Ранее девочка никогда не болела. Однажды к вечеру ей стало очень плохо. Сейл и Томаса прибежали с ней в госпиталь. Девочка стонала от боли, у нее был сильный понос, и, хотя она слышала и понимала все, что говорил ей Пат, сама не могла произнести ни слова. Весь следующий день она мучилась от боли. Ни одно из тех лекарств, которые дал ей Пат, казалось, не принесло облегчения, за исключением морфия. Ни ее родители, ни другие пигмеи не знали причины заболевания. Мы с Патом решили, что либо девочка съела в лесу ядовитое растение, либо в ее пищевод попал особенно опасный вид вируса. Весь день и всю ночь возле госпиталя сидели Сейл, Томаса и некоторые их родственники, которые уходили только поесть. Они говорили шепотом, как это делают в больших городских больницах. Так было всегда, что бы ни случилось с пигмеем, вся семья обычно сопровождает его в госпиталь. Родственники стараются держаться так близко к койке больного, как это разрешает Пат. И если пациент в силах поесть, то именно родственники готовят ему пищу и кормят его. Поэтому в лагере вокруг здания госпиталя всегда горят небольшие костры, на которых жены и матери стряпают пизанги, блюда из маниоковой муки или варят свежее мясо для больных.
В течение второй ночи Базалинда приходила в сознание лишь на короткие промежутки времени. Наши лекарства не помогали. Температура у нее была настолько высокой, что маленькое тело буквально излучало жар.
Ранним утром следующего дня я услышала причитания пигмеев и поняла, что маленькой Базалинды не стало. Я поспешила к госпиталю, где лежало ее хрупкое тело, уже завернутое в кусок хлопчатобумажной ткани, купленной Томасой у какого-то торговца. Рисунок ткани состоял из мелких узоров, среди которых была антилопа, и я невольно подумала о том, что этот орнамент очень подходит ребенку, родившемуся и выросшему в глубине лесов Конго. Несомненно, это было лучше, чем саван из мрачной черной или кричаще белой материи.
Не надо было посылать телеграмм, извещающих далеко живущих родственников о часе похорон, и ожидать представителя похоронного бюро, чтобы пройти через все формальности. Несколько маленьких посыльных побежали через джунгли в ближайшие деревни, и этим все ограничилось. Сразу же после второго завтрака я отправилась в деревню, чтобы присутствовать на похоронной церемонии. Со мной пошли наш повар Андре Пичи и пигмей Никейбу, который был послан, чтобы пригласить меня на похороны. Когда я вышла из леса на поляну, где жили пигмеи, они уже выносили тело Базалинды из ее дома. Большинство пигмеев истерически кричали и катались по земле. Сейл стоял на краю могилы, вырытой недалеко от поляны. За исключением выражения лица, которое как бы окаменело, ничто не выдавало его горя. Ростом он был немногим более ста двадцати сантиметров, а маленькое морщинистое лицо и остроконечная бородка придавали ему сходство с гномом. Он стоял выпрямившись, проявляя величайшее самообладание, какого я не наблюдала в подобных случаях у многих людей «цивилизованного» мира.
Всем, по-видимому, руководил Фейзи.
— Мы похороним ее здесь, — сказал он, — а не на обычном месте. Она слишком молода, чтобы лежать на общем кладбище.
Томаса не могла сдерживать себя, как Сейл. Она была матерью, которая около девяти долгих месяцев ждала и ощущала ребенка, еще до того как отец впервые смог взглянуть на него. Кроме того, она была женщиной и поэтому плакала, не сдерживаясь. Мне даже пришлось удерживать ее, чтобы она не бросилась в зиявшую могилу. Я сумела несколько успокоить Томасу, и она послушно позволила мне опекать ее, пока не закончилась мучительная процедура похорон.
Даже со смертью пигмеи не обретают полной свободы. Они никогда ее не имели, ибо издавна находились в зависимом положении. У каждого пигмея есть хозяин-негр. Между высокорослыми племенами и живущими неподалеку пигмеями сложились своеобразные отношения. Занимающиеся охотой пигмеи снабжают свежим мясом высокорослых негров, которых они считают своими хозяевами. В свою очередь последние выращивают пизанги и разные овощи, которые дают пигмеям в обмен на мясо. Поскольку интенсивная охота приводит к истреблению дичи, пигмеи перекочевывают с места на место в поисках добычи. Однако, согласно укоренившемуся обычаю, они не удаляются более чем на один или два дневных перехода от постоянного жилья своих хозяев-негров. Последние платят налоги. Пигмеи же не платят налогов. Иногда, сидя вокруг костров, они обсуждают вопрос, выгодно ли быть налогоплательщиками, наивно полагая, что они получат от этого какую-то выгоду. Однако большинство всегда высказывается за сохранение существующего положения.
