Неожиданно мысли Траубе были нарушены. Что-то изменилось во взгляде Гарри. Что-то быстрое, как молния, мелькнуло на его лице. И это что-то заставило сжаться сердце профессора. С тревогой оглядел он зал, стараясь угадать причину, вызвавшую неведомую перемену. Но все было по-прежнему. Может быть, слова докладчика? Пустое! Что же произошло? Что привлекло внимание Гарри?

Равнодушно блуждая взглядом по конференц-залу, Гарри проникал в самые дальние его уголки. Везде он видел лица, лица, лица. Они не интересовали его. Они были ему знакомы. Они были построены по общей, давно известной схеме: лоб, нос, рот, глаза, уши, подбородок. Соотношение частей не интересовало железного человека. Закономерные частности… Только и всего.

Но вот в дальнем конце зала он увидел новое, необычное. Собственно говоря, в этом не было ничего необычного. Самое обыкновенное лицо, полностью соответствующее общей изученной схеме лиц. Лицо молодой миловидной девушки. Оно было повернуто в профиль. Темный завиток волос прихотливо спадал на щеку. Само лицо, как барельеф, выделялось на фоне темной бархатной драпировки. Несколько раз Гарри непроизвольно обращал туда свой взгляд. И каждый раз видел все более четко Девушка со вниманием слушала выступление профессора. Она ни разу не обернулась в сторону Гарри. Она и не подозревала, что является предметом чьего-то наблюдения.

Гарри чувствовал, что вокруг происходит какое-то изменение. Все оставалось на месте, но во всем произошел какой-то сдвиг. Одни предметы утратили свою четкость, отошли в сторону, другие — обрисовались по-новому. Такого необычного, нового ощущения еще не испытывал железный человек в течение своей короткой, но удивительной жизни. Он не сразу заметил, что заседание окончилось, что профессор с беспокойством трогает его за рукав.

— Гарри! Что с вами? Пойдемте.

— А, уже все?

— Да, да… Прения перенесены на завтра. Сандерсон, как всегда, не признает регламента.

Шумное собрание продвигалось к выходу. Следуя за профессором Траубе, Гарри несколько раз оглянулся назад. Это не ускользнуло от внимательного Траубе.

Вокруг раздавались многочисленные реплики. Ученые мужи продолжали обсуждать услышанное. Траубе. поспешил выбраться на улицу. Ему меньше всего хотелось полемизировать. Да к тому же сегодня он чувствовал раздражение. Быть может, главной причиной того были вид и голос профессора Сандерсона.

У подъезда сверкали лаком бесчисленные машины. Огромное освещенное здание академии вздымалось ввысь, в темно-синее звездное небо. Влажный ветер шелестел листьями на деревьях. Желтые огни фар растекались по асфальту. Вечер был полон шорохов, шуршанья, сдержанного, но мощного шума большого города.

Подходя к машине, Гарри оглянулся на подъезд. Там, в глубине здания, остался ярко освещенный зал… И он почувствовал, как огромный мир придвинулся к нему вплотную. Этот мир миллионом шорохов, бликов, движений, тысячью ядовитых испарений проник в него. Проник в самые сокровенные глубины. Собрался внутри во что-то большое, неведомое, проник в кровь и потек вместе с нею, вошел в жизнь.

Никогда еще не видел Гарри мира таким, как в этот вечер. Звезды необычно четким, ярким узором рассыпались по небу. Между ними угадывались великие пространства.

Гарри недоуменно осматривался вокруг. Улицы, полные электрического света, шума и движения, разбегались по радиусам. Всюду движение, во всем мощный импульс жизни. Все как бы уходило в бесконечность и вместе с тем придвигалось вплотную, рвалось наружу и проникало внутрь. И это было для железного человека открытием мира.

Элеонора Стэкл после окончания института второй год работала ассистентом у профессора Сандерсона. Подруги завидовали ей, говоря, что к ней пришло счастье работать под руководством крупного ученого. И действительно, внешне для Норы все складывалось как нельзя лучше. Но только внешне. Дни первого энтузиазма, дни радужных планов и больших надежд давно уже пролетели, и она лицом к лицу столкнулась с неприкрашенной действительностью.

