По правде сказать, на Тикопиа произрастает изрядное количество кокосовых пальм. Но копры не производится ни грамма, поскольку островитяне съедают и выпивают все орехи. Равным образом они потребляют весь ямс, весь сладкий картофель, все корни маниоки и прочие культуры, которые умудряются выращивать на горных склонах вокруг вулканического озера. До сих пор производство сельскохозяйственной продукции поспевало за ростом населения, и голод обрушивался лишь тогда, когда ураганы уничтожали огороды и сады. Это случилось, например, в 1952—1953 годах: тогда сообщалось, что 17 человек умерли голодной смертью.

Однако ныне население Тикопиа достигло 2200 человек — это на 900 больше, чем во время первого визита Раймонда Ферса в 1928—1929 годах. Учитывая, что треть острова (его общая площадь примерно 30 квадратных километров) занимают горы, а еще треть — вулканическое озеро, следует лишь удивляться способности тикопианцев к выживанию. Впрочем, и этому есть предел, который, без сомнения, уже достигнут.

До сих пор единственным решением вопроса была эмиграция: существуют колонии тикопианцев на острове Рассела (250 человек) и атолле Ваникоро (совсем крохотная). С чисто демографической точки зрения эту проблему, несомненно, и впредь можно решать подобным образом, и еще нескольким поколениям в этом смысле обеспечено безбедное существование. Но есть иная цена, которую приходится платить,— это неуклонная потеря культурных ценностей. Многие из эмигрантов будут, разумеется, хоть ненадолго, но приезжать на родной остров (а некоторые вернутся совсем) и привозить с собой всевозможные новинки, растения, животных и идеи, а это будет означать, что уникальный «протополинезийский» образ жизни островитян начнет медленно изменяться и в конечном итоге может быть полностью уничтожен.

Чему быть — того не миновать, но сегодня Тикопиа все еще слывет «райским островом», равного которому нет во всем Тихом океане. Пришельцам из внешнего мира не разрешают селиться на Тикопиа, и правительство Соломоновых Островов крайне неохотно выдает чужеземцам разрешения даже на краткое пребывание на острове. Какой бы обидной ни казалась эта ограничительная политика тем, кто мечтает о земном рае, она, конечно же, полностью отвечает интересам островитян. Как выразился однажды некий политический деятель в Хониаре: «Тикопианцы — счастливые люди: у них нет ни малярии, ни змей, ни чужаков. Пусть так и будет впредь...»

Бенгт Даниельссон — специально для «Вокруг света» Фото автора.

Перевел с английского В. Никитин

Я протянул Кааро руку и моментально ощутил в своей ладони мягкую лапу

— Ну, будь здоров, Кааро,— сказал я, крепко стиснув лапу.

Кааро поднял морду к небу, словно одинокий волк. И затрубил. Но голос его был не холодный и дрожащий, как месяц в ночном небе, а басистый, клокочущий. Мы расставались в центре старого Таллина, над черепичными крышами домов которого разлетались в вечерних сумерках чайки.

Теперь я был уверен, что Кааро больше не сердится за недавний эксперимент с ним.

...В то утро Кааро и его хозяин Арво Маасинг прогуливались по берегу Пириты, неподалеку от того места, где река впадает в Таллинский залив. Подходя к спасательной станции городского ОСВОДа, я издали увидел коренастую фигуру Арво и рядом — могучего пса. С Маасингом меня познакомили еще вчера, и он пригласил прийти утром на набережную Пириты, чтобы посмотреть ньюфа в работе. Кааро я видел впервые. Ньюфаундленды вообще крупные, Кааро же удивительно походил на медведя, с той лишь разницей, что имел большой пушистый хвост, да и шерсть у него была черная, густая, довольно-таки длинная и лоснящаяся. Кстати, «кааро» в переводе с финского означает «медведь».

— Знаете, почему так назвал его? — кивнул Арво Маасинг на Кааро.

— Конечно! — ответил я.

Мы уселись на перевернутую лодку.

