На каждом этаже от нашей группы отделялись два человека, которые очищали коридоры и запирали аудитории.

В голове лихорадочно метались мысли.

Я беспокоилась, что мы идем слишком громко, что нас уже видели, а если Веттер пронес пистолет через металлодетекторы на входе, он может опередить нас и взять в заложники кого-нибудь из студентов.

Мы с Конклином поднялись на верхний этаж. Федералы встали по обе стороны застекленной двери в видеолабораторию. Конклин посмотрел через стекло, повернул ручку и с силой распахнул створку до стены.

Обогнав Рича и федералов с автоматами, я ворвалась в комнату и крикнула:

— Стоять! Всем оставаться на местах, и никто не пострадает!

Раздался пронзительный женский визг, и через мгновение аудиторию охватила паника. Студенты сползали со стульев и прятались под видеотерминалы. Камеры и компьютеры валились на пол. В мелкие осколки разлетелось какое-то стекло.

Все вокруг крутилось как в калейдоскопе, вопли ужаса отлетали от стен. И без того скверная ситуация вышла из-под контроля, но я продолжала высматривать плотного парня с длинными каштановыми волосами, квадратной челюстью и глазами убийцы. Его нигде не было видно.

Где же Ханс Веттер?

Где он?

Посреди этого хаоса застыл столбом лаборант-инструктор. Белое как мел лицо исказилось бешенством, когда шок перешел в ярость. Довольно молодой, но уже лысеющий, в зеленом пиджаке, брюках с отворотами и странной обуви, смахивавшей на домашние шлепанцы, он выставил руки, словно желая вытолкнуть нас из своей аудитории. Назвавшись доктором Нилом Вайнштейном, он возмущенно спросил:

— Какого черта, что вы тут устраиваете?!

В менее опасной ситуации было бы почти комично видеть, как Вайнштейн, вооруженный только машущими руками и докторской степенью, чуть ли не грудью кидается на маршалов США, готовых разнести лабораторию в щепки.

— У меня ордер на арест Ханса Веттера, — сказала я, выставив перед собой сразу и ордер, и пистолет.

— Ханса нет на занятии! — завопил Вайнштейн.

Из-под перевернутого стола выглянула девушка с черными дреддами и кольцом в нижней губе.

— Я с ним утром говорила: Ханс сказал, что уезжает.

— Вы видели его сегодня утром? — уточнила я.

— Нет, я ему звонила. Хотела одолжить его машину.

Я оставила федералов допрашивать Вайнштейна и студентов, но когда мы с Конклином вышли из корпуса, мне казалось, что почва уходит из-под ног.

Смерть Ястреба заставила Голубя лечь на дно.

Он сейчас может быть где угодно.

На парковке напротив уже толпились студенты, удивленно глазея на происходящее. Кто-то смеялся неожиданному развлечению. «Вертушки» служб новостей кружили над головой, информируя мир об инциденте, обернувшемся полной катастрофой.

Я позвонила Джейкоби, зажав одно ухо, и в общих чертах обрисовала ситуацию. Не желая, чтобы шеф меня раскусил и понял — мы облажались и Веттер по-прежнему свободен как ветер, я говорила ровно и четко, но провести Джейкоби было нереально.

Я слышала, как он сопит в трубку, обдумывая услышанное.

Затем шеф сказал:

— По-моему, Боксер, ты пытаешься сказать, что Голубь упорхнул.

Сотрудники управления шерифа и спецназовцы уже занимали позиции по периметру владения, когда наша патрульная машина затормозила на чистеньком, прекрасно подстриженном газоне трехэтажного дома в колониальном стиле. Веттеры жили всего в трех милях от кампуса Стэнфорда, в элитарном районе. Особняк до мельчайших деталей был выдержан в точном соответствии ушедшей эпохе. На почтовом ящике значилось «Веттер».

Машина Ханса Веттера стояла у гаража.

Вокруг все говорили по портативным передатчикам, освободив радиоканалы. Периметр был оцеплен, спецназ уже занял позиции. Мы с Конклином выбрались из машины.

— Особняк сильно напоминает дома, которые Ястреб с Голубем сожгли дотла, — заметила я.

Прикрываясь дверцей машины как щитом, Конклин кричал в мегафон:

— Веттер, тебе не уйти! Руки на затылок и выходи! Давай все сделаем мирно!

