— Что я вас знаю, — выдохнула Нора.

— Вы!? Меня!?

Страшная тяжесть внезапно легла на плечи Гарри. Она сгибала его, и, лишь напрягая свои стальные мускулы, он стоял прямо. Только сейчас почувствовал Гарри железную проекцию своего тела в живом человеческом мозгу. Это ненавистное тело давило его. Его живое, человеческое, было втиснуто в стальную тюрьму, втиснуто навечно. А изнутри, из самой глубины рвалось наружу что-то далекое и в то же время близкое. Это была почти физическая боль.

Нора заметила смятение Гарри. Она молчала, не решаясь продолжить разговор. Из-за поворота ярко блеснул фонарь. Большие тени скользнули от их ног в глубину аллеи. Взглянув на землю, девушка не могла скрыть удивления.

— Какой у вас глубокий след, мистер Гарри, — она указала на песок.

Молча смотрел железный человек на следы своих ног.

— Тяжело ходить мне по земле, — ответил он наконец.

— Боже мой, вам уже пора! Вас потеряет профессор! — воскликнула Нора, взглянув на часы. Она протянула руку, но Гарри не принял рукопожатия. Поклонившись, он круто повернулся и пошел домой.

— Гарри! — услышал он, подходя к подъезду отеля, взволнованный голос профессора. — Где вы были? Где ваше обещание?

Железный человек молча направился к лифту.

Это было на другой день после описываемых нами событий. Слух о свидании Норы с Гарри Траубе достиг ушей Мака Сандерсона. Целый день гонял Мак свою машину по шумным улицам города. Глухая злоба душила его. Налегая на руль, он мчался по асфальту, обгонял попутные машины, вихрем проносился между стоп-сигналами. Мелькали фонарные столбы, окна, витрины. Вырываясь из общего потока машин на перекрестках, он видел испуганные лица отбегающих в сторону людей. Ему хотелось давить их колесами, хотелось на полной скорости врезаться в густую, пеструю. многоликую толпу, услышать стоны, вопли, крики.

Вечером, усталый и злой, он подкатил к дому. Пройдя в свою комнату, он с силой захлопнул дверь и опустился в кресло. Мак не привык думать, не привык делать выводов, в жизни им руководил лишь звериный инстинкт, неосмысленная воля. Как бык, которого дразнят, наклоняет огромную рогатую голову и роет копытом землю, так и Мак Сандерсон, встретив препятствие, предался бессмысленной, животной ярости.

— Убью! — бормотал он, сжимая свои огромные кулаки. Убью!.. Сегодня вечером. Точка.

В этот день профессор Траубе и Гарри безвыходно сидели дома. Вчерашний случай окончательно расстроил профессора. НУЖНО было срочно принять какое-то решение. Какое? Неужели бросить все и уехать? А доклад? Траубе возлагал на него большие надежды. Этот доклад должен быть началом генерального наступления на широком фронте науки. Нет, уезжать было нельзя. Нужно поговорить с Гарри. Сейчас, как никогда, нужно усилить свое влияние на него, подчинить эту необычайную биоэлектронную систему могучей человеческой воле.

Итак, необходимо начать. Но как? Весь день собирался профессор приступить к этому трудному разговору и каждый раз откладывал его, испытывая острый приступ нерешительности. А Гарри словно ни о чем не догадывался. Он вел себя, как обычно.

Пришел вечер. Траубе сознавал, что больше оттягивать нельзя. «Я рискую потерять его, — говорил себе профессор, — а в нем итог моей жизни. Я сделал больше, чем мог. Так неужели дать погибнуть этому делу?» В глубине души профессор лелеял идею… Когда-нибудь… не сейчас, не скоро он выведет Гарри в широкий научный мир, поставит его за кафедру, продемонстрирует всем его блестящие умственные способности. А потом… он покажет всем (и в первую очередь своим противникам) выключенного железного человека, откроет его стальную грудь, и все увидят необычайный электронный организм, снабженный человеческим мозгом. То будет великий триумф, и от предвкушения его у профессора захватывало дух.

В окно струились сумерки. Траубе зажег свет.