Кааро тем временем легко прыгнул на корму спасательного катера, стоящего у причала, и, усевшись поудобнее, принялся разглядывать проплывавшие по реке прогулочные лодки, байдарки и яхты. Ни одну из них Кааро не желал упускать из виду, а когда это ему не удавалось, нервничал и скулил.

— Так вот, дело вовсе не в сходстве с медведем,— продолжал Маасинг.— Просто Кааро любил сосать лапу. До года...

Я поглядывал на Кааро. Что-то беспокоило пса. Теперь он сидел, повернувшись спиной к воде, и при этом водил носом, выписывая замысловатые фигуры.

— Кто там, Кааро? — спросил я, бегло осмотрев берег реки.

— Кохт! (Кохт — место (эст.) .) — отрывисто приказал хозяин, потому что, услышав мой вопрос, Кааро мягко соскочил с катера на причал, намереваясь куда-то помчаться.

Я засомневался:

— Но ведь Кааро не смотрел на воду?

— Видите,— Арво Маасинг показал на береговую излучину,— река круто поворачивает.

— Неужели Кааро может почувствовать, что где-то кто-то выпрыгнул из лодки в воду?

— То-то и оно! — оживился мой собеседник.— Удивительная порода...

И Арво Маасинг рассказал то немногое, что известно о происхождении ньюфаундлендов.

Свое название эта порода получила по названию острова Ньюфаундленд, лежащего у восточного побережья Северной Америки. Не вызывает сомнения, что ко времени посещения острова норманнами в XI веке и его нового открытия в 1497 году английской экспедицией Джона Кабота у коренного населения острова — индейцев племени беотук, как и у ряда других индейских племен, собака была домашним животным. Кроме охоты и охраны, ее использовали как вьючное или тягловое животное, запрягая в волокушу, а жители побережья — и при рыбной ловле.

Позднее европейские колонисты, заселявшие остров, привозили с собой своих собак, которые смешивались с местными. В связи с этим исходный тип породы несколько изменился.

С конца XVIII века собаки с острова Ньюфаундленд широко вывозились в Старый Свет. Второй родиной породы стала Англия. В 1860 году шесть ньюфов удостоились чести быть представленными на выставке в Бирмингеме. Очень скоро ньюфаундленды завоевали такую популярность, что стали одной из самых любимых и известных пород в Европе. Об их работе в качестве спасателей слагались легенды. Их изображения запечатлены на многих полотнах художников. Знаменита картина английского художника Лендзира под названием «Достойный член Королевского общества спасения утопающих». Ньюфаундленду поставлен памятник.

— Меня с детства интересовали ньюфы,— вспоминал Арво Маасинг.— Я родился в семье рыбака и выходил в море ловить рыбу. Как-то раз, еще мальчишкой, услышал о собаках, живущих далеко от Эстонии, на острове Ньюфаундленд. Рассказывали, что они здорово помогали рыбакам... Однажды, выйдя со своим дядей в море, мы попали в непогоду. Второго такого шторма я в жизни не видывал... Лодку заливало водой, она лишилась управления, а волны вырывали из рук весла. К тому же мы потеряли из виду землю и не знали точно, в какую сторону плыть. И по сей день у меня в ушах стоит раскатистый голос дяди: «Не зря ты, Арво, мечтал о ньюфе... Ох, не зря!» Когда мы оказались на берегу и немного успокоились, дядя объяснил мне: «Лучше любого компаса ньюфы работают, они чуют землю, как бы далеко ни находились от нее, понятно тебе? Да еще предупреждают о непогоде...» Я дал себе слово, что когда-нибудь у нас обязательно будет ньюфаундленд.

— Сколько ему? — спросил я, показывая на Кааро.

— Десять с половиной, старики мы уже.

— Значит, вы один из первых членов клуба «Ньюфаундленд»?

— О, да! Первым, кому из нас пришла в голову мысль организовать работу по использованию ньюфаундлендов в спасательной службе на воде, был Юло Кивихаль. Задумка была интересной, а главное — нужной. Поэтому нас поддержали городские комитеты ДОСААФ и ОСВОД: Опыта работы с ньюфами на воде в нашей стране тогда еще было мало. И в 1976 году в Таллине создали экспериментальную группу...