— Пока мы не станем сильные, нет смысла идти на войну, правда? — я додавливал Мичила, — а потом пойдём. Обязательно. Ты вырастешь и поднимешь бунчук своего рода!

Я не стал ему объяснять, что мне никакие войны не упали, а вот с поголовьем надо было что-то делать. Это всё из-за того, что я мягкий и добрый. Бабы специально мне подставились, как знали. Вместо того, чтобы быть жестким и беспощадным, я тут жопы дикарям подтираю. Что теперь. Раз подписался, так надо исполнять.

Я начал себя утешать, что я выехал, так сказать, отдохнуть на другую планету, маленькое такое сафари и секси-трэвэл. Дырка на Землю от меня никуда не уйдет, а тут вроде обнаружилась стабильность. Никто в морду кастетом не тычет, руки за спину не заворачивает. Мне теперь можно вообще ничего не делать. Сиди себе, смотри в синее небо, на седые травы и линию горизонта. Думай, "как дальше жить будем". Все люди опытные, сами знают, что надо делать. Иногда можно показать, кто в доме хозяин, но это больше самодурство.

Но весь кайф испортила, как водится, старуха. Притащила какие-то дощечки с рунами, типа тут написано, куда и когда надо перемещаться. Ничего в этом не понимаю. Малой выручил, говорит, пора сниматься и переезжать. Отец его, оказывается, готовил к жизни, всё рассказывал. Старшие-то братья уже знали всё, покойный старик, в принципе, делами не занимался. Настоящий степняк.

Ни дня мне покоя! Надо идти к какой-то Ыныыр Хая, Горе-седло. Даю команду, кочуем! Мои работнички зашевелились. Разбирают юрты, скатывают кошму, укладывают решетки. Женщины пакуют скарб. Часть вещей складывают в повозки, часть увязывают в седельные сумки. За день уложились и спали уже под открытым небом. С утра тронулись. Малой достал бунчук, надо, говорит, вывешивать, чтобы издалека было видно, что это не войско в набег идет, а мирный скотовод кочует. На бунчук надо тряпки своего цвета. Ещё проблема, атрибутика своего клана. Тоже ведь важная вещь. Достал свои потрёпанные семейники, такого жизнерадостного оранжевого цвета с зелёными цветуёчками. Вот и бунчук. Поехали. Ослы орут, овцы блеют, пыль столбом. Романтика. Мама, я – кочевник. С ума сойти. Мой прадедушка радовался бы несказанно. Собаку я положил в тележку, на кошму. Выздоравливает пёсик. "Ты потерпи", — я ему сказал, — "за одного битого двух небитых дают". Собака согласно вильнула хвостом.

Где-то за горизонтом, левее нас виднеется столб то ли дыма, то ли пыли. Мичил говорит:

— Будай ботор кочует.

— Ты видишь бунчук?

— Нет, они там, — машет рукой, — стояли, а теперь пора кочевать. Потом рядом с нами встанут, на север от Ыныыр Хая.

Я начинаю верить, что земля плоская и лежит на спине черепахи, которая, в свою очередь, стоит на трех слонах. Бурые пейзажи с пятнами неяркой зелени внезапно сменяются натюрмортами с сочной травой и кустарником в неглубоких лощинах. Овцы сразу кидаются её объедать, да и лошади тянутся к свежатинке. Мы их не торопим. Вообще, торопиться – не в привычке кочевника. На мою душу опускается спокойствие, я понимаю, что уже не надо выживать, а можно спокойно смотреть в синее бескрайнее небо над нами, слушать щебет птиц и скрип повозок. Напеваю что-то из репертуара Окна Цахан Зама. Занудные такие монголо-калмыцкие мотивы.

Мои красавицы едут рядом со мной, в полном вооружении, при луках и колчанах, периодически вместе с Мичилом отъезжая в сторону, пострелять байбаков. Это детская забава, животные любопытны и подпускают охотников близко. К вечеру у нас всегда свежатинка на ужин. Вопрос "как жить дальше" отодвинулся на некоторое время, но его надо решать радикально. Кулуты понурые и невеселые. Не знаю, что они думают. Старуха в возочке сидит. Надулась, как мышь на крупу, хотя я её ни разу не ударил. Известная порода.

Пока девушки гоняли дичь по полям, заметили на севере клочок тряпки на палке. Зоркий сокол, Сандра, видит, похоже, и за горизонтом. Говорит, мне, что человек идёт. И что теперь? Идёт себе человек и идет. Может, по делам. Или просто так, к соседу, кумысу попить. Для бешеной собаки семь верст – не крюк. Мы, помню, на ГТТ за самогонкой и за сорок километров по тайге гоняли. Однако любопытные девахи помчались смотреть, кто там и что там. Обратно привезли какую-то оборванку, от новостей чуть не захлёбываются.