— Гарри, — заговорил наконец профессор, и голос его был глух и взволнован, — бесполезно откладывать разговор. Я должен сказать вам все. Нельзя носить в себе тяжелый камень сомнения. Нужна ясность. Наблюдая последние дни за вами, я вижу, что вы изменились и притом к худшему. Вы словно отошли от меня. Вы тяготитесь моими действиями и моими советами. Но поймите, они продиктованы сознанием острой необходимости. Если бы вы знали, как я беспокоюсь за вас, как хочу оградить вас от нежелательных случайностей (а их в жизни много, очень много!), вы бы, конечно, не поступили так, как вчера. Я не раскрывал вам всего и не все могу пока раскрыть. Будет время… Я могу лишь сказать, что каждый день, каждый час и минуту вы подвергаетесь очень большой опасности. Эта опасность особого рода. Она грозит только вам. И никто, кроме меня, не может оградить вас от нее. Я слишком хорошо сознаю ваше значение в жизни, чтобы рисковать вами. Придет время, и вы займете исключительное место в жизни.

— Все это я уже слышал, профессор, — равнодушно ответил Гарри. — Слова и только слова. Вы говорите «исключительное место в жизни». А для чего мне это?

— Хорошо. Оставим разговор. Скажите, зачем вы вчера, вопреки своему обещанию, отлучились из дома?

— Я получил письмо.

— Письмо? — профессор застыл от удивления.

— Вот, — протянул ему конверт Гарри.

Профессор вынул письмо и быстро пробежал глазами по строкам.

— Ничего не понимаю! — сказал он, вопросительно взглянув на Гарри. — От кого оно? Тут какие-то инициалы: «Э. С.»

— Элеонора Стэкл, — пояснил Гарри.

— Элеонора Стэкл? — переспросил Траубе, бледнея. — Понимаю. — произнес он одними губами. — Все ясно… Происки Сандерсона. Неужели ему известно?

— Что известно, профессор?

— Как? Вы меня спрашиваете? Нет-нет… это я просто так. Ну и что же, вы были?

— Да, был.

— И виделись с ней?

— Да, виделся.

— Говорите же. Ну, говорите! — почти закричал профессор. — Что произошло между вами, о чем вы разговаривали? Я должен знать. Немедленно, сейчас же. Как она смотрела на вас? Не заметили? Не было ничего особенного в ее взгляде? О чем спрашивала она вас? О чем договаривалась с вами? Я все должен знать!

Гарри кратко передал содержание вчерашнего разговора Профессор слушал внимательно. Он буквально влился глазами в спокойное лицо Гарри, стараясь угадать по самому ничтожному движению этого лица скрытые мотивы свидания.

— Дальше! — сказал профессор.

— Все!

— Нет, еще не все! Это лишь начало!

— Профессор, я должен повторить просьбу Элеоноры, — заговорил после некоторого молчания Гарри, — вы, видимо, не обратили на нее особенного внимания.

— Какую просьбу?

— Я обещал Элеоноре ходатайствовать перед вами о том, чтобы вы взяли ее к себе на работу. Работать с Сандерсоном ей невозможно.

— Взять Элеонору Стэкл? Никогда! Вы не понимаете, о чем говорите! Нельзя придумать ничего хуже. Взять ее к себе? Какая нелепость! Никогда и ни за что!

Профессор был возбужден до предела.

— Только подумать! Что я — мальчишка? Или я не способен понимать элементарные вещи? Это все Сандерсон! Хорошо. Теперь буду действовать я. Завтра же буду в академии… И если встречу эту самую Стэкл, не миновать ей разговора.

— О чем вы говорите, профессор?

— О том, что если мне попадется на глаза эта особа, я отчитаю ее как девчонку!

— Вы этого не сделаете, — возразил Гарри.

— А я вам говорю, что сделаю именно это! — закричал Траубе, теряя всякое самообладание.

— Вы не сделаете этого, — жестко прозвучал голос железного человека.

Профессор вздрогнул. Впервые слышал он такой голос. Гарри смотрел на него в упор. И был его взгляд как беспощадно наведенное дуло револьвера.

В душе Траубе что-то упало. Внезапная слабость разлилась по всему телу. Дрожащими руками снял он очки и стал тщательно их протирать.

А в это время черная легковая машина мчалась по широкому проспекту. Она обгоняла попутные машины, она проносилась мимо ярко освещенных витрин, и за рулем ее сидел, наклонившись вперед, Мак Сандерсон.