Безликов энергично ухватился за замки портфеля, но открыть их оказалось не так-то просто. Он поднатужился, но в это время резко распахнулась дверь. На пороге появился радист.
— Радиограмма от Джефферса, — глухим голосом сказал он и, не дожидаясь разрешения, включил свет. — Вот ее текст:
«Всем! Всем! Всем! Всем!
Мы пролетели мимо Марса! Мы пролетели мимо Марса! Следите за нашими передачами. Прощайте. Желаем успеха следующим.
Джефферс».
Портфель сорвался со спинки стула со страшным грохотом, и все вздрогнули. Безликов, схватившись за ногу, издал короткий приглушенный вопль и умолк, сраженный и вестью и болью в ноге. Тишина стала еще напряженней и невыносимей.
— Следующие — это мы, — громко и отчетливо сказал Батыгин.
Он стоял, повернувшись лицом к залу, — огромный, седой, отяжелевший, удивительно похожий на Джефферса; по его щекам, прорезанным морщинами, текли слезы.
— Следующие — это мы, — повторил он так же громко и отчетливо. — И пусть каждый подумает — готов ли он пойти на все. Даже на смерть. Вот на такую небывалую смерть.
Батыгин не заметил, когда все сидевшие в зале встали, но он вдруг увидел прямо перед собой застывшее, с побелевшими губами лицо Виктора Строганова, плачущую, но прямо смотрящую ему в глаза Светлану, и растерянного Костика с задорно торчащим хохолком, и Травина — сурового, с седыми висками, и Безликова, и Свирилина, и помрачневшего Крестовина, и Надю…
И Батыгин понял, что уговаривать никого не надо — никто не испугался. На смену павшим уже встали новые борцы…
В зале было очень тихо. Только слышалось, как с хрустом ломаются ветки кустов под гусеницами звездохода на Марсе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
На следующий день все газеты вышли в траурных рамках. С газетных витрин, с прилавков киосков на прохожих смотрело суровое лицо Джефферса…
Никогда еще Денни Уилкинс не чувствовал себя в Москве так плохо. «Черт возьми, Джефферс отдал жизнь за идею, за великое дело, он боролся за торжество человеческого разума, и его имя потомки с любовью пронесут через века!.. А чего ради поставил на карту свою жизнь он, Денни Уилкинс?.. Только потому, что Герберштейн когда-то подобрал и накормил его?..»
Почти два года провел Денни Уилкинс в социалистической стране; никто не помыкал им, он получал деньги наравне со всеми и жил так же, как жили другие, и подчинялся только тем, кто своим трудом заслужил право руководить. Впервые в жизни Денни Уилкинсу показалось, что у него нет хозяина. Если бы он захотел уйти от Батыгина, — он ушел бы, и ему сразу дали бы другую работу. Денни Уилкинс понимал, что если он начнет делать свое дело лучше, чем другие, то этим — и только этим, а не предками, знакомствами, ловкостью, лестью — он завоюет уважение и право на более крупный пост, на более ответственную должность. И Денни Уилкинсу казалось, что он сумел бы выдвинуться, заслужить общественное признание, потому что он не такой уж дурак и работать умеет…
Денни Уилкинс спрашивал себя, как бы он жил, если бы навсегда остался в Советском Союзе — не в качестве агента, нет, а как полноправный гражданин этой страны. И ему казалось, что жил бы он гораздо лучше, чем жил до сих пор. По крайней мере он не испытывал бы страха, как испытывает его сейчас, не боролся бы с каждым проявлением чувства, как борется сейчас. И тогда они с Надей смогли бы построить настоящую семью. А он, Денни Уилкинс, хочет ребенка, хочет иметь свою семью. И все это он мог бы осуществить, если бы… Если бы не существовало на свете Герберштейна, невидимого, но грозного хозяина, купившего его жизнь целиком…
Но сейчас — разве имеет он право навсегда связать свою жизнь с жизнью Нади?.. Разве может он ставить под угрозу будущее Нади и ребенка?..
