Дунаев закурил, сочувственно посмотрел на ошарашенного Андрея, вздохнул и продолжил свою жестокую исповедь:

— Я понимаю, всё это крайне неприятно слышать, тем более что работа находится на стадии завершения. Ещё максимум годик и можно смело выходить на защиту, но!… — Он развел руками:— Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Потом, вы, наверное, уже знаете о внезапно возникшей серьёзной проблеме вашей легитимности как соискателя по нашей кафедре?

— Знаю, — ответил Платонов, — только не понимаю, в чем же моя вина, и почему мне не разрешают закончить работу, когда столько уже сделано? Допустим, не будет вас, Еремина, но ведь кафедра-то остается, и работу мою на кафедре знают. Допустим, ни вы, ни Еремин теперь не можете официально руководить моей работой, но что мешает назначить нового, пусть и формального, руководителя, а вас оставить консультантами? Поверьте, я бы не злоупотребил ни вашим временем, ни вашими знаниями.

Андрей разнервничался, но старался держать себя в руках, чтобы не сорваться на эмоции:

— Что же касается разрешения Генерального штаба, то ведь вы прекрасно понимаете, это всего лишь необходимая формальность. И если из академии туда поступит представление, то, думаю, отказа не будет. Я же ведь не мальчик с улицы. И за время пребывания в соискателях ни в чем не скомпрометировал себя. Оплошности и недочеты в работе чиновников случаются в любом деле, но это, по-моему, не повод выдворять меня за ворота…

Дунаев слушал, не перебивая. Дождавшись пока Платонов выговорится, он взял со стола листок:

— Вот набросок ходатайства в Генеральный штаб о разрешении закончить вам на кафедре работу. Вчера я имел беседу с заместителем начальника академии по научной работе генералом Смолиным. Он с пониманием отнесся к ситуации, в которой вы оказались, и предложил такой вариант: Если новый начальник кафедры полковник Фалеев Константин Константинович, вы его знаете, согласится на научное руководство вами и представит ходатайство кафедры, то командование академии пойдет навстречу и обратится через главкома в Генеральный штаб.

— Но, насколько я знаю, — выдавил Платонов, — Константин Константинович специалист в области автоматических систем управления двигателей. Захочет ли он влезать в вопросы газовой динамики?

— А вот это, батенька, — развел руками Дунаев, — вам с ним решать…

Украдкой взглянув на настенные часы, Дунаев, подвел итог:

— Давайте договоримся так: вы обдумаете варианты продолжения своей работы, в том числе, возможно, и в гражданских, или других военные вузах. Поговорите с Воиновым, с МАПовцами, короче, провентилируйте все возможные комбинации. И если окончательно остановитесь на нашей академии, то позвоните мне домой. Желательно вечером. Я переговорю с Фалеевым, чтобы он вас принял. И с ним уже ищите приемлемый для вас обоих вариант. О результатах беседы мне тоже сообщите. Вот пока на этом мы и остановимся. Он поднялся.

— Извините, Андрей Семенович, но у меня через час важная встреча в академии наук, а туда добираться минут сорок, не меньше. Желаю удачи!…

…Беседа с Фалеевым была тяжелой, хотя и проходила в доверительной обстановке и в обходительных тонах. Это был как раз тот самый случай, когда с первых минут общения собеседники ощущают внутреннее взаимное отторжение и никакие любезности и радушные улыбки это отторжение не могут устранить.

Фалеев, по-видимому, был знаком с содержанием их последнего разговора с Дунаевым и решением академического начальства на сей счет. Поэтому он без обиняков повел такой разговор:

— У вас большой и интересный задел, Андрей Семенович. Можно сказать, что в первом приближении диссертация уже хорошо просматривается. Но обстановка на кафедре, как вы знаете, неожиданным образом изменилась не в лучшую сторону. Причем для кафедры это почти катастрофа. Сами посудите: из шести докторов наук остался один, из девяти кандидатов — семь. Сократили кафедральную научно-исследовательскую лабораторию. Существенно будут изменены учебные программы и курсы. И, главным образом, за счет фундаментальных дисциплин: газовой динамики и теории ракетных двигателей. В этой связи ваша тема выпадает из новой кафедральной «обоймы» и, если вы твердо намерены защищаться у нас, то её надо срочно и весьма серьезно корректировать иначе Генеральный штаб не даст «добро!» на вашу работу.

