Мой предшественник оставил после себя резную деревянную доску, которая висела на стене за его рабочим столом таким образом, чтобы каждый посетитель обращал на нее внимание, на ней был вырезан девиз службы «Действуй по праву и никого не бойся!». Что касается ориентации на правовые нормы, на этот счет тогда существовали различные мнения. Мне казалось все это слишком банальным, и я не хотел наследовать эту доску.

После того как я уже возглавлял это ведомство несколько месяцев, ко мне пришел солдат технической службы, чтобы что–то сделать с телевизором в моем кабинете. Телевизор стоял у стены так, чтобы я со своего рабочего места мог его смотреть. Случайно он был повернут так, что был направлен прямо на кресла, где я обычно беседовал со своими посетителями.

Тогда у меня не было никаких подозрений. Однако я все же поинтересовался, что этот человек делает. «А что вы там делаете?» — спросил я. Я был удивлен, когда узнал, что он хотел заменить или удалить установленный в телевизоре электронный прибор. Это означало, что кто–то, начиная с моего первого дня в этом кабинете до этого момента, мог прослушивать все разговоры в этом помещении. Я отнесся к этому как к специфике нашего ведомства, подумал, что так оно, вероятно, и должно быть, и оставил все как есть. Конечно, я незамедлительно приказал удалить этот маленький технический прибор, возможно, какой–то модуль. После этого прослушивания больше не было. Журналисты, которые беседовали со мной в моем кабинете, могут быть уверены, что эти беседы никогда не прослушивались и поэтому до сих пор остаются доверительными. Они могут быть также уверены, что я никогда не записывал наши телефонные разговоры.

Однажды я отмечал свой день рождения на федеральном балу для прессы. Тогда в качестве шефа МАД для некоторых участников бала я представлял определенный интерес, прежде всего для телевизионных журналистов, например, для Фридриха Новотны («Сообщение из Бонна») и для других представителей старой журналистской гвардии. Эти топ–журналисты всегда были раскованны, но в то же время постоянно держали ухо востро, чтобы получить новую информацию и по возможности до того, как об этом узнают их коллеги. За исключением одного случая, за время моей активной работы я не сталкивался с нечестными журналистами. В начале моей службы в МАД один известный редактор известного журнала «Штерн», господин В. из Гамбурга, пытался установить контакт со мной. Для него это было относительно просто, так как в нашем ведомстве он давно уже был известен как офицер запаса, имеющий особый интерес к спецслужбам. Поэтому я не был удивлен, когда на одном из приемов он обратился ко мне с просьбой присутствовать на учениях в ведомстве безопасности бундесвера в Кёльне. Было бы особенно интересно, если «вы, господин генерал, смогли бы разместить меня по возможности рядом с вами. Может быть, в вашей приемной. Тогда я буду в курсе всего происходящего, смогу лучше представить себе вашу работу и затем полноценно изобразить ее в публицистическом материале».

Да, я тоже так думал и автоматически подключил своих сотрудников, занимающихся подобными вопросами. Несколько недель спустя мой человек в Берлине сообщил, что господина В. часто видят на Норманненштрассе в Восточном Берлине, где, как известно, находилась резиденция Эриха Мильке, шефа министерства государственной безопасности (Штази)… Когда в 2002  г. я принимал участие в заседании Общества за единую Германию в бундесверовской Академии информатики и коммуникаций, я посетил бывшую резиденцию на Норманненштрассе и сел за стол Эриха Мильке, мне вспомнилась эта история. Сколько журналистов за время существования разделенной Германии смогли проникнуть в верхние эшелоны власти ФРГ, спрашивал я сам себя. Некоторых из них я знал и сегодня знаю, по крайней мере их настоящие имена, других еще не разоблачили, относительно третьих у меня были лишь предположения. Во всяком случае, в агентурную сеть министерства безопасности входило гораздо больше журналистов, не только господин В.