Под вечер в институте Денни Уилкинс увидел высокого сухопарого человека в дымчатых очках, и тут ему впервые изменила выдержка — он вздрогнул. Они шли друг другу навстречу, и мысли Денни Уилкинса испуганно метались: он старался сообразить, чем вызван приезд этого человека, доверенного лица Герберштейна, исполнявшего его особо секретные поручения…
— Корреспондент, — сказал Денни Уилкинсу сотрудник института, сопровождавший сухопарого человека. — Знакомлю его с институтом…
… На следующий день они встретились на явочной квартире резидента. Агент Герберштейна держал в руках советскую газету с большим портретом Джефферса.
— Погиб старик, — сказал он Денни Уилкинсу. — Вот она — жизнь! Даже жаль его, ей-богу жаль. Было в нем нечто от первых переселенцев, тех, что в фургонах пересекли континент от Атлантического до Тихого океана, разгоняя индейские племена. Этакое, понимаешь ли, могучее, дерзкое! — Денни Уилкинс смотрел на худое, словно высохшее лицо агента, а видел другое — круглое, розовое, доброе, — лицо самого Герберштейна и улавливал его высокомерно покровительственные нотки в голосе агента — тот явно подражал шефу. Впрочем, он сам имел право на покровительственный тон, потому что действовал от имени Герберштейна и привык к беспрекословному повиновению; а сейчас он приглядывался к нему, Денни Уилкинсу, и не спешил переходить к делам. — Да, Джефферс, Джефферс, — нараспев повторил агент. — Газетные писаки нападали на него, оскорбляли… А он сто очков вперед мог дать любому, поэтому они и не могли раскусить его… Ну-с, так мы и будем — я говорить, а ты молчать? Думаешь, меня прислали поболтать с тобой о старике?.. Рассказывай.
— Пока все идет хорошо. Составляются окончательные списки участников экспедиции, и в них числится некто Крестовин.
— Так… Еще?
Совсем недавно Денни Уилкинс подметил странный факт: он увидел, что для экспедиции упаковывают какие-то приборы, очень похожие на навигационные. Потом он случайно узнал, что в звездолет погружено небольшое судно. «Забавно, — подумал тогда Денни Уилкинс. — Ведь на Марсе нет морей — мы своими глазами убедились в этом. Зачем же тогда нужен катер?.. Одно из двух — либо на Марсе все-таки есть моря, либо мы летим не на Марс…»
Денни Уилкинс хотел рассказать об этом, но в последний момент что-то удержало его. «Не стоит говорить загадками, — успокоил он самого себя. — Это произведет плохое впечатление, а зачем мне казаться плохим?»
— Вылетаем через неделю, — ответил он на вопрос агента.
— Шефа удивляет, что коммунисты мало пишут об экспедиции… Может быть, ты еще что-нибудь знаешь?
— Нет. Я не могу рисковать. Через неделю я все равно открою тайну Батыгина. Это не поздно.
— Ты уверен?.. А вдруг поздно?
Денни Уилкинс не понял.
— Почему поздно?
— Между прочим, я видел, как ты ворковал со златокудрой красавицей… Новый вариант Ромео и Джульетты! Ты знаешь, кто такие Ромео и Джульетта?
— Знаю.
Вот сейчас Денни Уилкинс почувствовал впервые в жизни нечто очень похожее на ненависть и к этому не в меру болтливому человеку и к тому, кто дал ему право вмешиваться в его, Денни Уилкинса, личную жизнь, касаться самого дорогого.
— Кто она?
— Эта девушка?.. Мало ли у меня было девчонок…
— Просто очередная?
— Просто очередная.
А теперь он их ненавидел — по-настоящему ненавидел обоих, и ему едва удалось скрыть свои чувства.
— Смотри, Денни. Ты хороший агент. Но хороший агент может стать плохим, если женщина разбудит в нем сердце. А что делают с плохими агентами, которым много известно, — ты сам знаешь…
— Да, знаю, — подтвердил Денни Уилкинс.
— Но хватит болтать. Компания надеялась, что на Марс наши прилетят первыми. Но Джефферс подвел. Теперь нам мало узнать, что задумал Батыгин. Нужно сорвать его экспедицию.
«Вот что! Ради этого он и приехал сюда», — подумал Денни Уилкинс.
— Что я должен сделать?