Андрей слушал, не перебивая. С каждой фразой Фалеева ему всё отчетливее становилось понятным: ничего путного с этим полковником не получится…

Фалеев достал из стола заготовленный листок и протянул его Платонову:

— Ознакомьтесь с возможным вариантом.

Внимательно прочитав содержание бумаги несколько раз, Платонов возвратил листок её автору:

— Но это означает, что фактически всю работу нужно начинать с начала. Здесь сплошная автоматика, а я не считаю себя специалистом в этой области. Потом, экзамен кандидатского минимума я сдавал по теории ракетных двигателей. Значит, его тоже придется пересдавать?

— Ну, что уж вы, право, так категоричны? — усмехнулся Фалеев. — Что значит не специалист? Все мы, окончившие военные вузы, специалисты широкого профиля. И потом, это же автоматика ракетных двигателей, а не маневрового тепловоза.

Он сделал выжидательную паузу и перешел на доверительный тон:

— Вам, Андрей Семенович, особенно волноваться не следует. Весь необходимый материал уже есть. Это пара разделов моей докторской диссертации. Ваша задача — довести его до соответствующей кондиции, выполнить кой-какие расчеты на ЭВМ. Вы оформляете все это как кандидатскую диссертацию, а я, после соответствующей переработки, использую её в своей докторской. Таким образом, — он многозначительно подмигнул, — мы с вами одной работой убиваем двух зайцев. У охотников это называется «бить дублетом». Вам хорошо — кандидатские корочки в кармане, и мне хорошо — докторская и плюс без задержки звание профессора, так как буду иметь двух защищенных кандидатов наук. Один у меня защитился полгода назад. А экзамен по специальности — вообще не тема для беспокойства. Этот вопрос я беру на себя…

Платонов с неприязнью посмотрел на раскрасневшегося паркетного полковника:

— К сожалению, Константин Константинович, я не смогу принять ваше лестное предложение. Я слишком много труда вложил в свою работу, чтобы вот так разом, выбросить её в помойное ведро.

— Очень жаль, — равнодушно сказал Фалеев, — но другого варианта для вас в академии нет.

— Ну, что ж, — поднялся Платонов, — будем искать не в академии.

Вечером Андрей позвонил Дунаеву. Его сообщению об отказе сотрудничать с Фалеевым, тот не удивился:

— Я это предполагал, — сказал Михаил Иванович, — жаль, что все закончилось таким нелепым образом, — посочувствовал он, — но я уже ничем помочь вам не могу…

Всезнающий толковый словарь С.И. Ожегова объясняет понятие шок как «тяжелое расстройство функций организма вследствие физического повреждения или психического потрясения». Было ли то состояние, в котором пребывал Платонов, выйдя за ворота академии шоком или нет, сказать трудно только чувствовал он себя погано, хотя и не испытывал ни страха, ни растерянности. И как ни странно, пребывал он в этом мерзопакостном состоянии недолго и вышел из него довольно легко, не прибегая к интенсивной терапии в виде хмельного загула. Может быть, благотворными оказались в тот момент физическая и моральная закалка, которые он получил сполна в процессе своих научных мытарств. А может быть, просто в одночасье стал старше и рассудительнее.

Ведь с прагматичной точки зрения в предложении Фалеева не было ничего предосудительного. Ему, оказавшемуся неожиданно и наверняка не без чьей-то помощи во главе одной из ведущих кафедр академии, нужно срочно становиться доктором. Тут подворачивается подходящий вариант, и он предлагает брошенному на произвол судьбы и почти отвергнутому научными чиновниками соискателю поработать на себя и не без пользы для самого соискателя.

Однако, с моральной точки зрения, которую, правда, мало кто в этой ситуации брал во внимание, это был плохо скрываемый торг. Никакой науки в фалеевском варианте не было. Она в нем присутствовала лишь как некая питательная среда для быстрой карьеры амбициозного полковника. Так же, как не было в тот момент ни у кого ни малейшего желания и заинтересованности вникать в судьбу оказавшегося в нелепой ситуации Платонова. Для Фалеева он был подходящий подручный исполнитель, для остальных и того проще — неудачливый парнишка из провинции, достойный сожаления…