Профессор Сандерсон, этот по общему мнению «очаровательный старичок», милейший человек, оказался не таким, каким представляла его первоначально Нора. Она сама не могла бы объяснить почему, но постепенно этот человек стал внушать ей все больший и больший страх и неприязнь. Конечно, она никогда бы не рискнула проявить эти чувства открыто, но, оставаясь наедине с собой, она глубоко переживала встречи с профессором.

Все в нем было ей неприятным: его полное румяное лицо, его аккуратно подстриженная седая бородка, его маленькие липкие зеленые глазки, вокруг которых собирались лучистые морщинки, его голос, сочный, насыщенный интонациями. Встречаясь с добродушным веселым взглядом профессора, она в глубине его зрачков видела что-то скрытое, недоброе.

Однажды, когда она по неосторожности слишком пристально взглянула ему в глаза, профессор, казалось, смутился и отвел взгляд. Этот будто бы незначительный случай еще больше насторожил Нору. Были ли у нее какие-нибудь объективные причины для того, чтобы не любить профессора, не доверять ему? Она и сама не ответила бы на этот вопрос. Но с каждым днем, с каждым часом ей становилось все труднее работать у него.

Любезный, обходительный, безупречно обязательный, Сандерсон давил ее своим присутствием. Его вкрадчивые вопросы, советы, указания, его научные рассуждения — все-все, сказанное им, было неприятным для ее слуха. Его присутствие сковывало ее. Как паук, плел он в лаборатории невидимую паутину, и Нора чувствовала, что бесчисленные липкие и прочные нити оплетают ее, лишают свободы, уверенности в себе.

Лишь один раз профессор нечаянно сорвал с себя личину добродушия. На несколько секунд… Но секунд было вполне достаточно… Это произошло, когда один из сотрудников, лаборатории случайно или намеренно произнес имя профессора Траубе.

— Вы говорите, профессор Траубе? — переспросил Сандерсон, и глазки его сузились и стали колючими, как иглы. — Так, так… Я слышал, что уважаемый коллега на днях будет здесь. Очень приятно! Он как раз поспеет к моему докладу.

Говоря это, профессор быстро разгуливал по лаборатории, тщетно стараясь скрыть от присутствующих свое раздражение.

На другой день после своего доклада в академии, на котором, как уже известно читателю, присутствовали профессор Траубе и Гарри, Сандерсон пришел в лабораторию особенно возбужденный.

— Воображаю, что он будет говорить в прениях! Ха! Очевидно, он постарается разбить все мои доводы, опровергнуть все мои выводы! Ну что ж, посмотрим! Кстати, откуда у него взялся сын?

Профессор обвел вопросительным взглядом лабораторию. Все молчали.

— Что-то не припомню я такого факта, чтобы у Траубе был сын! Да к тому же еще физиолог! Не правда ли, удивительно, господа? Сошествие мессии…

— Говорят, что он какой-то странный, — сказал один из сотрудников.

— Да, да, я тоже слышал, — оживился профессор. — И сын странный, и все странно от начала до конца.

День прений обнадежил Сандерсона. Траубе не пожелал выступить в прениях, более того, ни он, ни его сын не явились на заседание.

— Меня, видите ли, игнорируют! — Сандерсон не говорил — шипел.

Слух о сыне профессора Траубе дошел и до Норы. Мнения о нем были самые противоречивые. Одним он понравился с первого раза, другие считали его неприятным Имя Гарри Траубе все чаше и чаще срывалось с уст. Естественно, Нору очень заинтересовало это. И она была не против, если не познакомиться, то хотя бы увидеть Гарри Траубе.

Мы должны упомянуть о некоторых обстоятельствах, осложняющие жизнь Норы.

Однажды это случилось за несколько месяцев до описываемых событий) в лаборатории появился незнакомый ей человек. Был он сравнительно молод. Нору поразил его огромный рост и поистине атлетическое сложение.