– Что будем делать? – спрашивает Иосиф. Он пытается не отставать. Это у него с трудом получается. Военная подготовка Лотара в который раз дает о себе знать.

– Ты не поверишь, я не знаю! Может, у тебя есть предложения?

Иосиф размышляет. В условиях физической нагрузки мозг отказывается генерировать четкие идеи.

– Меня должны поймать!

– Не понял?

– Я отвлеку погоню на себя, – жадно насыщая легкие кислородом, поясняет Иосиф. – Пусть меня схватят. Ты беги и прячься. Разыщешь Лабберта, потом придумаешь, как вытащить меня… или плевать, возвращайся к семье. Я останусь. Мне нечего делать в том времени.

– Пистолет. Отдай мне пистолет.

Иосиф на бегу протягивает газетный сверток. Он не чувствует под собой ног.

– Хорошо. Ты сам знаешь, что делать! – говорит Лотар, сбавляя темп. – Беги! И сделай точно так, как говорил. Беги же!

Иосиф продолжает бежать во весь опор, не оглядываясь. Словно за ним щелкают щупальца морского чудовища. Он надеется услышать выстрелы, произведенные Лотаром – пять или шесть спасительных хлопков, которыми он уничтожит погоню – но их нет.

Иосиф бежит по фруктовому саду. Листья на ветках зеленые, но пыльные и сухие. Прикрывая ладонью глаза, он минует естественные препятствия и, перескочив заборчик, оказывается на другой улице. Петляет. Постоянно сворачивает. Но четко держит направление, чтобы не бегать кругами.

Очередной переулок заканчивается тупиком. Кто-то поставил здесь забор. Иосиф мечется. Обратно нельзя. Он жмется к стене и садится на корточки.

«Все кончено! Теперь не уйти»

Иосиф закрывает глаза и совершенно неожиданно чувствует, как проваливается назад. Тогда, в открытом поле, под огнем винтовок, ему не удалось вжаться в землю, а здесь получилось… в стену. Радостно исчезнуть с ненавистной улицы, где по следам идут убийцы и палачи. Правда, магия здесь ни при чем: чьи-то руки хватают его за плечи, и в следующую секунду он оказывается в помещении.

Иосиф не может понять, отчего у него трясутся ноги. От многокилометровых прогулок по пересеченной местности или от страха?

– Залезай в подвал! – опасливо приказывает чей-то голос. Лица Иосиф разглядеть не может, в помещении полумрак. Судя по голосу – зрелый мужчина.

Рядом открывается дверь, и в образовавшемся прямоугольнике появляется второй человек.

– Ему нельзя в подвал! – он говорит, будто разжевывает простые истины. – Если шпики заявятся – это первое, куда они заглянут. На чердак его, живо!

Узкая лестница, люк, пыльный пол, куча хламья. Иосиф не успевает опомниться, как на него накидывают какие-то старые тряпки и приказывают не высовываться.

Проходит час. Чердак как духовка. Иосиф мокрый от пота. Через межэтажные перекрытия он слышит, как в дом заходят какие-то люди. Говорят тихо, слов разобрать невозможно. Это может быть кто угодно. Освободив небольшое отверстие, чтобы в импровизированное укрытие поступал кислород, он решает ждать, пока всё не уляжется, и за ним не вернутся.

Узкое оконце откладывает квадрат солнечного света. Когда Иосиф оказался на чердаке, квадрат был еще на полу. Он много часов следит за его перемещением. Несколько раз засыпает. Просыпается, вытирает с лица соленый пот и вновь проваливается в послестрессовую дремоту. Ему снятся странные сны. Между тем, солнечный квадрат, проделав дугу, поднимается выше, переходит в другой чердачный угол и багровеет.

Без лишнего шума скинув с себя тряпки, одну за другой, он освобождается из душного матерчатого плена. На цыпочках подбирается к окну. Стекло грязное, в маслянистых разводах и пыли. На небольшом выступе ковром валяются засохшие насекомые. За этим кусочком стекла простираются крыши других домов, тонущие в солнечном свете. Очертания одной из них доступны для почти детального осмотра: соседний дом стоит немного наискосок, не более чем в десяти шагах. Он двухэтажный, с точно таким же чердаком. Крыша в темно-коричневой черепице. На втором этаже открыты окна. Иосиф пальцем протирает на стекле маленькую точку и прищуривает глаз.

