Траубе вспомнил давно прошедшие годы. Он был молод, путешествовал по дальним краям. В памяти рисовались беспокойные просторы океана, ослепительные, словно врезанные в небо пики гор, бесконечная смена картин. Много простора, много солнца, много ветра и очень много счастья. Но большое счастье таит в себе угрозу. За ним, как за ясной далью, угадываются грозовые очертания. Траубе отгонял воспоминания, но они упрямо лезли в голову, вытесняя все. Сын Гарри… Это было много лет назад, но никогда не забыть потерю.

«Ты будешь моим сыном Гарри Траубе, — думал профессор, и я имею на это право, ибо тебе я дам новую жизнь…»

Церемония закончилась.

— Куда? — спросил шофер, когда профессор сел в машину.

— В лабораторию. Да побыстрей!

Смерть Неда Карти не была обычной смертью. Она произошла по согласию Неда. Она сулила удивительные последствия… В тот вечер, когда Нед был у Траубе, когда он поставил свою подпись на одном странном документе, было положено начало цепи событий. Мы вернемся к этому вечеру, чтобы проследить все, что свершилось. Что это было — преступление или подвиг? Жестокость или величайший гуманизм? Прихоть или неумолимая необходимость?

Подготовленный к операции, Нед ожидал профессора. Он лежал на операционном столе под огромным рефлектором: вокруг него сверкали бесчисленными деталями приборы; ассистент белой тенью скользил между ними. И во всем — что-то грозное, зловещее, неумолимое, как сама смерть.

Затем пришел профессор. Он что-то говорил Неду, но тот не слушал его. Он словно погружался в океан неопределенных мыслей, таких же неверных, неясных, неподвижных, как волны, таких же темных, как глубины. Для них не требовалось умственного усилия. Ведь все решено. Они текли сами собой, как вода, они рождались и умирали.

— Карти… — долетел откуда-то голос профессора. — Карти, вы меня слышите?

Нед не отвечал. Ему не хотелось совершать ни малейшего усилия, даже произнести «да».

Перед глазами в белой руке блеснул маленький флакончик.

— Вдохните. Так, глубже, еще глубже!

Голос растворился в плотной тишине, которая сомкнулась вокруг. И вместе с ней пришел мрак, пронизанный искрами. А потом искры погасли.

Профессор работал виртуозно. Послушно расступались ткани. Они жили, в них струилась кровь, но ни одна капля ее не выступила на поверхности. Вот она, сонная артерия. Легкая волна пульсации пробегает по ней. Это одна из великих магистралей жизни.

А профессор делает свое дело. Нельзя терять ни одной минуты, ни одной секунды, ибо они решают все. Ошибись — и ты совершишь убийство, самое простое и самое гнусное, хотя бы уже потому, что обычно убийца не обещает жертве сохранить жизнь.

Сложная сеть сосудов отпрепарирована. Наложены пинцеты Пиана. Тело осторожно повернуто на бок и фиксировано на столе. Ловко сделаны надрезы, и в сосуды введены канюли, соединенные трубками с автожектором. Прибор включен. Профессор переводит дух. Он устал, но отдыхать нельзя.

В руке Траубе одно из совершеннейших изобретений в области хирургии — ультразвуковой манипулятор. Великолепный инструмент сделал доступным проникновение в самые интимные уголки человеческого тела, сделал возможным такие операции, о которых могли лишь мечтать. По сравнению с ним скальпель покажется грубым, тупым кухонным ножом, куском железа, разрывающим тончайший шелк живой ткани. Манипулятор закреплен на тонком подвижном штативе. Он подводится к оперируемому участку на такое расстояние, какое необходимо хирургу, он подчиняется малейшим движениям, самой воле хирурга, он позволяет регулировать глубину разреза с точностью до микрона. Закрепленная на сложном штативе блестящая маленькая лопаточка легко скользит по операционному полю, и все глубже расступается ткань.

Кожа опущена на лицо оперируемого. Кажется, что профессор играючи производит круговой разрез черепа. Но это только кажется… Капли пота бисером блестят у него на лбу, на висках вздулись синие вены. Напряжение огромно. Поистине великий труд.

