Лотар на ходу разворачивает карту, которую забрал у штурмовиков. Иосиф устало бредет сзади, мысленно проклиная весь белый свет. Штурмовики были связаны и посажены в кузов грузовика. Топливный бак продырявлен. Собак напоили водой и привязали к бортам. У всех у них впереди целый день. Не вернувшийся с поисков отряд обнаружат только поздно вечером.

Используя навыки ведения допроса, Лотару удалось ухватиться за интересную информацию. Роттенфюрер признался, что за полчаса до их отбытия на поиски преступников, в Ландсхут прибыла машина с государственными номерами. Машина была из Мюнхена. Водитель прибыл один, плохо ориентировался в городских улицах и несколько раз осведомлялся, как проехать к зданию городской администрации. В следующий раз грузовик штурмовиков пересекся с партийным «Мерседесом» уже на выезде. На этот раз в машине сидел пассажир. Роттенфюрер с картофельным носом готов был поклясться, что на нем была эсэсовская форма, вроде бы даже с петлицами штандартенфюрера. Конечно, явление не феноменальное, но не каждый день в этот маленький городок, ни с того, ни с сего, приезжают за полковниками.

– Ты действительно думаешь, что это был Лабберт? – спрашивает Иосиф.

– Скорее, чутье подсказывает. Слишком много совпадений. Водитель из Мюнхена, не знающий, куда ехать за своим шефом – выходит, он его сюда не привозил. Высший эсэсовский чин спустя двадцать минут… До службы в Афганистане я хотел стать криминалистом.

Иосиф смотрит Лотару в спину. «Этот чудик побывал в Афганистане?»

– …Неспроста все это, неспроста.

В спину господина, облаченного в эсесовский мундир, смотрит портрет фюрера. Хозяин кабинета ежесекундно чувствует всепроникающее, холодное, нетелесное присутствие этого человека с коротенькими усиками. Он бы его с радостью снял и заменил на любой другой. Пусть даже на портрет Гиммлера, что, в принципе, было бы разумно, ведь Гиммлер – президент Аненербе. Человек в пенсне хоть и принадлежит к высшим кругам, но не обладает такой бешеной энергетикой. Нельзя! Взгроможденный туда однажды – прошлым начальником – портрет не может быть спущен без уважительных причин. От одной только мысли страх пробирает до костей. Это почти как измена – поменять портрет в условиях системы, где даже неправильный взгляд может расцениваться как зловещий замысел. Что подумают гости, подчиненные? Какие вопросы могут возникнуть у службы безопасности? Не склонный к суеверию и предрассудкам, в данном случае он все же придерживается некоторых ограничений.

В остальном хозяина кабинета ничто не смущает. Комната обставлена со вкусом и без излишеств.

В крышке лакированного стола купаются прощальные солнечные лучи. Человек поднимается с кресла, заводит руки за спину и мягкими шагами двигается к окну. С носа снимаются кругленькие очки. Человек охотно подставляет вечернему свету глаза небесно-голубого оттенка. Через какое-то время взгляд начинает блуждать, осматривая уличный мир с уровня третьего этажа. Напротив – мощеная площадь. Там люди. Они вовлечены в вечернюю суету. Проезжает автомобиль. Часы на башне пробивают девять.

Человек проводит пальцами от подбородка до шеи. «Какого черта?! – слышится внутренний голос. – У меня начинает обвисать второй подбородок как у старика. А ведь всего сорок три». Тихие удары сердца – будто бы шаги приближающейся старости. К горлу подступает страх. В оконном стекле слабо отражается кожа его лица. Солнечный свет делает ее похожей на апельсиновую кожуру. Перед ним результат прожитых лет. Волнение обоснованно: он действительно выглядит старше на десяток лет. В молодости он был настолько привлекательным, что кредит красоты до сих пор не исчерпан; весна жизни упорно бьется с подступающей неэстетичностью. Но мечи уже не столь остры, и противник рядом. «Нужно больше времени проводить на свежем воздухе и активнее, активнее… как раньше! – задумывается он. – Не то проклятые фобии сожрут меня»

Раздается стук в дверь. В кабинет входит секретарша.

– Господин Голдхабер, вам что-нибудь понадобится? – спрашивает она.

– Будь добра, Зельда, приготовь что-нибудь перекусить и ступай домой, – отвечает Лабберт. – Ты и так сегодня порядком задержалась. Муж будет переживать.

– Спасибо за заботу, господин Голдхабер. Но когда требуют обстоятельства, когда в душе слышится зов Отечества, нельзя думать лишь о семье. В такие моменты фюрер служит мне наилучшим примером.

«Какая преданность! – про себя смеется Лабберт. – Весной 45-ого, небось, запоешь по-другому»

– Ты хорошая женщина.

Она улыбается и уходит.

Он распахивает окно, и в кабинет вкрадываются осенние симфонии. Как странно, ведь только вчера в этой стране было лето! Он забывает мимолетный разговор с секретаршей, который так некстати отвлек от размышлений о бренном.

Облокотившись о широкий подоконник, он вытягивает руки и смотрит на каждую их линию. Изучает изгибы.

«Убегу! – осеняет опасная мысль. – Не на семьдесят лет, а на полтора века! Туда, где передовая медицина, где люди наполовину роботы! Где уже и старость не проблема. Устроюсь в будущем основательно. Мне присвоят новое тело. Оно будет точь в точь таким же, каким было двадцать лет назад. Здесь со мной явно что-то происходит, я неоправданно быстро старею. За три последних года я превратился в старика! Окружающие мне этого не говорят, не хотят показаться грубыми, но я не дурак. Эти морщины, будь они трижды прокляты! Эти спонтанные головокружения. Слабость, которой никогда не было! Список можно продолжать. А спастись я еще могу. Главное, не отдавать устройство! Хм… а если затребуют? Машина времени – серьезное оружие!»

Лабберт поворачивается к портрету Адольфа Гитлера. Этот кабинет – словно плен предрассудков. Теперь кажется, будто фюрер каким-то таинственным образом подслушивает предательские мысли.

«Один только Бог знает, как её может использовать партийное руководство. Совершив свое первое путешествие, я, помимо информации, добыл много полезного. «Мерседес» доставили в нужное место. Сегодня ночью его начнут разбирать по винтикам. Инженеры обогатятся опытом на много лет вперед. Различная электроника, тончайшие пластинки с экранами, передающие неслыханную гамму цветов, тоже подлежат тщательному изучению. Какой будет итог, я пока знать не могу. Что теперь произойдет с ходом истории? Собственно, мне и моему отделу и предстоит это выяснить»

День остывает. Красноватое небо дарит городским стеклам окон чарующее волшебство. Замолкают птицы. Расходятся люди.

Лабберт готов отдать многое, чтобы понять фундаментальные законы времени. Ему кажется, будущее можно изменить: шепнуть Вермахту верный план боевых действий, всучить кому надо верные директивы, предостеречь определенных людей от ошибок… Ему пока не известно, что на произошедшее не в силах что-либо повлиять. Природа времени на первый взгляд имеет массу парадоксов и вполне последовательных противоречий, но, как ни странно, само его присутствие в точке пространства исключает любые противоречия. Само его появление влечет за собой элегантность, простоту, и, при наличии определенной базы познаний, изящность в восприятии того, что мы подразумеваем под этим простым словом – «время». В какой-то степени оно монолитно. Оно берет точку исхода в очень давнем, но вполне определенном периоде. Время имеет начало и имеет стремящийся вперед конец; это вечно растущая линия. Линия в многомерном объеме. Вдоль линии допускается возможность движения. Прошлое или будущее – значения не имеет. Разум, будь то человеческий или какой другой, при наличии в нем должных аналитических способностей, вообще скажет, что такого понятия как «прошлое» или «будущее» просто не существует. Оно применяется лишь некоторыми представителями разумных систем для комфортного существования, а также, в какой-то степени, для измерения мощности вычислительных сил в определенный момент. Вероятнее всего, случившееся непоправимо. Но, как и везде, в любом правиле есть отступления. И как все это отразится на будущей Второй мировой войне, известно лишь Творцу.