«Милостивый государь,
Я хотел бы не меньше Вас, чтобы настали, наконец, такие времена, когда я действительно смог бы отдать Вам отчет о прибылях, ожидаемых от Вашей книги «О любви». Но я начинаю думать, что такое время никогда не настанет. Не уверен в продаже даже сорока экземпляров Вашей книги. Я могу выразиться о Вашем произведении так, как о «Священных стихах» Пампиньяна: они настолько священны, что никто не осмеливается к ним прикоснуться.
Имею честь оставаться Вашим преданнейшим и покорнейшим слугой».
Казалось, урок достаточный. Пора опомниться и больше не делать глупостей.
Расхаживая по своей комнате, Бейль ворчит и записывает:
«Порядочное общество двадцатых годов ненавидит энергию во всех ее проявлениях. Французское приличие — это величайшее несчастье XIX столетия. Погоня за шаблонами, тщеславие, стремление быть как все, самое главное, любовь к деньгам — вот существенные черты французского общества. Брак по любви считается неприличной нелепостью. Любовь загнана на пятый этаж и встречается лишь среди девушек, которые, выходя замуж, обходятся без нотариуса. Величайшие люди эпохи сосланы правительством на каторгу».
Что же так его взволновало? О чем он пишет до покраснения век?
15 декабря 1827 года в Гренобле начался процесс сына кузнеца Берте, а 23 февраля 1828 года в одиннадцать часов утра на Оружейной площади в Гренобле среди огромной толпы, состоявшей главным образом из женщин, Берте лег на продолговатую перекладину из деревянных брусьев, палач нажал пружину — и блестящий треугольный топор отсек белокурую голову синеглазого человека.
Бейль об этом узнал через год из случайно попавшейся страницы «Трибунальской газеты». Он написал адвокату Дефлеару просьбу прислать ему материалы процесса. И вот перед ним огромный том всего судоговорения. Берте — сын кузнеца из маленького города Бранг, хорошо одетый, тонкий, худощавый, слабый молодой человек, с выразительным лицом и большими темно-синими глазами. Первоначальное воспитание он получил у священника родной деревни, который обучил его латинскому языку. Берте поступил в качестве гувернера к детям некоего Мишу, крупного буржуа. Мишу внезапно без объяснения причин отказывает сыну кузнеца от места и устраивает семейную сцену. Госпожа Мишу провожает Берте до калитки. Ночью с узелком через плечо сын кузнеца идет до ближайшей почтовой станции; пуля свищет у него мимо ушей. Но все кончается благополучно.
Утром он попадает в город Белле, где и поступает в семинарию. Но так как Белле находится недалеко от того места, где живет ревнивый Мишу, то сын кузнеца, готовящийся в священники, и тут не имеет покоя. Его изгоняют, и с прекрасным аттестатом в науках, но с очень подозрительными рекомендациями со стороны политического поведения он попадает на родину Стендаля, в духовную семинарию Гренобля.
Бейль с удивлением узнает, что с недавних пор в Гренобле есть такое учреждение, как духовная семинария. Нет города, где вместе с новыми фабриками и паровыми машинами не появлялись бы фабрики попов и семинаристов.
В документах не значится причина, по которой Берте исключен из духовной семинарии. Судя по оговоркам в протоколе, можно полагать, что виною была секретно-политическая характеристика; все отметки Берте в семинарии говорят о нем как об ученике исключительно талантливом, с блестящей памятью, с великолепным знанием латинских и греческих поэтов. Но наблюдение за поведением Берте показало в нем непреклонную волю и политический характер, в то время как инструкция Игнатия Лойолы требует, чтобы воспитанник иезуитской коллегии — «рег inde cadaver» — обладал повиновением наподобие трупа… Выгнанный с волчьим билетом из духовной семинарии города Гренобля, он не осмеливался показаться на глаза своему отцу, ибо десятикилограммовый кузнечный молот мог опуститься на его голову. Берте тайком проживал в городе Бранге у родной сестры. Отсюда он послал госпоже Мишу письмо, содержащее трагическое описание краха молодых надежд.
