Они уселись друг против друга на мягких стульях с выпиравшими под обивкой пружинами, и между ними вдруг возникла какая-то странная близость, хотя они по-прежнему были врагами.

— Случилось всё это осенью, сразу после окончания войны. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф… — Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.

Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуань, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и ещё с довоенных времён проживало много японцев.

Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средств работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими гражданами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращённых в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результате недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.

Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо «недостаточное питание» писали «нарушение питания». Таким образом, как бы подчёркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.

«Нарушение питания» — это был послевоенный неологизм, позволявший прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.

Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты для изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своём отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена, но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг. Харбинский филиал отряда теперь существовал под вывеской Службы противоэпидемической зашиты и профилактики водоснабжения, и его персонал боялся за свою безопасность меньше, чем офицеры основного отряда. Некоторые считали даже, что советские войска, заняв город, вряд ли станут предъявлять особые к ним претензии. Но потом началась паника, которая захлестнула всех.

Во время этой паники Тэрада взял увольнительную и, захватив с собой несколько тюков, вместе со своим денщиком скрылся из части. Сначала они прятались в доме старого университетского товарища Тэрады, но потом денщик, переодевшись в штатское, отравился к семье в Синьцзин, который был уже переименован в Чанчунь.

В Харбине было полно советских частей. Вылавливали разбежавшихся японских солдат и отыскивали тайные склады оружия.

Однажды к Тэрада в комитет неожиданно заявился Убуката. Поверх одежды на нём был вылинявший белый плащ, вместо фуражки — голубая лыжная шапочка.

— Убуката?! — Тэрада от изумления разинул рот. — Откуда ты взялся?

Он не верил своим тазам. Он полагал, что его друг вместе с персоналом основного отряда давно уже подался на юг или на самолёте удрал в Японию.

— А ты что делаешь в этом паршивом городишке? — вместо ответа спросил Убуката, и на его лице заиграла улыбка.

Больше они объясняться не стали. Молча пожали друг другу руки. Оба без слов всё поняли. Ведь Маньчжурия была их второй родиной, и когда-то они торжественно поклялись до конца своих дней не расставаться с этой страной.

Какую бы работу в 731-м отряде они ни выполняли, им не хотелось отсюда бежать.

Выражение лица Убукаты внезапно стало суровым.

— По правде говоря, — тихо произнёс он, — я в Харбине не один. Со мной женщина.

— Ого! Это приятная новость! Ты неплохо начинаешь свою новую жизнь. Что ж, поздравляю!

Узнав, что жена, или, вернее, возлюбленная, приятеля — русская белоэмигрантка, Тэрада был немало удивлён. Звали её Оля. Она служила продавщицей в большом универмаге Чурина на углу Китайской улицы — харбинской Гинзы[9].

Универмаг принадлежал старой торговой фирме, во главе которой стояли русские. В этом универмаге можно было найти всё: от мехов, драгоценностей и дамской одежды новейших моделей до лучших сортов водки и шоколада. На работу продавщиц тут подбирались только красивые женщины.

Хотя дело явно шло к военному разгрому, в магазине Чурина можно было увидеть такие товары, о которых в Японии успели уже забыть. Однако за год до окончания войны сотрудники русского отдела японской военной миссии в Харбине совершили на фирму Чурина налёт, произвели обыск и аресты, сам управляющий едва спасся бегством.

Новый управляющий приехал из Шанхая. Это был немец, член нацистской партии, которого поставила во главе фирмы японская военная миссия. Считалось, что это ограничит деятельность русских белоэмигрантов и поможет усилить японскую разведку в Советском Союзе.

Убуката, находившийся в то время на основной базе 731-го отряда, встретил там одного молодого русского — очень красивого юношу. Собственно, это была обычная встреча с подопытным заключённым. Но можно сказать, что Убуката встретился тогда со своей судьбой.

Этот юноша был переведён из харбинской тюрьмы, которую русские эмигранты прозвали «приютом» и которой они страшились больше, чем смерти. Это была специальная тюрьма японской военной миссии, предназначенная для советских разведчиков, тайно перешедших границу, и для русских белоэмигрантов, подозреваемых в шпионаже.

Для тех, кого переводили в 731-й отряд, всякое общение с внешним миром, в том числе и с «приютом», полностью прекращалось. Ни писем, ни передач…

Время от времени Убуката заходил в камеру к русскому юноше. И однажды тот сказал ему:

— Господин поручик, позвольте мне обратиться к вам с просьбой. У меня есть невеста. Зовут её Оля, она работает продавщицей у Чурина…

Судя по рассказу молодого человека, он тоже служил в этой фирме, там его арестовали и увезли в «приют». Незадолго до этого он был помолвлен с Олей. Просьба сводилась к тому, чтобы Убуката передал ей от него весточку. Обратился он именно к Убукате потому, что тот учился в Маньчжурии и немного знал русский язык. Молодой человек, когда работал в фирме Чурина, обслуживал японских клиентов и довольно сносно говорил по-японски. Благодаря этому между ними сразу установилась какая-то близость.

Убуката согласился выполнить просьбу русского; выбрав удобный момент, он во время служебной поездки в Харбин отыскал дом неподалёку от греко-православной церкви, где жила со своей матерью невеста русского юноши. Он решил явиться к ней прямо домой, потому что разыскивать её в универмаге, находившемся под неусыпным надзором японской секретной службы, для него, японского офицера, было делом небезопасным.

Оля считалась русской эмигранткой, но по матери она была еврейкой. Когда управляющим фирмы Чурина стал немец-нацист, над ней нависла опасность увольнения.

Увидев перед собой японского офицера, Оля сначала испугалась, но когда Убуката сказал, что пришёл по поручению её жениха, она впустила его в дом. Матери дома не было.