Столяр не отказывает консулу. Это, конечно, большая честь. Но счастье дочери прежде всего; пишется письмо в Гренобль, тайком от Бейля, а Лизимак Тавернье приписывает от себя всевозможные коварные вопросы, на которые должен ответить брат столяра Видо, проживающий где-то в деревеньке за Греноблем. Ответ приходит с большим опозданием, когда измученный Бейль впервые узнал, что такое одиночество, охватывающее человека на пустынном побережье.

Но вот однажды утром раздается стук в дверь. Бейль смотрит в окно: французский пароход, привезший вчера почту, еще не ушел в Неаполь. Перед ним стоит одноглазый столяр, грустно, но решительно смотрит на французского консула и отказывает кавалеру ордена Почетного легиона в великом счастье стать мужем его дочери. В письме говорится: «Бейль? Вы говорите, Бейль? Старый Бейль умер, а ныне оставшийся в живых — это исчадие ада. Называйте его Стендаль — предшественник антихриста». Время сохранило для нас это замечательное письмо, после прочтения которого, со спокойной улыбкой пожимая руку, Бейль проводил столяра до двери и сел выправлять корректуру нового издания «Пармской обители»[111].

Эта работа была прервана. Уже в сотый раз приходит депеша по так называемому «Восточному вопросу». В 1807 году Бонапарт сказал: «Кто будет управлять Константинополем, тот будет управлять Европой, а быть может, станет истинным владыкой мира». В 30-х годах подвластные Турции Египет и Сирия неоднократно пытались силой добиться независимости. Николай I пришел на помощь султану, когда его армия была разбита египетскими войсками Мехмеда-Али, Франция же помогала Мехмеду-Али. Поэтому, признав в 1833 году власть султана над собой, Мехмед-Али в 1839 году вновь начал войну с Турцией. Россия и Англия, а затем Австрия и Пруссия заявили себя сторонницами турецкого султана. Франция выступила на защиту Мехмеда-Али. Адмирал Лалан передал ему захваченный французами турецкий флот. Французские офицеры стали инструкторами египетской армии.

Возник вопрос о преобладании французского влияния в Сирии и Палестине, что было невыгодно Англии. Французам было предложено отказаться от покровительства Мехмеду-Али. А это значило для Франции расписаться в том, что она затеяла беспринципную авантюру. Однако Луи-Филипп и французская биржа отступили.

Бейль с негодованием перечитывал депешу за депешей, чувствуя себя скандализованным тем, что он принадлежит к составу французского чиновничества, связавшего себя с неблаговидной восточной авантюрой. Но если поражения французской дипломатии и играли роль в подготовке того негодующего жеста, который сделал французский консул Анри Бейль, то все же не они вызвали его беспримерный поступок.

5 февраля 1840 года капуцинский монах из Сардинии Томас, проживавший в латинском монастыре Дамаска, исчез бесследно. Французский консул в Дамаске граф Ратти-Ментон объявил, что христианский монах Томас явился жертвой кровожадности палестинских евреев. Он лично руководит обысками в еврейских кварталах. Он требует от сирийского губернатора Шерифа-паши предоставления вооруженных сил, он подкупает лжесвидетелей, арестовывает еврейских купцов и раввинов, учиняет допросы под пыткой, вымогает деньги, а когда кровь полилась рекой по всему Дамаску, заставляет евреев откупаться от пыток и смерти. Вдруг обнаружен скелет Томаса, затем найдены и убийцы — сын австрийского генерального консула Пиччиото и четверо мусульман, которых обокрал пропавший монах. Французский граф поспешно замял это дело.

Прочитав сообщение о нем в английских газетах, Бейль созвал служащих всех консульств и представителей посольского секретариата и стал, стуча кулаками по столу, кричать, что ни один честный француз не должен сносить такого позора, что только дикая северная царская страна может допускать насилия над национальностями и что до тех пор, пока существуют такие консулы, как французский консул в Дамаске, он, Бейль, не может считать себя спокойным.