— Что? — спрашиваю.

— Это внучка Улахан Тойона Старшего Рода Белого Коня! — отвечает Алтаана.

— И что с того? Что вы вообще туда помчались? Может там засада была, для таких дурочек, как вы? Посадите её в кибитку, пусть отдыхает. Останавливаться не будем, — проявил я самодурство и волюнтаризм.

Так и поехали дальше. Внучки всякие ходят, от работы отвлекают.

Вечером, когда припарковались на ночёвку, внучка начала качать права.

— Почему вы сразу не остановились, когда меня увидели? — высказывает претензии красотка, а глаза её сияют неземным огнём.

Знакомые какие слова, а? Я такое где-то когда-то неоднократно слышал. И ни здассти тебе, ни до свидания.

— Меня зовут Магеллан, род Белого Ворона! Был ли добрым ваш путь, уважаемая? — надо сбить с неё спесь, правила вежливости никто не отменял. Но эта коза считала иначе.

— Меня зовут Сайнара, Старший Род Белого Коня. Я внучка Улахан Тойона! Ты должен дать мне коня, еды на два дня и воды! — она ничуть не смутилась.

Принцесска, значить. А ничё так. Стройная, высокая, глаза хоть и не сапфировые, но все равно красивые. С поволокой. Светло-карие глазёнки. Ишь, как смотрит. Не смотрит, а сверлит, наскрозь. И грудя чуть не вываливаются из остатков халата. А гонору-то, а гонору. Принцесски, они такие, да. Под глазом застарелый бланш, руки в царапинах, дорогущий халат порван и весь в кровище, от шаровар одни тряпочки остались, сапоги – в клочья, волосы сбились в сорочье гнездо, а всё туда же. Права качать. Чувствуется порода. Только не та, что нам надо.

— А ху-ху не хо-хо? Детка, ты кому тут приказы приказываешь?

— Я внучка Улахан Тойона Старшего Рода! Вы должны мне дать то, что мне нужно.

— А я тойон рода Белого Ворона. И ничего никому не должен. Доедем до Ыныыр Хая, там поговорим. Всё!

Я отвернулся и ушел. Овца, походу, растеряла все ориентиры, пока бродила по степи. Таких надо на цепочке возле юрты держать, во избежание. Если бы это чучело не давило авторитетом, то я бы её лично на руках донёс до дедушки. Но беспонтовые наезды надо давить в зародыше. В таком вот аксепте.

Мы шли проторённым путём, четыре дня в дороге, и прибыли на пастбища. Так же быстро разложились. Поставили юрты, распаковали казаны. Здесь есть утоптанные площадки для юрт и кострища. Место, куда мы прибыли, мне понравилось. Плоскогорье, высотой метров двести, не более. Ыныыр Хая, гора-седло, виднеется километрах в трёх на северо-восток. Две пологие вершины, под пятьсот метров высоты, покрыты зеленым мехом леса. Шанхайский барс, не иначе. Недалеко от нас – небольшой водопад и речка.

Такие места называют аласы, то же самое, что и яйла, альпийские луга. Алас – слово-то какое красивое. Созвучно словам палас, атлас. И вправду – атлас. Изумрудная трава, яркое солнце, блики воды, шелком вышиты облака на синем небе. Луга тянутся на восток по косогорам до самого горизонта, на юге, за степью, видны Кара Кумы, черные пески. На север – поднимаются лесистые холмы, а дальше – невысокий хребет. Наконец-то мы на том месте, где можно расположиться с минимальным комфортом. Лес, вода, свежий воздух.

Первым делом я ввёл цивилизованные нормы для санитарии и гигиене. Песталоцци из меня неважный, конечно, но базовые навыки я им привил. Определил отхожее место и всем втолковал, для чего. Немедленно устроил для себя стирку с купанием. Побрился. Всех загнал на помывку. Стиральный порошок, шампунь, гель для душа произвели фурор среди девушек. Они бы всё извели в первый день, но я выдал по пять граммов на нос. И этого хватило. Мыло, оказывается, у них есть. Не супер, конечно, больше похожее на хозяйственное. После купания развесил я свои тряпки на кустах сушиться, сам переоделся в чистое. Нижнее бельё тоже вызвало расспросы. Довёл своё мнение до окружающих, что в человеке всё должно быть прекрасно.