Осторожно приподнимает профессор крышу черепа, и глазам открывается бледно-розовая, пронизанная тончайшей сетью кровеносных сосудов извилистая поверхность мозга. Нежные оболочки одевают ее. Под ними сам мозг — великое и все еще не познанное творение природы, вместилище миров, колыбель чувств, лоно идей В небольшом нежном куске материи заключено огромное. В миллиардах маленьких клеточек замыкаются цепи великих явлений природы. Кто проследит эти скрытые пути? Кто предопределит их?

Внимательно осматривает профессор поверхность мозга. Ему предстоит труднейшая часть работы. Вновь тихо гудит манипулятор. Путь опасен, рядом пропасть, смерть Профессор и ассистент, кажется, изнемогли от напряжения.

Аккуратно удален небольшой кусочек затылочной кости. Медленно поворачиваются операционный стол и держатели, фиксирующие голову. Обнажена стволовая часть мозга, продолговатый мозг. Здесь, в этом маленьком участке — средоточие важнейших жизненных центров. Укол иглой — и все кончено. Здесь проходят магистральные нервные пути организма.

Гудит автожектор. Над обнаженным участком мозга тихо опускается прозрачный пластмассовый колпак. К нему подсоединено сложнейшее устройство. Оно достаточно компактно и может свободно уместиться в папиросной коробке. Тонкие провода соединяют его с небольшим прибором, стоящим сбоку на столике. Это термовибратор. Зеленовато светится маленький экран, тонкие стрелки бегут по циферблатам. Прибор включен. Теперь нужно ждать.

— Пятнадцать градусов в минуту, — говорит ассистент.

— Достаточно.

Термовибратор равномерно понижает температуру во всех точках мозга. Он полностью исключает образование разрушительных кристаллов льда в тканях.

— Минус шестьдесят, — рапортует ассистент.

— Довольно!

Автожектор и термовибратор отключены, предстоит сложнейшая часть работы: выделить головной мозг нз его костяного лона. Но для этого необходимо отделить его от спинного мозга. Вновь гудит манипулятор, профессор осторожно отслаивает ткани. У первых четырех шейных позвонков удалены дуги, перерезан спинной мозг, отсечены нервные корешки. Траубе смотрит на ассистента.

— Я хочу сохранить глаза, — говорит он.

— Глаза! Но ведь это ужасно, профессор!

— Так нужно… Мы должны сохранить глазные яблоки, зрительные нервы.

— Но…

— Никаких «но»!

И вновь трудятся профессор и ассистент. Удаленные части костей водворены на место, натянута кожа, аккуратно наложены швы. Они совершенно замаскированы мастикой.

— Пять часов без перерыва, — говорит ассистент.

— Да, пять часов, — соглашается профессор.

На столе — лишенное мозга тело. Нед Карти навсегда ушел от друзей и знакомых.

Рождение чего бы то ни было, рождение в самом общем смысле этого слова нельзя понимать как одиночный свершившийся факт, свершившийся в определенное время. В последнем случае мы исключаем из сферы нашего внимания все то, что органически слито с процессом рождения, произвольно разрываем сложную сеть причинно-следственных отношений, ставим факт вне связи с окружающим миром, тем миром, в тайниках, глубинах которого зреют все новые и новые причины. Рождение — сложный процесс.

Когда у профессора Траубе впервые возникла идея создания тела-протеза, как далек был он от ее воплощения! Как мало было объективных элементов для начала грандиозной работы!

Какая связь была между профессором, задумчиво рассматривающим маленькую деталь, и Недом, сидящим в купе поезда? Какая связь была между расчетом сопротивления, удачной пробежкой крысы по лабиринту и все ухудшающимся здоровьем Неда? Только позднее, много позднее, когда научная мысль стала объективизироваться, когда этому способствовало случайное или закономерное сочетание событий, эта связь, вернее, многочисленные связи стали проступать все яснее и яснее.

Это — скрытый период рождения железного человека.