На столе уже стояла банка с мутным рассолом. Тут же нашлась записка: "Мы ушли на речку. На плите стоит заваренная трава, пей, это от похмелья. Будем к обеду". Нашел ёмкость с какой-то бурдой. По запаху – мята, чабрец и еще какие-то едва уловимые запахи. Выпил половину настоя, хлебнул рассола. Чёрт, эта женщина знает, как надо обращаться с мужчинами. Похоже, у неё было правильное деревенское воспитание, когда с детства прививают базовые понятия. Я уже хотел идти к рюкзаку за своим аварийным пакетом первой противоалкогольной помощи, а тут такой сюрприз. Пошел курить на крыльцо. В процессе выяснилось, что трава таки действует довольно эффективно. Потерянные рецепты наших предков, что ли? Забодяжил кофе, проверил запасы еды. Не густо, я вообще-то не рассчитывал на троих, но запас брал всё-таки на несколько дней. Хлеб кончался. Выпил кофе, это окончательно прочистило мне мозги. Надо что-то делать, дело-то к обеду идёт. Но хорошо здесь всё-таки.

Взял в машине нитяные перчатки, сразу подумал, что надо будет спецодежду прикупить. Пошел в кирпичный сарай, смотреть железки и разгребать завалы. Вытянул на средину сарая остов велосипеда, начал проводить ревизию, при этом выводя речитативы себе под нос:

— Жизнь невозможно повернуть наза-а-а-д и время ни на ми-и-иг не остановишь, и неизбежна ночь, куда идет мой дом, и я сижу на нем! Бам-бам-барарам-парарам-пам-пам! Кенни, где ты, Кенни? Это ты, Мирон, Кенни убил! О самоцветный Бырга! О дух Маниту, твоё яркостное сияние ослепляет меня! — перевел дыхание и продолжил. — В перекрестье прицела небесных цветков, незабудок священных, я жажду малиновый звон котелков и теплое тело Венер белопенных.

— Тело Венер, значит. Белопенных, значит, возжаждал? — раздался сзади ехидный голос Ирины. Я обернулся. В дверном проёме, в лучах солнца, сиял силуэт красивейшей на свете фигуры.

— Это гештальт-терапия, дорогая, по-научному. Я сублимирую свои грешные желания через вербальную псевдомимику, при этом не отрицая и когнитивно-бихевиоральную модель, — я попытался оправдываться за ту пургу, что сейчас наговорил.

— Пошли в дом, терапефт! Аня к Машке пошла, смотреть цыплят, там и пообедает. А нам надо поговорить.

Не успели мы зайти в дом, как Ирина развернулась ко мне лицом, положила руки на плечи и, смотря мне в глаза совершенно распутным взглядом, спросила:

— Так что ты там говорил про острую тактильную недостаточность?

С раннего утра, едва солнце осветило купол храма Тэнгри, из города с гиканьем вылетел десяток всадников, разгоняя с дороги редких в это время торговцев и крестьян.

Следом за ними, на своем, золотистой масти жеребце, выезжал сам Улахан Бабай Тойон Старшего Рода Белого Коня, по-праздничному нарядный. В атласных шароварах синего цвета, обшитых по лампасам шнуром, в белой рубашке с воротником, вышитым травяным узором, в мягких сапожках из козлиной кожи с золотым шитьём. На нём был надет парчовый синий халат с вытканными хризантемами, а на голове – восьмисторонняя шапка из бирюзовой парчи с собольей опушкой. На широком поясе – нож и камча о семи хвостах. Красив и богат Улахан Тойон, и никто не скажет, что он совсем старик.

Внучка тойона, гордо восседавшая на свой Звёздочке, выглядела, как цветок жасмина в утренней росе. Легкий, красный с золотом, атласный халат, с вытканными на нём бирюзовыми птицами, золотым шнуром на обшлагах и воротнике, а поверх него – зеленая безрукавка, шитая жемчугами и серебром. замшевые сапожки на стройных ногах и белая тюбетейка с вуалью.

Несмотря на столь раннее время, у выезда из города толпились зеваки, глазея на караван и восхищаясь красотой и богатством Тойона и его многочисленной родни. Блеск золота, радужные блики самоцветов, сияние начищенных бронзовых блях на куртках охраны приводили народ в восторг.