Жители маленькой деревеньки, где старейшинами были Фейзи, Херафу и Сейл, занимали особое положение. Они продолжали считать своим хозяином того или иного высокорослого негра, но со временем их стали называть пигмеями Патнемов. Этим они были обязаны нам. Они получали пизанги и маниоку и в свою очередь поставляли мясо в гостиницу. Затем мы нарушили этот натуральный обмен и за мясо, которое они приносили, стали расплачиваться деньгами. Всякий раз, когда они танцевали или демонстрировали нашим гостям процесс постройки своих маленьких домиков, мы также давали им несколько франков, а часто в придачу соль и пальмовое масло. Их прежние хозяева, многие из которых работали у нас, признавали установившиеся отношения. Как обычно, право принимать окончательные решения принадлежало высокорослым африканцам; во время похорон Базалинды также распоряжались они. Агеронга, самый мудрый и добрый из наших слуг, стоял около могилы, отдавая распоряжения. Андре Пичи спустился на дно могилы и делал последние приготовления. Ибрагим, старший слуга в гостинице, уважаемый и сообразительный, присутствовал на погребении со своей женой Амбуко. Здесь были Алили и его жена Сифа; удрученный Абазинга и Маласси, молодая жена Камилла. По росту все пришедшие очень резко отличались от маленьких пигмеев, оплакивающих смерть девочки.
Мария, жена Анголи, темпераментного негра-мусульманина, работающего в госпитале, пришла вместе с матерью Алили перед самым началом похоронной церемонии. Древняя старуха пробиралась между присутствующими и продавала земляные орехи. Я хотела попросить, чтобы ее увели, но Фейзи сказал, что это может причинить всем ненужное беспокойство и во всяком случае маленькая Базалинда не станет интересоваться, продавались земляные орехи на ее похоронах или нет.
— Она была хорошим ребенком, — сказал он. — Возможно, она была бы довольна, если бы узнала, что кто-то получал удовольствие, лакомясь земляными орехами.
Пока мы разговаривали, несколько пигмеев устанавливали в голове могилы фетиш. Это было грубое сооружение вроде деревянной подставки, на которую сверху водрузили разбитый глиняный горшок. Внутрь горшка что-то положили. Я не смогла разглядеть, что это было, и никто не хотел мне этого сказать. Существуют таинства, которыми — и это будет правильно и мудро — не стоит интересоваться. Я знала, что пигмеи во многом доверяли мне, так как я никогда не вмешивалась в их личную жизнь и не интересовалась их религиозными взглядами. Когда они сообщали мне что-либо, я была довольна. Если они этого не делали, я не обижалась.
Агеронга выполнял роль гробовщика. Когда с приготовлениями было покончено и фетиш был установлен на место, Агеронга поднял маленькое тело Базалинды и легко опустил его в могилу. Оно по-прежнему было завернуто в бумажную ткань с изображенной на ней антилопой, которая выбежала из-под английского ткацкого станка благодаря стараниям рабочих, возможно никогда не видевших пигмеев и ничего о них не слыхавших. Гроба не было, и ничто не отделяло маленькое шоколадного цвета тельце от несколько более темной земли, за исключением манчестерской хлопчатобумажной ткани. Все молчали. Мать Алили прекратила торговлю земляными орехами. Не было ни особых церемоний, ни молитв. Каждый из присутствовавших подошел к краю могилы и бросил щепотку земли вниз, на тело Базалинды. Все это совершалось молча, слышались лишь безудержные рыдания Томасы и других пигмейских женщин. Я подняла ком свежевырытой земли и осторожно бросила в могилу, стараясь не попасть в тело, такое спокойное и неподвижное. Софина, жена Фейзи, взяла меня за руку и увела прочь. Теперь женщины должны идти к дому, где жила Базалинда, и плакать, — сказала она. — Томаса хотела бы, чтобы вы тоже плакали.