На втором этаже я заметила движение — Веттер ходил из комнаты в комнату и, кажется, на кого-то кричал. Слов разобрать было нельзя.

— С кем он говорит? — спросил Конклин у меня через разделявшую нас машину.

— Видимо, с матерью, черт бы все побрал. Значит, она в доме.

В особняке включился телевизор, и кто-то сразу добавил звук до максимума. Можно было разобрать слова сюжета новостей. Странным казалось слышать, как репортер описывает события, в которых мы непосредственно участвовали.

«Тактический маневр, начатый два часа назад у Стэнфордского университета, переместился в элитарный район Маунтин-Вью, на улицу Милл-лейн».

— Веттер, ты меня слышишь?! — проревел Рич в мегафон.

По щекам у меня градом катился пот: на последних страницах «Седьмого неба» описывалась перестрелка с полицейскими. Я помнила рисунки: окровавленные тела на земле и убегающие Голубь и Ястреб. Они прикрывались заложником.

Посовещавшись с рыжеволосым капитаном спецназа, бывшим морпехом Питом Бейли, решили, что мы с Конклином встанем по обе стороны входной двери, чтобы задержать Веттера, когда он выйдет. А спецназ подключится, если ситуация осложнится.

Подойдя к дому, я обратила внимание на запах дыма.

— Что-то горит, — сказала я Ричу. — Чувствуешь?

— Да. Неужели этот урод решил сжечь собственный дом?

Из окон по-прежнему доносился голос теледиктора, комментировавшего изображение, полученное с вертолетов, и державшего зрителей в курсе событий. Очень неглупо со стороны Веттера следить за ходом операции по телевизору. Если мы с Ричем попали в объектив, Веттер знает, где мы стоим.

Капитан Бейли сказал мне по некстелу:

— Все, сержант, начинаем.

Но не успел он отдать приказ, как женский голос крикнул из-за входной двери:

— Не стреляйте, я выхожу!

— Не стрелять! — сказала я Бейли. — Выходит заложник.

Дверная ручка повернулась.

Открылась дверь, и серый дым клубами повалил в серый облачный день. Послышался звук хорошо смазанного мотора, и сквозь мутную пелену я увидела, как моторизованное инвалидное кресло натыкается на дверной косяк, маневрирует и выезжает на дорожку. Сидевшая в кресле женщина была маленькой и хрупкой — видимо, парализованная. Желтая шаль, наброшенная на голову и плечи, связана на костлявых коленях свободным узлом. Лицо — мучительно-напряженное, на пальцах сверкают бриллиантовые кольца.

Она поглядела на меня испуганными голубыми глазами.

— Не стреляйте, — взмолилась она. — Только не стреляйте в моего сына!

Я неотрывно смотрела в голубые, как льдинки, глаза миссис Веттер, пока она не нарушила молчание. Чуть повернув голову, женщина крикнула:

— Ханс, делай то, что они тебе скажут!

Желтая шаль упала с плеч, и мое сердце екнуло: в кресле сидели два человека.

Миссис Веттер сидела на коленях своего сына.

— Ханс, делай то, что тебе скажут, — передразнил ее Веттер.

Кресло выехало на газон. Теперь я прекрасно видела крупную правую руку Веттера на панели управления. Левой рукой он удерживал мать за талию, а правой сильно вдавливал ей под нижнюю челюсть обрез двустволки двенадцатого калибра.

Я опустила мой «Глок-9» и заговорила с деланным спокойствием, ни тени которого у меня не было:

— Ханс, я сержант Боксер, полиция Сан-Франциско. Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал, поэтому бросьте оружие. Из создавшейся ситуации есть нормальный выход, я вам его предлагаю. Я не буду стрелять, если вы опустите обрез.

— Ага, сейчас, — засмеялся Веттер. — А теперь оба слушайте меня. — Он указал подбородком на нас с Конклином. — Встаньте между моей матерью и копами и бросайте оружие, или погибнут люди.

Я не просто боялась. Я была в ужасе.

Я бросила пистолет на траву, Конклин сделал то же самое, и мы встали перед инвалидным креслом, заслонив миссис Веттер и ее ублюдка сынка от спецназовцев, ожидавших на границе участка. Кожу покалывало словно иголочками. Меня бросало то в жар, то в холод. Время замедлилось, ужасная сцена тянулась, по ощущениям, бесконечно, а между тем валивший из двери дым густел.