Выезжали из города кибитки, крытые белой кошмой, кибитки, крытые серой кошмой, гружёные тюками верблюды и кони. Над первой кибиткой на длинном шесте раскачивался бунчук из конских хвостов, перевитый красными, жёлтыми и зелеными лентами – знак того, что Улахан Бабай Тойон Старшего Рода кочует. Сквозь скрип колес были едва слышны вопли погонщиков, ор верблюдов перекрывал ржание коней. С этим шумом и выкатился караван на широкую, мощеную камнем Дорогу Отца-основателя, да пребудет с ним слава, и, через некоторое время, поднялся на холм. Тойон обернулся.

С холма был хорошо виден Алтан Сарай. Громада главного купола храма Тэнгри сияла небесной бирюзой, а четыре башни вокруг него – золотом маковок. Чуть ниже храма, и ближе к востоку, красовалась ярко-зелёная крыша Караван-сарая, к ней примыкал ослепительно-белый навес Базара. Сквозь зелень садов были видны оранжевые и коричневые крыши домов, малахитом матово зеленели покрытые медью башенки управы. Казалось, что отсюда, с холма, можно было услышать журчание фонтанов на многочисленных площадях. У восточного выезда из города, возле караулки, копошились маленькие фигурки стражи. Кружевные ленты трехъярусных акведуков обнимали город с северо-востока и северо-запада, теряясь в дымке предгорий. Прощай Алтан Сарай, город мира, город Большой Степи, гнездо лени и разврата.

К Тыгыну подъехал его старший сын, Айсыл.

— Ты остаешься в городе, — сказал ему Тыгын, — следи за порядком и через семь дней допроси Алтанхана. Он должен ответить на наши вопросы. Манчаары знает, в чем провинился Алтанхан.

— Хорошо, отец, — ответил Айсыл, — береги себя.

Как только караван проехал десять тысяч шагов, до каменных столбов, показывающих границу между владениями Города и улусами Рода Серой Лисы, Большой Тойон подстегнул Мохсогола и вырвался вперед, оставляя позади караван, верблюдов и жен. Вслед за ним помчалась его внучка, не желающая отставать от деда, помчался десяток под предводительством Кривого Бэргэна, за ними потянулись и остальные. Когда караван исчез из виду, группа ушла с Дороги и начала забирать на юг, в холмы, покрытые редким кустарником. Чуть позже, когда отряд проскакал между холмами в неглубокую лощину, Тыгын остановился и спешился. Наконец-то они вырвались из этого душного города, на простор, где свежий воздух степи дышит волей и счастьем, где взгляд не упирается в заборы и стены домов, а привольно скользит до горизонта.

— Хай, — сказал он слуге, — распакуй тюк с походной одеждой.

Сразу же тойон переоделся в коричневый халат с неярким рисунком, другие шаровары и сменил сапоги. Так же переоделись и остальные. Всю парадную одежду запаковали в тюки. Выпили кумыса и поскакали на восток, параллельно тракту, по старым, почти заброшенным, дорогам, которые сохранились в хорошем состоянии. Ехать ещё предстояло половину луны, пересекая земли недружественных Родов, избегая ненужных встреч, у Тыгына были свои причины выбирать окольные пути.

Тыгына догнала внучка, и сразу же стала приставать с вопросами:

— Дед, а почему мы не поехали по Дороге? По ней же быстрее, и в постоялых дворах можно останавливаться, и там есть купальни. А так будем тащиться по пыли, как простые пастухи.

— Сайнара, наши предки и были пастухи, а то, что мы сейчас Старший Род – это их заслуга. И если бы предки спали на перинах и на постоялых дворах, то мы не были бы Старшим Родом. А едем мы не по Дороге ещё и потому, что по ней быстро не поедешь – по ней плетутся крестьяне, торговцы, караваны. Не сильно-то и разгонишься. Мы же едем длинным, но коротким путём, — Тыгын улыбнулся, — ты же знаешь, что на Дороге нас встретят посланцы других Улахан Тойонов, зазовут на пир, и будем сидеть у них три-четыре дня. Меньше нельзя – обидятся, а нам только и не хватало новых раздоров. А время потеряем.

— А куда мы спешим?

— На свои аласы. Мне сон был плохой, Тимэрхэн шаманов дал и сказал, что надо в родных местах камлать, так ответ будет. Если тебе хочется в купальню – возвращайся назад, в Алтан Сарай и живи там.

— Нет, я не хочу в Город, — с отвращением сказала Сайнара, — там плохо.

— Вот тогда и не бурчи, что в степи нет перин. Мы будем в пути половину луны, может чуть больше, так что все твои фантазии про степь улетучатся. Акыны сладко поют про доблесть и битвы, но никогда не говорят про тяготы пути.