считать и портрет Нессельроде, отличающийся метафорической выразительностью. Или же, портреты неаполитанской королевской четы, семьи Разумовских, Фридриха Великого — этого короля-философа и многих других. И потому, не случайно, он создает собирательный образ молодого дворянина XVIII в.

В записях Головкина много места отведено воссозданию портретов лиц, по тем или иным причинам попавшим в Россию и также оставившим в ее истории свой след. Помещенные в публикацию Боннэ корреспонденции лиц, представлявших собой дружественное окружение графа Федора — а это цвет европейской культуры, общественно-политической мысли, государственные деятели — в той или иной мере имели отношение к России, а потому также интересны нам. Мы получаем представление о состоянии умов, мировосприятии людей того времени. И, невзирая на упреки Головкину в незнании им российской жизни, мы ощущаем как происходило интегрирование европейской культуры в русскую.

Граф Федор писал свои мемуары в контексте окружавшей его культурной среды, существовавшей богатой традиции, вниманию к мемуаротворчеству. Францию XVIII в. называли родиной мемуаров нового времени. И, тогда, когда в России раздавались голоса о недостатке в России всякого рода мемуаро-биографических материалов: «У нас не так как во Франции», наш соотечественник граф Федор составил свои записки мемуарно-биографического характера, в которых в действительности много места отдано отечеству, его историческим героям. Следуя принятой в исторической науке классификации, принадлежали они к мемуаристике верхушечно-элитарной по социокультурному происхождению их авторов[13].