Проснувшись на другой день после концерта Паганини, он получил чрезвычайно удивившее его известие: «В последних числах июня 1819 года господин Шерубен Бейль отдал душу господу богу». Без единой слезы, но с некоторым смущением возвращается Анри Бейль с почты, доставившей ему это письмо «Con la risposta pagasta». Он расписывается в квитанции оплаченного ответа гренобльской палаты и уезжает в Милан.

Он долго стоит на площади Бельджойозо, не решаясь войти. После прямого объяснения в любви и неблагоразумия в письмах он несколько раз пытался снова проникнуть в дом на площади Бельджойозо. Каждый раз ему говорили, что никого нет. Ставни и занавески действительно указывали на необитаемость дома. Бейль приходит рано утром, когда еще весь Милан спит. С завистью думает он о том, что слуги имеют возможность целый день видеть Метильду Висконтини. Как бы он был счастлив, если бы судьба бросила его в качестве повара в этот замечательный дом, самый счастливый дом на земном шаре! Это было бы в тысячу раз лучше, чем писать никому не нужные книги. Овощные торговки и молочницы появляются на улицах. Мальчишки, продающие холодную воду, смуглые, загорелые, стреляя огненными глазами по сторонам, с громким пением проходят мимо. Бейль все еще дежурит, пока на его счастье не появляется Лодовико, кучер графини Метильды. Бейль неосторожно сует ему золотые монеты, Лодовико, как обожженный, отдергивает руку со словами, что если синьору угодно что спросить, то все, что совесть позволит, будет сказано. Совесть позволяет Лодовико сообщить, что синьора Метильда с детьми выехала в город Вольтерру.

И вот Милан кажется опустошенным. Солнце светит иначе. Деревья, словно увядшие и лишенные зелени, не радуют глаз, как это было вчера. То, ради чего стоило жить и дышать г-ну Бейлю в этом дивном городе, исчезло. Цветники увяли, фонтаны перестали журчать и петь. Картинная галерея Брера перестала привлекать. Кастелло Сфорцеска, в которой на потолке Леонардо да Винчи изобразил родословное дерево герцогов Сфорца, вдруг показалось грубым и никому не нужным зданием. Ноги, словно наполненные свинцом, отказываются повиноваться.

Итак, Милан пуст. Предстоит дорога на север. Миланский гражданин Арриго Бейль, минуя все преграды, с легким баулом в руках перешел Страделлу и достиг Вольтерры — одного из самых высоких мест южной Тосканы[64].

Старинный город на вершине каменистого холма, окруженный циклопическими стенами, созданием легендарных этрусков, и фортификационными сооружениями средневековья, залит горячими лучами солнца. Вокруг города расстилается мирный деревенский ландшафт: пашни желтеют яркими пятнами среди серебряной зелени оливковых деревьев и золотисто-зеленых виноградников. Старинная крепость противоречит мирному деревенскому пейзажу. Пологие зеленые склоны, дымчатые леса на горизонте — все дышит миром вокруг одинокого коричневого холма, и мир входит в душу, как только путник вступает на городские улицы. Невысокие каменные дома, покрытые черепицей, старинные улицы, в которых едва могут разойтись нагруженные ослики, площади, позолоченные тосканским солнцем, — все полно ленью и спокойствием. Желая быть незамеченным, Бейль воспользовался тем, что была пятница — базарный день, и, затерявшись в крестьянской толпе, прошел на городскую площадь. На каменных плитах около храма сидели старухи, вязали чулки и штопали белье; веревки, протянутые из дома в дом, были увешаны стиранным тряпьем; дети играли на улице, перегораживая ее: путнику приходилось сворачивать в переулок; железные фонари с острыми концами торчали по углам зданий так, что в темноте фонарь мог ранить прохожего.

Высокие крестьяне в черных широкополых шляпах, в пестрых куртках из цветной материи, доходящих до пояса, с орлиными глазами, горбоносые, чернобровые, легкие и быстрые в движениях, наполняли площадь перед собором скрипом огромных сплошных колес, горячей бранью и резким говором. В свободных, смелых движениях жителей Тосканского плоскогорья были воинственная величавость и властная простота старинных поколений воинов, населявших эти горы.

