Разгар июльской духоты. Безжалостное солнце и липкий воздух, насыщенный парами нефти, моря и перегретой земли, плавили мозг, а тело делали безвольным и ленивым. В такую пору местные аксакалы, отполированные песчаным хамсином до эбеновой черноты, коротают жару в укромных чайханах за неспешными нардами и долгой беседой, а бездомные бакинские собаки, коих в обычное время полным-полно на улицах, прячутся в тени каменных арок проходных дворов. И вот в это апшеронское исчадие ада ворвался, как всегда шумный и самоуверенный, Максим Горский:

— Эй, научный схимник! — весело заорал он с порога, словно не было двух лет беспричинного молчания. — Принимай гостя!

И не дав очухаться изумленному хозяину, сгреб его в свои объятья.

Платонов сразу подметил в друге большие перемены: Макс раздался, приобрел осанистость. Ухоженная короткая щеточка черных усов над верхней губой придавала выражению его лица строгий, официальный вид. Повелительные нотки, которые раньше только изредка проскакивали в разговоре, теперь обрели устойчивую интонацию чиновника высокого ранга.

— Я поживу у тебя недельку, — продолжая тискать и рассматривать Андрея, — категорически заявил Горский. — И не вздумай возражать! Я соскучился по тебе и хочу побыть с тобой!

Выпустив, наконец, из своих объятий Андрея, он по-хозяйски прошел в комнату, бросил в угол небольшой чемодан, сам рухнул на тахту.

— Садись! — указал он Платонову на стул. — Садись и рассказывай!

— Да мне особо и рассказывать нечего, — возразил Андрей, — всё обыденно и тебе вряд ли интересно: защитился, получил, как видишь, подполковника, стал заместителем начальника кафедры. По-прежнему холост. Что ещё? Есть ученик в Пензе. Толковый парень. Через годик, думаю, выйдет на финиш. Вот, пожалуй, и всё.

— Ты, прямо, как в анкете: «не владею», «не проживал», «не был», «не привлекался»! — расхохотался Горский. — Всё это дружище я знаю без тебя: и про успешную защиту, и про чины и звания и про холостяцкую жизнь… Вот разве, что про пензенского ученика слышу впервой!

— Откуда ж ты такой осведомленный? Мы уж скоро два года как не общались?

— Обижаешь и как всегда недооцениваешь, — иронически скривился Максим. — Я, между прочим, теперь начальник управления кадров весьма не хилого учреждения. Общаюсь с коллегами, в том числе и с моряками. И держу «на пульсе» твою бакинскую одиссею. Мне это интересно. Ты же ведь не пишешь, не звонишь. Я для тебя лицо второстепенное, не достойное внимания преуспевающего ученого …

— Не ёрничай, Макс. Ты же знаешь, что я всегда рад нашим встречам. Мы же из одного детства. Лучше расскажи как Аксинья, Олег? Кстати, а где они сейчас? И откуда взялся ты?

— Отвечаю, как на исповеди: отдыхали всей семьей в санатории в Мардакянах. Объедались фруктами и опивались великолепными азербайджанскими винами. Любовались местной экзотикой и кавказской природой, а также очаровательными горянками. — Макс сочувственно усмехнулся. — Это ты, научный сухарь, ни черта не видишь вокруг. Живешь в райском саду, ходишь среди обалденных, восточных красоток и до сих пор, наверняка, не завел, я уж не говорю гарема, хотя бы элементарной любовницы. Ну, да бог с тобой! Не буду больше травмировать целомудренную душу.

Он поднялся с тахты, подошел и обнял Андрея:

— Не знаю, почему, но поверь, Андрюха, в особо паскудные минуты, вспоминаю тебя и от души завидую твоей отстранённости от жизненного дерьма. В столице таких людей давным-давно нет. Они вымерли вместе с мамонтами.

— Брось, Макс. Не такой уж я херувим небесный, каким ты меня представляешь. Пошли-ка лучше на кухню готовить стол. И не уходи от ответа: где семья и как ты оказался здесь? — наигранно строго потребовал Андрей.

— Слушаюсь, товарищ подполковник! — в тон ему ответил Максим. — Разрешите старшему лейтенанту запаса следовать за вами на кухню и во время приготовления праздничной трапезы держать исповедальную речь?