Окольным путем Берте узнает, что в семье де Кардон требуется гувернер. Одетый чисто и опрятно, с узелком, в котором сложено все имущество, появляется Берте в замке де Кардон. Меланхолическая внешность энергического юноши, красиво сложенного, скромного, привлекает к нему взоры дочери де Кардона. Молодая скучающая дворянка, из простого любопытства наблюдавшая изо дня в день Берте, замечает, что у него прекрасная походка, великолепные волосы, чудесные темно-синие меланхолические страдающие глаза. В то же время он нисколько не похож на слуг отца. Он даже лучше десятка молодых вертопрахов, приезжающих верхом в замок де Кардон. Любопытство переходит в повышенный интерес, повышенный интерес переходит во влюбленность. И так как Берте — человек, много ниже стоящий на ступенях социальной лестницы, то ему отдается полуприказание полюбить… Берте не сдается сразу. Устные требования подкрепляются страстными письмами хозяйской дочки. Письма перехватываются, и Берте изгоняют из замка.
Берте лишается места опять не по своей вине: там ревнивый муж, здесь подозрительный отец. Берте оправляется от удара. Он испытывает всепоглощающую страсть учиться и войти в жизнь полноправным членом общества. Пешком и в почтовых каретах, с фермерами, везущими молоко на городскую площадь, с торговками, провозящими на заре двуколку овощей на рынок, он попадает из города в город, из местечка в местечко. Но его имя уже оказывается известным всем учреждениям иезуитской Франции. Ни одно учебное заведение его не принимает. Он выброшен из жизни. После первоначального благоприятного разговора вдруг обнаруживается секретная характеристика, и с ним отказываются говорить. И только один нотариус Моресталь принимает Берте к себе младшим чиновником для писем. На службе у Моресталя Берте продумывает весь путь своей жизни. Он узнает, что, помимо секретных характеристик, по школам и учреждениям буржуазна Мишу рассылает клеветнические письма. Хуже всего то, что эти письма написаны ее почерком, но не ее языком. Вот что больше всего терзает душу молодого Берте.
В воскресенье 22 июля 1827 года Берте рано утром был уже в Бранге. Он вошел в церковь, встал за колоннами, и едва только госпожа Мишу опустилась на колени, как он вынул магазинный пистолет и выпустил из него два заряда: один в молящуюся буржуазку, другой в себя. Живы остались оба. Мишу была опасно ранена, а Берте неудачно всадил себе пулю между челюстью и шейным позвонком, как раз в том месте, по которому суждено было через некоторое время скользнуть треугольному ножу гильотины.
На вопрос председателя суда об истории преступления Берте сообщил только одно: «Выброшенный из общества, я был жив для двух страстей — любви и ревности». Приписывая всю вину себе и своему характеру, Берте отказался давать показания. И лишь несколько позже он рассказал подробно, что он был любовником госпожи Мишу, что горничная из ревности донесла на него супругу госпожи Мишу и он был вынужден уехать. Госпожа Мишу, его любовница и хозяйка, ночью клялась ему в спальне перед распятием, что она уйдет из дому, никогда его не забудет, будет любить всегда только его одного и найдет его где бы то ни было. А когда он возвратился по прошествии нескольких недель для тайного свидания, он убедился, что на его месте находится двойной его заместитель — репетитор и любовник. — студент Жакен.
Эти показания были записаны на основании слов Берте и скреплены его подписью. Но через два дня в порыве внезапного рыцарства молодой Берте потребовал чернила и бумагу и скрипящим гусиным пером, ставя огромные кляксы, написал душераздирающую фальшивую исповедь, где он заявлял, что Мишу никогда не разделяла его страсти, что во всем виноват он один. Сын кузнеца в порыве великодушия хотел во что бы то ни стало спасти женщину, которой он отдал любовь искренне и со всем юношеским порывом. После этого Берте успокоился. Ему казалось, что основное дело на суде уже сделано.
Госпожа Мишу, ликующая и оправданная, вышла из зала суда. Берте оказался просто негодяем, стрелявшим в свою хозяйку, влюбленным мальчишкой, который пытался соблазнить невинную и честную женщину. Перед лавочниками и приказчиками, парикмахерами и содержателями публичных заведений города Гренобля, попавшими в присяжные заседатели, был заядлый преступник из низов, покушавшийся на убийство «порядочной», то есть «богатой», женщины, перед ними был представитель того самого отвратительного четвертого сословия, которое не только хочет выскочить за пределы своего класса, но, как известно префекту парижской полиции, хочет вообще уничтожить все классы[80].