Там стоит стол, покрытый белой скатертью, ваза с цветами и пианино. На стене портрет, но Иосиф не может определить изображенную на нем личность. К столу подходит молодая женщина. На ней что-то летнее, светлое и легкое. Она наклоняется к цветам и вдыхает их ароматы. Иосифу кажется, что пыльное пространство, в котором он очутился, тоже наполнилось цветочными запахами. Она садится за пианино и начинает играть. Инструмент чуточку расстроен, но это делает звуки только прекрасней.

Иосиф уносится, подхваченный мыслями и мечтами. Он не замечает, как открывается люк.

– Вот еда. – Мужчина протягивает Иосифу тарелку с двумя картофелинами и селедкой. – Когда стемнеет, я приду, и ты сможешь прогуляться.

– А сейчас?

– Сейчас повсюду шныряют полицейские в штатском. Уйти, не подставив нас, ты не сможешь.

Иосиф жует вареный картофель.

– И что можно было такого натворить, что за тобой стал гоняться весь город? – спрашивает мужчина с любопытно-надменной интонацией. Глаза его при этом пылают уважением.

– Мелочи. – Иосиф проглатывает картофель и отмахивается.

– Мелочи?! Я ломаю голову, кого поставить в пример. Вот уж не помню, чтобы так за кем-то охотились!

Лабберт сидит за столом с красными как мак глазами. Дом ему не мил, и всю оставшуюся ночь он провел в кабинете. Когда коньяк и сигареты закончились, в ход шел крепкий чай. Он выпил подряд несколько кружек, чтобы сбить никотиновую зависимость выполнением схожих с курением действий. Теперь от всего этого у него болит голова. События двух прошедших суток кашей смешиваются в сознании. Мозг работает с перебоями, и порой Лабберту кажется, что он еще в будущем. На протяжении нескончаемой ночи его посещали галлюцинации. Несколько раз боковым зрением он отчетливо видел Иосифа. Тот шел к нему, но в последний момент растворялся. Потом возникал Лотар, увешанный всеми видами оружия. Он размахивал руками и угрожал. Тогда Лабберт схватил со стола полную окурков пепельницу и швырнул в фантом.

Утро. Часы показывают семь. Он окидывает кабинет туманным взглядом, пытается приподняться, но локти разъезжаются, и голова больно ударяется о плоскость столешницы. Это не очередной сердечный приступ и не обморок. Лабберт спит. Организм перенапрягся и активировал защитный механизм.

– Господин штандартенфюрер. – Зельда подходит к столу. В дверях стоят двое. Один из них имеет равное с Лаббертом звание СС.

– Герр Голдхабер, проснитесь! – Зельде становится тревожно. Она видит пустую бутылку из-под коньяка и разбросанные по полу окурки.

Один эсесовец делает несколько шагов по кабинету и кривит рот от такого пьяного безобразия.

Лабберт издает звуки, похожие на бессознательное бормотание. Слова неразборчивы, но получается вроде «Идите отсюда! Еще не время…»

Человек в форме хмыкает.

– Приведите своего шефа в порядок, мы подождем в приемной.

С минуту Зельда суетится вокруг лежащего головой на столе Лабберта, пока на ум не приходит идея смочить ватку нашатырным спиртом.

Резкий запах аммиака помпой выдавливает сознание из состояния, которое можно охарактеризовать как глубочайший сон на фоне крайней усталости.

Лабберт открывает глаза и, прикрыв ладонью рот, наклоняется под стол.

Его рвет. Прозрачная горькая жидкость, исторгаемая желудком, заливает пол. Зельда бежит к графину с водой и несет, не забыв захватить стакан.

– Х-у-х, – резко выдыхает Лабберт. – Ничего себе! Зельда, со мной такого никогда не было. Говорят, чем старше становится человек, тем сложнее он переносит алкоголь. Некоторое время назад я бы посмеялся над этим. Теперь согласен. Ночью я терял сознание, и после того, как очнулся, мне в голову пришла странная мысль, будто виной всему симптомы какой-то болезни.

– Возможно, – говорит она, стирая носовым платком капельки рвоты с его мундира. – Вы еще очень молоды. И уж извините, но питье и так никому здоровья не прибавляет. Наш фюрер уже много лет держится, не пьет и не курит. В свои пятьдесят он выглядит всего лишь на тридцать. – В этот момент они встречаются глазами. Она знает: Лабберт младше фюрера на целых семь лет, но кажется совсем наоборот.