Генеральные инспекторы Германии, которым я имел честь служить, как люди особо не отличались друг от друга. Первым был генерал Хайнц Треттнер, которому я служил, когда тот не был еще генеральным инспектором, а еще занимал пост инспектора Первого корпуса в Мюнстере. Треттнер был, как я уже говорил, общевойсковым командиром. Он был одним из основателей и создателей немецких парашютно–десантных войск, вместе с которыми он высадился в тыл врага в Роттердаме, а позже на острове Крит.

Его первое назначение в бундесвере было в расположении НАТО во французском Фонтенбло. Оттуда он переехал в Мюнстер. В отличие от своих коллег–генералов Треттнер был католиком. При встрече с военным епископом Хенгсбахом он склонял колено и целовал епископу кольцо на руке. Он был храбрым солдатом и настоящим примером для своих войск. Треттнер требовал короткие и четкие доклады. Он быстро принимал решения, но тем не менее понимал, что образ действий в мирное время отличается от образа действий на войне. Многие высокопоставленные офицеры, стоявшие у истоков бундесвера, не хотели или не могли этого понять.

Генерал Ульрих де Мезьер, офицер, обладающий тонким художественным восприятием и высшим образованием, был как раз одним из таких. Конечно, его назначение во время Второй мировой войны — прежде всего в штаб–квартире фюрера — оказало влияние на его личность. Прежде чем генерал принимал какое–либо решение, он тщательно проверял все бумаги. Если это было необходимо, он брал очень острый карандаш и вносил исправления в представленный ему документ. Особенно ему нравились удачные формулировки, хоть он и пытался подавить в себе искушение придумать фразу «поискуснее» или выразиться более интеллигентно.

К интересным задачам адъютанта генерального инспектора относилась подготовка текстов его выступлений, а в некоторых случаях, таких как, например, увольнение со службы инспектора какого–либо вида войск, и для выступлений министра обороны. Во время моей службы в качестве адъютанта Ульриха де Мезьера и адмирала Циммермана, помимо речей для генерального инспектора и его заместителей, я иногда составлял речи для министра Хельмута Шмидта. Конечно, до этого в качестве основы речи я должен был раздобыть информацию в оперативном штабе. В случае с инспектором военно–морских сил, адмиралом Йешоннеком, я написал его предыдущему адъютанту, который мне здорово помог. В этом случае я смог украсить речь описанием некоторых эпизодов. Адмирал, будучи еще кадетом, имел привычку, при любой выдавшейся возможности носить с собой фотоаппарат — его не смущал даже сильный ветер на мачте учебного парусного судна «Горх Фок». Однажды, когда он в очередной раз забрался на верхушку мачты во время сильного ветра, ему не удалось сделать ни одного кадра: фотоаппарат упал на палубу корабля с самой верхушки мачты. Черт побери, думал кадет, это ведь настоящая немецкая камера. Это была «лейка».

Во время работы с адмиралом Циммерманом мне однажды пришлось сильно попотеть при подготовке речи адмирала перед немецкими офицерами в штаб–квартире НАТО в Мон- се. Адмирал читал свою первую речь после вступления в должность генерального инспектора и хотел представить в ней свой анализ военно–политической обстановки. В речи должно быть продумано каждое слово, думал я. И вот день выступления настал. Старший по должности офицер штаб–квартиры представил адмирала офицерам, и тот попросил всех садиться. Как мне показалось, оттуда, сверху, его взгляд был немного хитрым. Конечно, до начала выступления я незаметно положил текст речи на трибуну. После нескольких приветственных слов, без которых подобный случай не обходится ни в одной армии, адмирал — как мне показалось, демонстративно — отложил мой текст в сторону. Он говорил без бумажки.

После своего выступления он спросил меня с легкой улыбкой: «Ну как, согласны? Что скажете насчет речи?»

«Восхитительно», — сказал я. И это было правдой.

Работа с адмиралом мне действительно доставляла радость. Ко многим вещам он относился не так серьезно, как многие другие начальники. Кроме того, при подготовке его речей у меня никогда не возникало никаких проблем. Это объяснялось скорее всего тем, что мне был хорошо понятен образ мыслей адмирала. Через некоторое время я начал думать как он. Это очень сильно облегчало нашу с ним совместную работу.

Я бы не сказал, что для министра Шмидта готовить речи было сложнее. Во время работы с ним я вскоре начал понимать и его, и о чем он думал, и как хотел формулировать мысли. У Хельмута Шмидта была, конечно, своя собственная, индивидуальная манера речи: в основном краткая, почти солдатская по тону, с заметными интервалами. Порой он пытался читать наставления, но они никогда не оказывали должного эффекта. Я думаю, читатель меня простит, но я никогда не считал наставления чем–то ужасным. Всем было известно, что Хельмут Шмидт уже в течение нескольких десятков лет женат на учительнице по имени Ганнелоре, или попросту Локи. Настоящая леди и очень необычная женщина! Локи Шмидт по праву высоко ценили в министерстве. И конечно, не просто ценили. Ее сдержанная скромность могла заворожить любого собеседника. В своей области она — настоящий профессионал.