В случае с несколькими журналистами, как и с несколькими ведущими политиками, часто не хватало последнего доказательства. А предположения не давали достаточного основания для проведения спецоперации, не говоря уже о передаче дела в суд. Однажды на встрече с главнокомандующим силами США в Европе «четырехзвездный» генерал О. спросил меня: «Что ты думаешь о вашем министре  X.?» Я медлил с ответом. Генерал затронул больную точку в моей душе. Что я должен был ему ответить? Имел ли я право открыться и высказать ему мои предположения, не располагая никакими достоверными доказательствами? «Ах, — сказал я наконец, — я знаю, что ты думаешь. У нас с тобой наверняка одинаковые предположения, но у меня нет доказательств». «Да, так я и думал. Жаль! Герд, у нас на  X. достаточно материала! У нас этого хватило бы для вынесения обвинительного приговора. И в твоем сейфе этот материал тоже есть, как я думаю. Но сегодня уже поздно открывать наши сейфы. Мы должны были сделать это десять лет назад. То, что мы этого не сделали, было большой ошибкой. Как уже было сказано, сегодня мы опоздали с нашим достоверным материалом».

Выполняя положения § 2 федерального закона от 11  апреля 1978  г. о парламентском контроле за деятельностью спецслужб, я хочу рассказать в общих чертах о деятельности МАД в целом и о событиях, имевших особое значение, не нарушая моих обязательств по сохранению государственной тайны. При этом я не смогу в рамках этой ограниченной главы дать самую полную картину.

Скрытые в моем сейфе данные на деятелей новейшей истории, которые в нашей стране смогли сделать карьеру до уровня ведущих политиков, эти данные также сохраняются и в моей голове, но их никто никогда не узнает. Однако нельзя замалчивать того, что связано с понятиями допустимости и ответственности, так как однажды эти данные, которые сохраняются лишь в головах немногих людей, будут навсегда утрачены, словно увядший лист на свалке удивительного времени противостояния Востока и Запада, времени «холодной войны», начавшейся после окончания Второй мировой войны. Работа спецслужб, одной из которых была МАД, во времена «холодной войны» имела огромное значение. Меры по противодействию шпионажу, саботажу и подрывной работе имели большое значение для реализации политики устрашения. Естественно возникает вопрос о том, есть ли необходимость заниматься этим в настоящее время, после окончания «холодной войны». Ответ на этот вопрос прост. Ни одно из государств после 1990  г. не распустило свои разведывательные службы. В каждом посольстве, как это было раньше, работают сотрудники спецслужб. Даже те страны, которые с симпатией относятся друг к другу, хотят иметь информацию о положении дел в дружественных странах.

Даже в век совершенных технических разведывательных средств и изощренных систем наблюдения традиционный шпионаж сохраняет свое значение. Многие страны пытаются за счет обилия информации расширить поле для политических маневров. Помимо этого, некоторые правительства пытаются с помощью разведывательной информации перепроверить серьезность и достоверность решений, которые принимают другие государства. Это направление деятельности также не изменится. Таким образом, не существует противоречия между открытым политическим сотрудничеством и деятельностью по сбору информации, характеризующей положение в других странах.

Ни в коем случае не следует недооценивать значение возможностей спецслужб в борьбе с терроризмом. Это противодействие осуществляется на особых уровнях, а сегодня и в глобальном масштабе. Об этом следует рассказать отдельно. Однако в этом контексте кажется уместным изложить соображения по терактам, произошедшим в период с 1974 по 1980  г., и коротко рассмотреть события 11  сентября 2001  г.

Находясь в состоянии глубокого шока от жестоких терактов в США, немецкий бундестаг принял меры по повышению внутренней и внешней безопасности страны. Три миллиарда евро было выделено, чтобы повысить эффективность бундесвера, спецслужб и гражданской обороны против возможных террористических атак. Но этой суммы не хватило. Столько денег было необходимо только для мероприятий по повышению боеготовности бундесвера.