— Валяй, старлей! — похлопал друга Платонов.

— Итак, мы продолжаем КВН, — бойко шинкуя овощи, игриво продолжил Горский. — События развивались по законам классического курортного романа. Приметил я как-то среди отдыхающих смазливую бабенку. Глазищи — во. Так и притягивают. Сначала я решил не стоит искушать судьбу. Но глаза этой бестии просто сводили с ума. И мы с ней, конечно же случайно, столкнулись у бювета минерального источника. Обменялись ничего не значащими фразами, и я понял, что «поплыл». Потом начали встречаться. Естественно, тайком от моих. Ей проще. Она свободная птица. Разведенная. Между прочим, доцент вашего Бакинского университета. Филолог. Имеет большие связи в ученом мире. Имей это ввиду, вдруг понадобится.

Макс разлил по рюмкам коньяк и кивнул: дескать махнем для разминки.

Андрей пристально взглянул на друга.

— Чего ты на меня пялишься? — хрустя редиской, спросил Горский. — Хорошими связями, как и надежными любовницами, пренебрегать не стоит…

— Валяй, дальше, — усмехнулся Андрей.

— Что, завидно?— вскинулся Гороский

— Не то, чтоб завидно, — сказал Андрей. — Просто мне всегда интересно, как ты ловко такие делишки прокручиваешь. Ещё со школьных времен интересно.

Макс самодовольно хмыкнул, покачал головой, но не стал язвить на сей счет.

— Вчера я отправил своих домочадцев восвояси. Аксинье сказал, что смотаюсь на недельку к тебе. И как видишь, не обманул женушку.

Он снова разлил коньяк по рюмкам.

— Слушай, — возразил Платонов, — не гони лошадей. Так мы никогда не сядем за стол.

— Ты, Андрей, — ни с того ни с сего взвился Горский, — правильный, как департаментский циркуляр. Всё то у тебя должно быть честь по чести: салфеточки, приборчики, ножички, вилочки. Чинное застолье с правильными тостами, любезными «кудахтаньями»…

— Перестань, — попробовал урезонить друга Андрей. Но Максима уже понесло:

— Не беспокойся, чести твоего дома не уроню. У неё в центре, на набережной, трехкомнатная квартира. Так, что не переживай за мораль!

— Дурак ты,— начал заводиться Андрей. — Твои проблемы мне как-то до лампочки. И мораль твоя тоже. Меня всё равно целыми днями нет дома, так что переживать не о чем.

— Ну, да, — ехидно поддакнул Максим, — ты же у нас стахановец. По три нормы выдаешь на гора. Весь в науке, в педагогике. Молодец. Ты всегда для меня служил символом!..

Горский, не чокаясь, опрокинул рюмку, серьезно посмотрел на друга и тихо выдавил:

— А если без шуток, Платонов, то для меня ты действительно символ в жизни!..

Всю неделю виделись они урывками. Андрей ни о чем не расспрашивал. Макс ничего не рассказывал. За столом обменивались ничего не значащими фразами и разбредались по углам: Горский заваливался спать, а Платонов на кухне чего-нибудь читал или пытался писать.

…Вечером, накануне отъезда, Платонова в прихожей встретил улыбающийся, тщательно выбритый и наодеколоненный Горский — в пляжных шлепанцах, коротких шортах и цветастой майке навыпуск.

— Здравия желаем, товарищ ученый подполковник! — весело заорал он, приложив к виску шумовку. — Разрешите доложить: прощальный ужин в вашу честь готов. На первое коньяк с бутербродами из осетрины, на второе бутерброды с коньяком, на третье коньяк с кофе или наоборот…

— А как же твоя пассия? — подначил Андрей, — небось, страдает и мечется в преддверии разлуки?

— Всё! Бабы по боку! Прощальный вечер с другом детства! Виват!

Он легонько обнял Андрея, продолжая дурачиться:

— Эка, тебя понесло! В декаданс подался. Дона Аминадо вспомнил — рассмеялся Платонов.

— О! Военные не так глупы, как прикидываются! — парировал Макс, — может быть, продолжишь?

— Изволь, коль охота: