Это интуитивно и уловил Платонов. Перепсиховав, он неожиданно ощутил приятное чувство уважения к себе за то, что не сломался, не поддался на лакомую приманку, за то, что не изменил своей мечте…

«Ничего, — твердил он, — прорвемся! Есть главное — нужная и интересная работа. Это признают все. В том числе и Фалеев. Всё остальное вторично. Москва хоть и столица, но мир не заканчивается на Садовом кольце…»

Позвонив Веденееву и договорившись о встрече, Платонов нырнул в подземку, рухнул на сиденье подошедшего поезда и снова углубился в размышления.

Закрыв для себя московский вопрос, он представил рыхлую, всем недовольную физиономию своего начальника кафедры и его почти стопроцентно угадываемую реакцию на известие о провале в академии: «Не пора ли вам, Андрей Семенович остановиться? Сколько ж можно шарахаться из одной организации в другую? Может быть, все-таки займетесь, наконец, своими непосредственными делами, за которые, между прочим, государство вам платит немалые деньги? Не всем же, в самом деле, быть учеными? Кому-то надо и педагогический крест нести. Хороший педагог, знаете ли, не менее важен и нужен чем посредственный ученый!..»

Воспроизведя в голове этот заунывный монолог, Андрей развеселился.

— Нет, не пора! — подумал он вслух. Рядом сидевшая девушка опасливо отодвинулась от Андрея.

— Не пугайтесь, — обратился он к ней, — я не шизик. Просто сегодня меня выперли из академии, и я вспомнил этот момент.

— За что ж вас так? — поинтересовалась спутница.

— А. ни за что. Как при разводе супругов — не сошлись характерами.

— Вы с академией не сошлись или академия с вами?

— Это без разницы. Считайте, что неприязнь взаимная и расстались, как говорится, по обоюдному согласию.

Взглянув на соседку, он отметил, она хоть и не красавица, но довольно привлекательная особа. А главное, у неё неповторимая, обезоруживающе очаровательная улыбка, которую создавали и упругие влажные губы, и подвижные как ртуть серые с икринкой глаза, и восхитительные, рассыпанные по щекам и вздернутому носику кокетливые веснушки и небрежно ниспадающие на фаянсовую шею пепельно-золотистые локоны. В её тихой улыбке ощущалась родниково-чистая душа и не замутненная житейскими вихрями вера в добро.

— Как вас зовут?

— Маша, — спокойно глядя ему в глаза ответила девушка.

— А вас?

— Андрей, — ответил он и скаламбурил: — Ну, прямо библейская парочка — непорочная Дева Мария и святой апостол Андрей Первозванный…

Маша смущенно засмеялась.

— Вот что Превосходящая, — выпалил он спутнице, — а если я вас попрошу хотя бы на полчаса не исчезать в окружающем пространстве? Вдруг у вас найдется такое свободное время?

— Найдется, — улыбнулась она, — только, пожалуйста, без примитивных ухаживаний и пылкого трепа о любви с первого взгляда. И учтите: через три часа у меня поезд в Ригу.

— Принимается!

…«Станция Речной вокзал. Конечная. Дальше поезд не идет. Просьба освободить вагоны!» разнеслось из динамика

…У подножия ярко-зеленого косогора, усыпанного желтыми цветами одуванчиков, катила бурые воды, недавно освободившаяся ото льда Волга. По ним шаловливый ветер с азартом гонял косяки серебристых переливчатых зыбей. У берега бело-голубой дебаркадер слепил глаза бликами многочисленных окон. Цветастый транспарант над центральным входом приглашал жителей и гостей столицы на увлекательную речную прогулку. Нарядный теплоходик пах свежей краской, новыми пеньковыми канатами и сосновой смолой нагретой полуденным солнцем палубы.

Едва Андрей и Маша взбежали по сходне, как вахтенный на дебаркадере отбил склянку в корабельный колокол. Теплоходик деловито рыкнул и устремился на фарватер великой реки.

Они зачарованно глядели на убегавшую за бортом вспененную воду. Беспричинная радость и необычайная легкость овладели Платоновым. Он вдруг осязаемо ощутил, как суетный переменчивый и беспощадный мир, в котором нужно быть в постоянной готовности к отражению внезапных невзгод и напастей, в одночасье исчез, едва винты теплохода вспороли упругую речную гладь. И это стало началом какого-то нового бытия…

Он взглянул на свою спутницу. Лицо Маши было сосредоточенным и, наверное, потому казалось чуть строгим и по-матерински озабоченным. Видимо, в этот момент она тоже размышляла о чём-то важном для себя.

Палевый ворсистый свитер крупной вязки эффектно облегал её хрупкую фигурку. Высокие замшевые сапожки ладно сидели на стройных ножках. Легкий порыв ветра набросил на лицо золотистую прядь волос, и в них сразу же запутались солнечные лучи.— «Прямо, Васнецовская Алёнушка на камушке в современном варианте», — отметил про себя, разглядывая её, Андрей.

…С кормы донеслись звуки гитары и знакомая с курсантских времен песня:

— Идем, — схватил Андрей за руку и потянул за собой ничего не понимающую Марию.

Тепло девичьей ладони отозвалось в его душе давно забытым чувством восторга. Он порывисто повернулся к своей спутнице. В её расширенных от удивления глазах плясали, словно огни святого Эльма, игривые всполохи. На палевых щеках янтарным бисером играли восхитительные веснушки…

— Мария, отвернись, — с хохотом прокричал Андрей, иначе я начну объясняться тебе в испепеляющей душу любви…

— Не получится, — игриво погрозила она пальчиком, — уговор дороже денег!

А на корме самозабвенно пели:

…На маленькой прогулочной палубе, охваченной ажурным полукружьем сетчатого ограждения, в причудливых позах возлежали человек восемь девчонок и парней. Рюкзаки и палатки, разбросанные в беспорядке тут же, колоритно дополняли импровизированный цыганский бивуак. На кормовом планшире, восседал бородатый взъерошенный парень в лиловом с черными квадратами свитере, потертых джинсах и стоптанных сапогах с низкими голенищами. Закрыв глаза, он весь был во власти звучания струн.

Увидев Андрея и Машу, компания, не прерывая пения, приветственными жестами позвала их к себе, предлагая включиться в общее веселье. Бесшабашное чувство почти забытой курсантской вольницы кинуло Андрея к этим ребятам и он, на ходу подстраиваясь под их ритм, подхватил:

Компания с энтузиазмом поддержала:

…Веселая компания сошла в Парке Горького. Андрей долго махал им вслед, пока теплоходик не нырнул в холодную черноту пролета Каменного моста.

Вышли на Васильевском спуске. Поднялись к Красной площади. Солнце уже било из-за золоченых куполов Кремлевских храмов, разбрасывая окрест желто-малиновые брызги. В этот предвечерний час площадь была почти пуста. Гулко стучали каблучки Машиных сапожек по полированной брусчатке. Этот цокающий стук вдруг отчетливо напомнил ему промозглую ноябрьскую ночь шестьдесят первого года, когда они, участники парада, оказались невольными свидетелями поспешного перезахоронения Иосифа Виссарионовича Сталина…

Он огляделся. Ничего-то с тех пор здесь не изменилось. А вот за прошедшие годы в стране изменилось многое и к великому сожалению, совсем не в лучшую сторону.

Для большинства россиян жизнь стала безликой, бесцельной и примитивной.