Лизимак, смотря на русского консула Аратта, пытался вставить свое слово:

— Господин консул, следует ли забывать о том, что вы подданный его величества?

— Не ваше дело говорить мне об этом! Я объявляю, что с нынешнего дня и с этого числа я порываю с французским гражданством и не состою в числе подданных его величества. Я прошу вас, или, вернее, я приказываю вам составить соответствующее заявление министерству.

С этими словами он хлопнул дверью и вышел из кабинета.

Через час Лизимак робко постучался к нему.

— Хорошо ли так? — спросил он, предлагая черновик письма и боясь, что Бейль откажется от своего намерения.

— Совсем не хорошо, — сказал Бейль, прочитав, надорвал и бросил лист. Потом взял перо и сам написал резкий, не оставлявший никаких сомнений протест с заявлением о выходе из французского подданства.

Министерство иностранных дел не сочло возможным отказать Бейлю в праве выхода из французского подданства. Звонкая пощечина, нанесенная великим писателем Луи-Филиппу и всему правительству короля банкиров, была приглушена ловким жестом: Анри Бейль — итальянец — был оставлен на посту французского консула, и по-прежнему французское посольство в Риме продолжало аккуратно высылать Бейлю консульское жалование. Вот откуда «Арриго Бейль — миланец», первая строка собственной эпитафии Бейля[112].

В Чивита-Веккию приехал немецкий итальянец, или итальянский немец, молодой краснощекий художник Зедермарк; он желал познакомиться со знаменитым европейским писателем, роман которого «Пармская обитель» дал ему самые счастливые минуты жизни. Бейль сделал ответный визит, и в течение месяца Зедермарк писал его портрет, по мнению Бейля очень удачный, отличавшийся большим сходством.

Бейль поехал в Рим переговорить с доктором. Старик покачал головой и велел прекратить охоту. По пути от врача на Виа-Кондотти Бейль встретил Энгра — нового директора французской академии в Риме, сменившего Горация Верне.

— Воображаю, как мой предшественник чувствует себя в Алжире! — сказал Энгр. — Художник должен прославлять честь французского оружия, но как прославлять то, чего Франция лишилась? Знаете ли вы, что поведение высшего французского командования в Алжире прямо бесчестно?

— Знаю, знаю, — сказал Бейль. — Сведите меня к вам на выставку.

Пошли на виллу Медичи. Энгр водил Бейля от одного экспоната к другому. Подошли к маленькому мраморному амуру, который с печалью смотрит на свое сломанное крыло.

Бейль остановился и почувствовал, как внезапный холод появился в темени, застучали виски. Обращаясь к Энгру и жестикулируя, он бессильно старается произнести что-то: «Мне вот…» Потом чувство холода сменилось страшным жаром. Кровь ударила в лицо, веки засыпало песком, и комната закружилась…

«Господину ди Фиоре. Париж.

Рим. Понедельник, 19 апреля 1841 г.

Вчера мне сделали вливание через левую руку. Нынче язык заставляет меня бормотать.

Добрейший Константен навещает меня дважды в день. Доктор Алертц из Экс-ля-Шапель — папский врач — наблюдает за мной. Константен дает мне пилюли не слишком горькие. Я надеюсь скоро поправиться. Но на всякий случай прощайте, если это письмо будет последним. Я люблю вас по-настоящему, а это не часто встречается.

Прощайте! Отнеситесь к происшествию весело.

Кондотти, 4 8.

P. S. 20 апреля припадок слабости, не поворачивается нога, онемело бедро.

21 апреля. Дело идет на поправку».

Доктор Прево, лучший специалист по подагре, живущий обычно в Женеве, не согласен с соображениями Бейля. Если утром после шампанского нервы господина Бейля спокойнее, то яснее проступают признаки болезни. Он не хочет пить кофе — он делает правильно. Но самое лучшее, что он может сделать, это приехать в Женеву на полный врачебный осмотр.