Срок ультиматума истекал в полдень 19 июля (1 августа). Уже к часу ночи Пурталес получил из Берлина два варианта ноты об объявлении войны и приказ вручить её в 18 часов. Сомнений относительно ответа у кайзера не было, поэтому одновременно он приказал начать всеобщую мобилизацию, известив об этом «кузена Ники», но телеграмма запоздала и оказалась в российском МИД только ночью. После полудня в Берлине началось заседание бундесрата — собрания представителей государств, входивших в Германскую империю. Канцлер сообщил собравшимся об ультиматумах, предъявленных России и Франции, и о намерении императора в случае неудовлетворительного ответа объявить им войну одновременно со всеобщей мобилизацией. Мотивировка была проста — нельзя откладывать военные приготовления, когда противники уже ведут их по обе стороны от границ империи. В заключение Бетман-Гольвег сказал, что война была навязана Германии, которая будет бороться за свою честь, свободу и могущество. Бундесрат проголосовал единогласно — по конституции кайзеру требовалась его санкция.

Около 19 часов Сазонов принял взволнованного германского посла, который трижды спросил его о возможности отмены мобилизации. После трёх отрицательных ответов Пурталес вручил ему ноту. Затем посол, «потерявший всякое самообладание, отошёл к окну, и, взявшись за голову, заплакал, говоря: «Я никогда не мог подумать, что мне придётся покинуть Петербург при таких условиях». Он обнял министра и ушёл». Во Вторую мировую так уже не прощались.

Германия первой объявила войну России, а затем Франции, соблюдя формальности, но выставив себя агрессором. Это была одна из многочисленных ошибок кайзера. Бывший канцлер Бернгард фон Бюлов заметил: «Если до некоторой степени ещё понятно, что после того, как мы оказались в войне с Россией, мы должны были как можно скорее нанести удар Франции, то уже совершенно неразумным и непонятным является, почему мы должны были объявить войну России. Это создало против нас в глазах всего мира хотя и несправедливое, но во всяком случае трудно опровергаемое обвинение в том, что мы явились поджигателями войны».

Действующие лица в Париже:

→ Президент Раймон Пуанкаре

→ Премьер-министр и министр иностранных дел Рене Вивиани

→ Военный министр Адольф Мессими

→ Начальник генерального штаба генерал Жак Жоффр

→ Бывший министр иностранных дел Теофиль Делькассе

→ Бывший премьер-министр Жозеф Кайо

→ Лидер социалистов депутат Жан Жорес

→ Российский посол Александр Извольский

→ Российский военный агент полковник граф Алексей Игнатьев

→ Британский посол лорд Френсис Берти

→ Германский посол барон Вильгельм фон Шён

→ Итальянский посол Томмазо Титтони

→ Сербский посланник Миленко Веснич

Французское слово revanche, означающее «отплата» или «возмещение», не нуждается в переводе. Оно стало всемирным: от матча-реванша в спорте, когда побеждённому чемпиону дают возможность отыграться, до воинственных настроений реваншистов. В нашем случае речь идёт о втором, но постараемся избежать эмоционально окрашенных оценок.

Война с Пруссией, точнее с Северогерманским союзом, которую в 1870 г. начала Франция, закончилась для неё разгромом. После серии поражений армия капитулировала. Император Наполеон III — «ничтожный племянник великого дяди» Наполеона Бонапарта, как назвал его Виктор Гюго, — сдался в плен и отрёкся от престола. В стране воцарился хаос: непрочную, как оказалось, монархию сменила непрочная, как казалось, республика. Новому правительству пришлось 10 мая 1871 г. подписать во Франкфурте-на-Майне суровый мир, получивший название Франкфуртского. С другой стороны тоже было новое государство — Германская империя, создание которой было провозглашено 18 января 1871 г. в Версале.

Побеждённым пришлось уступить провинции Эльзас и Лотарингия, с правом для местных жителей сохранить подданство и переселиться во Францию до 1 октября 1872 г., и согласиться на контрибуцию в 5 млрд. франков (первые 10% через месяц после ратификации договора, остальные в рассрочку, но не позднее 1874 г. и с процентами). Германские войска оставались на территории Франции до выплаты первых 1,5 млрд., а также до «восстановления порядка» в Париже, где была провозглашена Коммуна. Подавлением восставших занялось разместившееся в Версале правительство во главе со знаменитым историком Адольфом Тьером. Так слова «Коммуна» и «Версаль» стали синонимами революции и контрреволюции, «красных» и «белых».

Франкфуртский «мир» многое объясняет в истории Европы вплоть до Первой мировой войны и завершившего её Версальского «мира». Франция не примирилась с ним, поэтому слово «реванш» стало общенациональным лозунгом. Можно было стерпеть контрибуцию: режим Наполеона III, не отличавшийся миролюбием, начал войну и проиграл её — но не потерю двух провинций. Эльзас со столицей в Страсбурге восемь столетий входил в состав Священной Римской империи германской нации, в которой царствовали Габсбурги, и перешёл под власть французской короны по Вестфальскому миру 1648 г., а потому во многом оставался немецким по языку и культуре. Герцогство Лотарингия с центром в Меце было частью той же империи до 1766 г., но здесь намного сильнее оказалось французское влияние — с далёких времён, когда эта земля находилась в центре франкской державы Карла Великого. Но Бисмарка интересовала не история, а стратегия: без включения Эльзаса и Лотарингии в состав создающейся империи он считал невозможным прочно объединить южногерманские земли и создать заслон против Франции.

Франкфуртский «мир» исключил возможность союзнических отношений между Берлином и Парижем. Ни один французский политик не рискнул бы признать его окончательным и отказаться от претензий на Эльзас и Лотарингию. В то же время ни один германский император не мог бы отдать эти провинции Франции. Максимум, на что могли пойти французы, — не настаивать на их возвращении «здесь и сейчас», одновременно требуя уступок в другой сфере. Максимум, на что могли пойти немцы, — предоставить французскому населению провинций широкую автономию. Примирить эти две позиции было невозможно.

Новые хозяева старались «германизировать» земли, население и язык которых оставались смешанными. Однако далеко не все местные жители чувствовали себя «порабощенными», получив лучшие экономические условия и более высокий уровень жизни. Провинции развивались вместе с Германской империей, которая переживала мощный подъём во всех сферах. Упоминавшийся выше профессор Бёрджес, знавший ситуацию не понаслышке, писал:

«Германия построила университет в Страсбурге, ввела обязательное образование, чтобы покончить с поголовной неграмотностью на аннексированных территориях, повсеместно осуществила санитарные реформы, улучшила жилищные условия в городах и деревнях, покончила с трущобами и населявшим их пролетариатом[11], научила крестьян более совершенным методам сельского хозяйства и развила производство в городах ради выгоды и благосостояния их обитателей. Любой, кто видел своими глазами, как я, Alsace-Lorraine в 1871 г. и Elsass-Lothringen[12] сорок лет спустя, не может не испытать удивление и восхищение перед тем, как за этот период изменились к лучшему образование, здоровье, энергия, предприимчивость и процветание местного населения».

Около пятидесяти тысяч французов (3% населения обеих провинций в 1871 г.), в основном из Лотарингии, не захотели жить «под немцами» и предпочли покинуть родные места, но не оставили надежду, что их малая родина снова станет частью великого Отечества. Их мечту о возвращении отторгнутых земель легко понять и трудно осудить. Уроженцами Лотарингии были главные идеологи реванша — в описываемое время для большинства французов это слово имело только одно значение — волевой политик Раймон Пуанкаре и пламенный публицист и оратор Морис Баррес.