Миновав площадь, Бейль направился к дому коллегии, в которой воспитывались двое сыновей Висконтини. Он предусмотрительно запасся роговыми очками, рединготом оливкового цвета, новой тростью и зеленым цилиндром. В таком виде, привлекая внимание скучающих горожан, он шел по тихим маленьким улицам Вольтерры. Верхние этажи домов в североитальянских городах почти соприкасаются. Когда Бейль проходил, жалюзи открывались, любопытные взоры устремлялись на него с балконов, откровенные вопросы бросались ему вслед, и когда он достиг ворот, все улицы Вольтерры уже знали о прибытии иностранца.

Хуже всего то, что при выходе из города он встретил Метильду. Прислуга несла зонт, два мальчика, оживленно разговаривая, шли впереди по мостовой.

Увы! Он был немедленно узнан. Она сама подошла к нему и сказала твердо:

— Вы хотите прослыть моим любовником? Это низко. Сейчас же уезжайте во Флоренцию, поселяйтесь на Виа-Фосси у Николини. Не возвращайтесь в Милан, пока я вам не разрешу.

Она не позволила вымолвить ему ни слова. Один из мальчиков, оглядываясь на уходящего Бейля, произнес:

— Мама, он вовсе не похож на нищего, а должно быть, хотел что-то попросить.

Бейль в этом приказании все же увидел, что «его жизнью распоряжаются как своей».

С 10 августа по 14 сентября 1819 года Бейль в Гренобле. Сентябрь и октябрь он живет в Париже, с ужасом наблюдая Францию Реставрации, белый террор, разгул католической реакции. Острые, едкие, бичующие фразы появляются в его письмах друзьям.

Никогда, кажется, не тосковал он так по своему миланскому жилищу, как в этот год беспрестанных потерь и беспрерывных поездок. Ему казалось, что жизнь проходит в дилижансе от одного постоялого двора до другого. Он так привык видеть утреннюю зарю сквозь шторы почтовой кареты, так привык к тряским дорогам Франции и Италии, что эти постоянные переезды сделались как бы выражением его мятущегося сердца. Вся жизнь превращалась в какую-то длинную дорогу.

Но эта дорога должна была иметь определенную цель, и ею становилась Италия, как рисовалась она живому и яркому воображению карбонария: страна свободная, объединенная в могучем порыве народной энергии, строящая новую, небывало прекрасную жизнь. И в этой стране есть чудный город с мраморным гигантом, испещренным узорами каменных кружев. В этой стране есть город, в котором лучшие живописцы мира оставили свои картины. В этой стране есть город с изумительным по грандиозности и по красоте зрительным залом, в котором раздаются звуки чудеснейших оркестров мира, способные дать человеку неповторимые, небывалые минуты счастья. В этом театре раздаются лучшие голоса мира, поют лучшие артисты. И в этом городе живет прекрасная женщина, которой отдано навеки и бесповоротно это сердце, считавшее себя легкомысленным.

С такими мыслями, высчитывая удары сильно бьющегося сердца по циферблату тихо звенящего брегета, человек в сером дорожном сюртуке и замшевых перчатках, с маленькой кожаной книжкой в руках узнает каждый кустик, каждое дерево магнолии, растущее на поворотах дороги к Милану. И вот, после проверки паспортов, после регистрации в Мессажере, уже обыкновенный веттурино.

Услужливо погрузили маленький ручной багаж в коляску — снова удары копыт по старым миланским плитам и знакомые дома. Сопротивление кучера, не желающего понять, что некоторые окольные дороги ближе прямых. Почему необходимо непременно с Мессажер ехать в Каза-Ачерби таким длинным круговым путем через площадь Бельджойозо? Бейль настаивает, кучер пожимает плечами и проделывает нелепый путь по городу.

Окна открыты, ветер колышет занавески, все на месте; недостает только звуков музыки, льющейся из окон, чтобы окончательно возликовало сердце.

Бейль принят как никогда хорошо. Но странная взволнованность, высокий тон речи и какая-то печать самозабвения и самоотречения лежит на хозяйке дома и удивляет Бейля. Он гораздо более внимателен, его взгляд гораздо пристальнее устремлен на Метильду, чем взгляды других людей и чем взгляд самой Метильды, обращенный на Бейля.