Следующее утро было ясным и солнечным. Ужас ночи испарился подобно туману, стоявшему над Эпулу перед восходом солнца. С веранды гостиницы я не заметила ничего, что говорило бы о миллионах муравьев, которые прошли здесь всего лишь несколько часов назад. Немного позже я обратила внимание на то, что маленькие птицы, которые обычно летали вокруг и охотились за насекомыми, исчезли. Было ясно почему: на широкой полосе травы, которая тянулась до леса, муравьи не оставили птицам никакой пищи. Но об этом можно было только догадываться. Внешний вид лагеря Патнем совсем не изменился. Это показалось мне совершенно неправдоподобным. То же самое можно было сказать и о моем доме. Когда я в конце концов набралась храбрости и вошла туда, то я не увидела там ничего похожего на следы погрома, как ожидала. В течение двух часов я ходила по всему дому. Однако, кроме пустой чашки на печке и танцевальной маски пигмеев, я не обнаружила ничего, что носило бы на себе следы нашествия муравьев. Чашка, которая была наполнена накануне вечером пальмовым маслом, была совершенно сухой внутри, точно ее вытерли тряпкой. Верхняя половина маски, изображающая морду леопарда, исчезла. Муравьи съели ее, так как она была сделана из шкуры леопарда. Ничто больше не напоминало о сотнях тысяч маленьких существ, которые осмотрели каждый сантиметр пола, стен, крыши, заглянули во все чашки и щели. Я вытрясла постель, собрала свои платья, скатерть и отдала все это выстирать Амбуко, жене Ибрагима. Я могла снова пользоваться этими вещами лишь после того, как они долго висели на веревке под лучами горячего экваториального солнца.

Прошли годы после набега муравьев на мой дом. Но до сих пор я часто просыпаюсь, обливаясь потом во время ужасных сновидений, когда мне кажется: муравьи кишащей колонной ползут по моему телу.

Рассказы о леопардах и движущихся муравьях могут заставить вас возненавидеть Конго. Человек, желающий расширить зону цивилизации, должен вести постоянную борьбу против джунглей, смеяться над ними, завоевывать их — или же признать поражение. Это — бесконечная борьба. Иногда она протекает мирно и спокойно. Но бывает так, что она выливается в напряженное грубое кровавое столкновение со смертельным исходом.

После столкновения с муравьями джунгли уже не так пугали меня. Мне очень нравилась Африка, мой здешний дом. Двадцать лет назад Пат случайно нашел этот участок, где затем выстроил дом. Однажды, когда он работал в малярийной местности, расположенной много километров ниже по реке, у него разболелся зуб. Подлечив его немного своими средствами, он выехал в Мамбасу, к доктору Вудхэмсу. На третий день пути, следуя берегом Эпулу, Пат увидел открытую площадку. Высокий берег круто обрывался к реке. Лихорадка и больной зуб, нывший при каждом шаге, не смогли помешать Пату оценить это месте, как одно из самых красивых, когда-либо встречавшихся ему в Африке. Больной зуб врач ему удалил, и Пат отправился назад к реке, чтобы разбить лагерь на облюбованном им участке. Впоследствии он арендовал этот участок и приблизительно лет за шесть до нашей свадьбы построил дом над обрывом. На следующий год он выстроил госпиталь. Здания имели глинобитные стены. Каркасом служили вбитые в землю деревянные стойки, оплетенные тонкими, гибкими прутьями. За несколько дней солнце высушило бревна и решетку из прутьев. Затем местные женщины, замешав глину, находившуюся прямо на берегу реки, обмазали решетку, добавляя новые слои по мере того, как высыхали уже нанесенные на каркас. Когда толщина стен была доведена до восьми-десяти сантиметров, верхний слой глины смочили и разровняли, а затем дали ему затвердеть. Как только твердость глины достигла плотности кирпича-сырца, уже ничто не могло повредить стены, кроме протекающей через крышу воды. Но африканцы умеют делать крыши, которые не пропускают воду. Постройка крыши в Конго — целое искусство. Для изготовления кровли местные жители используют большие блестящие листья одного дерева. Их связывают и укладывают в несколько слоев на решетку, сооруженную из стволов молодых деревьев, очищенных от коры. Такая крыша водонепроницаема даже в тропические бури, которые валят банановые заросли и размывают огороды и дороги. Примерно раз в год крышу осматривают, добавляя кое-где новые листья, и она остается водонепроницаемой, словно сделана из листовой меди. Этими же листьями пигмеи покрывают не только крышу, но и стены своих крохотных домиков. Листья используются также в качестве оберточной бумаги, из них изготовляют корзины и матрацы, а также праздничные наряды, состоящие из нескольких листьев, прикрепленных сзади к поясному шнурку.

Я не променяла бы мой домик из прутьев и глины, расположенный на Эпулу, ни на один из тех стандартных домов, которые я так часто встречала на родине, тем более что мое теперешнее жилище не требовало никаких расходов. Когда мы пристраивали новую комнату к гостинице или новую палату к госпиталю, то никогда не беспокоились о строительном материале. Он был близко, под рукой, и стоил, конечно, дешевле пареной репы.