При подготовке хвалебной речи для министра Шмидта, посвященной уходу в отставку генерала Ульриха де Мезьера, мне пришлось постараться не меньше, чем когда я писал речь для первого выступления адмирала Циммермана перед немецкими офицерами в командовании НАТО. Наверное, даже еще больше. Необычным в этом случае был тот факт, что мне было необходимо одновременно подготовить проект речи для министра и прощальную речь для генерального инспектора де Мезьера. И я хочу признать, что это испытание мне пришлось по нраву.

Позже я был просто потрясен тем, что из моей речи сделал Хельмут Шмидт. Первые две страницы моей прекрасной и благозвучной речи он просто полностью изменил. На деле это оказалось чудовищным. В моем варианте речи я предложил министру похвалить генерала за его заслуги на непростом посту в присутствии высоких военных чинов и таких же высоких, если не еще более высоких, гостей. Но вместо этого я услышал, как министр начал свою хвалебную речь со следующих слов: «У этого генерала, уважаемые дамы и господа, не было в подчинении ни одного солдата». Этого я совсем не ожидал, хоть то, что говорил министр, было полностью правильно. Выступающий, конечно, говорил это все не со зла. Тем не менее любой военный поймет, что подобное утверждение может задеть и даже причинить боль. Меня эта фраза задела. Вплоть до своего ухода с поста у генерала де Мезьера действительно не было дисциплинарного права по отношению к солдатам. Тем не менее, как и все его предшественники со дня основания бундесвера, он мужественно или даже отчаянно за него боролся.

Остальная часть речи министра была также его собственным творением, хотя иногда я и узнавал некоторые абзацы, сформулированные мною.

Среди 12 немецких дивизий была одна, которая даже в условиях мирного времени подчинялась на случай военных действий 7–му корпусу США, расквартированному в Штутгарте. Это была 12–я танковая дивизия, располагавшаяся в местечке Файтсхёххайм под Вюрцбургом. При выборе кандидата на должность командира этой дивизии должны были учитываться некоторые условия, которые в случае с другими дивизиями были необязательны. Командир этой дивизии должен был обладать отличным знанием английского языка, владеть стратегией и тактикой армии США и желательно по своему складу ума быть ориентированным на международное сотрудничество.

При выборе преемника для тогдашнего командира генерал–майора Герта Бастиана обозначился совсем небольшой круг кандидатов на этот пост. Ситуация осложнялась тем, что после эры генерала Бастиана необходим был такой командир, который не был бы в политическом смысле настроен прорусски и имел бы другое отношение к базовым ценностям западного мира, нежели принадлежавший к движению «зеленых» генерал Герт Бастиан, который, похоже, надеялся сначала подняться по карьерной лестнице на «волне Венера», а затем сделаться незаменимым в качестве первого «зеленого» генерала. Герт Бастиан любой ценой хотел стать «трехзвездным» генералом, даже ценой своих прежних политических убеждений, до этого по политической позиции генерала его можно было скорее отнести к «черным», нежели к «красным» или «зеленым». Бастиан приспосабливался и менял окраску, если это способствовало успеху и служило карьерному росту. Он был таким солдатом, который от нетерпения относительно своих карьерных перспектив слишком рано устремился к высоким целям. С учетом различных факторов в качестве преемника генерала Бастиана можно было рассматривать всего нескольких генералов, одним из которых определенно был я, не в последнюю очередь из политических соображений. Перед министром обороны после дилеммы Бастиана стояла проблема отправить в Файтсхёххайм под Вюрцбургом такого командира, который бы имел достаточную квалификацию, был бы неуязвим в политическом отношении и полностью устраивал бы американских военных. В то время, может быть, действительно таким требованиям отвечал только один человек. И вот я получил приказ о переводе из МАД в 12–ю танковую дивизию вместо запланированного прежде перевода в 7–ю мотопехотную дивизию в Унне, хотя для этого назначения я прошел основательный инструктаж на месте дислокации и передача командования была подготовлена до мелочей. Газета «Липпше ландесцайтунг» 1  февраля 1980  г. уже сообщила следующее: «Прежде редко случалось такое, что смена командира 7–й мотопехотной дивизии ("Вестфальской", как ее называют сами военнослужащие), штаб которой располагается в казармах Хелльвег в местечке Унна, привлекла к себе такое большое внимание. Бригадный генерал Герд—Хельмут Комосса 1  апреля сменит генерал–майора д-ра Готтфрида Грайнера. Комосса, в настоящее время занимающий пост начальника службы безопасности бундесвера в Кёльне, практически получает назначение "в войска". Он принимает командование 7–й мотопехотной дивизией, в состав которой входит также 21 -я Аугустдорфская танковая бригада, у генерала д-ра Грайнера. Для офицеров в Унне Комосса своего рода "тайна за семью печатями"».