Чтобы понять, как много неправильных представлений об Африке имеет каждый приезжающий в Конго впервые, мне необходимо было увидеть именно гостиницу и все, что находится вокруг нее. Для меня Центральная Африка была обширными, не обозначенными на карте джунглями с большим числом враждующих между собой местных племен; туда приезжали белые исследователи или охотники, а также случайные представители кинокомпаний, ведущие съемки с натуры. Я знала также, что там по берегам рек выстроены города, в которых живут белые люди. Вот и все, что было мне известно тогда об Африке, и многие мои сведения были неправильными. Не прожив и одного месяца в лагере Патнем, я узнала, что европейцы путешествуют по Конго большей частью на машинах и по относительно сносным дорогам.

Во время первой поездки на Эпулу я с удивлением обнаружила, что через Конго проложена большая шоссейная дорога, примерно в полутора километрах от которой расположен наш участок. Начинаясь на средиземноморском побережье в Алжире, она пересекает зыбучие пески Сахары, обходит топи озера Чад, проходит с запада на восток по большей части территории Конго и затем через Вельды[15] спускается до крайней оконечности континента возле Кейптауна. Эта дорога, конечно, совсем не похожа на крупные автострады, но по ней идет оживленное движение. Она не асфальтирована и выглядит довольно грязной. В сухое время года водитель может легко сломать рессору или ось в затвердевших выбоинах. В дождливый сезон вся дорога покрывается темно-коричневой грязью. Иногда более дюжины машин, большей частью грузовых, проезжает по нашему участку дороги. В другие дни не бывает и одной. Именно по этому пути, связывающему нас с внешним миром, приезжают в лагерь Патнем различные люди.

Вскоре после моего последнего посещения пигмеев у них случилось большое несчастье. От неизвестной болезни умерла Базалинда, десятилетняя дочь Сейла. Здесь, на берегах Эпулу, мне случалось видеть смерть почти во всех ее обличьях. То она приходила ночью незаметно, без боли, то наступала после тяжелой продолжительной болезни. Порой она надевала маску голода, отвратительный костюм проказы, а иногда человек быстро умирал от воспаления легких. Она приходила на мягких лапах леопарда-людоеда и на тяжелых копытах буйвола. Но всегда смерть была ненавистна. Ее удары так же тяжелы для сердец живых людей в джунглях, как и в больших городах. Однажды я вела спор с группой ученых, которые занимались здесь ловлей змей и других пресмыкающихся для французского музея. Они считали, что пигмеи, испытывающие все опасности и трудности первобытного существования, подготовлены к смерти лучше, чем люди, пользующиеся преимуществами высокоцивилизованной жизни. Я категорически отрицала это. Подтверждением моей точки зрения была смерть маленькой Базалинды, дочери Сейла и Томасы, одной из наиболее дружных супружеских пар пигмеев. Базалинда была веселой, резвой маленькой девочкой. На ее крошечном милом личике постоянно играла веселая детская улыбка. Своего отца она всегда называла по имени — Сэли, так же как это делала ее мать, при этом в голосе девочки слышались нотки восторженной привязанности. Я часто наблюдала, как она играет около своей хижины, делая из листьев и цветов пояса и гирлянды, чтобы украсить ими свое маленькое тело, или прыгая со скакалкой. Эту игру ввела я. При первом посещении деревни пигмеев я увидела, что дети играют с лозами лиан, но не прыгают через них, как это делают американские и европейские мальчики и девочки с раннего возраста. Попросив Фейзи подержать один конец лианы, я взяла другой и стала вращать его, пока Фейзи не понял, как это делается. Затем я передала конец лианы Сейлу, и они с Фейзи стали вращать ее. Пигмеи обладают очень хорошим чувством ритма, которое развивается у них благодаря музыке и танцам. Они легко научились раскачивать лиану в нужном мне темпе. Затем, когда все жители деревни собрались около меня, я стала прыгать через нее. Пигмеям занятие понравилось, и все они моментально овладели этой детской игрой. Маленькая Базалинда любила прыгать через лиану, а когда ей это надоедало, лазила, словно маленькая обезьянка, по деревьям, которые росли вокруг деревни. У Сейла и Томасы были и другие дети, но Базалинда была их гордостью. Даже ее имя было более музыкальным и произносилось легче, чем большинство пигмейских имен, словно родители предчувствовали, что девочка будет расти восхитительным ребенком, веселым, счастливым и привлекательным. Когда она подросла настолько, что могла совершать переходы от деревни до нашего лагеря, она обычно сопровождала Сейла. Девочка любила мой дом, особенно большую гостиную. Она часами бродила там или сидела на стуле, разглядывая с интересом маски, картины, книги и другие предметы, однако никогда их не трогала и ни разу ничего не испортила. Когда я шила драпировки или занавески, она относила домой маленькие трофеи: небольшие обрывки ниток и обрезки материи. Кусочки бумаги она считала чуть ли не драгоценностями, особенно когда получала от меня еще и огрызки карандашей. Однажды я дала ей катушку от пишущей машинки с отработанной лентой, ее радости не было предела, Трудно представить, как такие незначительные вещи могут доставлять столь огромное удовольствие. Для этого необходимо хорошо знать жизнь пигмея и помнить, что он имеет только то, что делает или выращивает сам.