Пурталес немедленно отправился за разъяснениями к Сазонову. Министр отверг официозный характер публикации и причастность к ней Сухомлинова, но был вынужден проглотить реплику посла о том, что цель статьи — «порадовать французских шовинистов», а сама она написана «в тоне, подходящем для парижских бульваров». Однако 31 мая (13 июня) в «Биржевке» появился ещё более провокационный текст на ту же тему под заглавием «Россия готова. Франция также должна быть готова». Тому, что Сухомлинов не имел к ней отношения, уже никто не верил. На следующее утро статья была перепечатана парижскими газетами, куда её перевод был оперативно (или заранее?) доставлен по телеграфу.
Вернёмся к событиям 16(29) июля. Получив необходимые подписи и следуя приказу «не заезжать больше никуда», Добровольский, по его словам, в девять вечера приехал на Центральный телеграф. Всё было приготовлено для отправки исторического документа в военные округа, но в начале одиннадцатого туда позвонил Янушкевич и приказал срочно остановить процесс, поскольку вместо всеобщей объявлялась частичная мобилизация. По утверждениям мемуаристов, Николай II принял решение самостоятельно, ни с кем не советуясь, после получения в 21:29 телеграммы из Берлина. «Кузен Вилли» считал «вполне возможным для России остаться только зрителем австро-сербского конфликта, не вовлекая Европу в самую ужасную войну, какую ей когда-либо приходилось видеть». Добавив, что «непосредственное соглашение твоего правительства с Веной возможно и желательно», он предупредил «кузена Ники», что военные приготовления России, «которые могли бы рассматриваться Австрией как угроза», лишат его возможности выступить в качестве посредника.
Не только генералы, но и министры встретили решение самодержца в штыки. Утром 17(30) июля Сухомлинов и Янушкевич уговорили Сазонова согласиться на всеобщую мобилизацию и убедить в этом царя, но глава МИД уже «убедился» сам. Генералы позвонили Николаю и, как гласит сделанная со слов Сазонова запись, «вновь старались убедить государя вернуться ко вчерашнему решению и дозволить приступить к общей мобилизации. Его величество решительно отверг эту просьбу и, наконец, коротко объявил, что прекращает разговор», но согласился принять министра иностранных дел в три часа дня. Теперь дадим слово «подённой записи» как важнейшему источнику:
«Генерал Янушкевич просил министра (Сазонова. — В. М.), чтобы, если ему удастся склонить государя, он тотчас бы о том передал ему, Янушкевичу, по телефону из Петергофа для принятия немедленно надлежащих мер, так как необходимо будет прежде всего как можно скорее уже начатую частичную мобилизацию превратить во всеобщую и заменить разосланные приказания новыми. «После этого, — сказал Янушкевич, — я уйду, сломаю свой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации…»
В течение почти целого часа министр (Сазонов. — В. М.) доказывал (царю. — В. М.), что война стала неизбежной, так как по всему видно, что Германия решила довести дело до столкновения, иначе она не отклоняла бы всех делаемых примирительных предложений и легко могла бы образумить свою союзницу.[10] При таком положении остаётся лишь делать всё, что нужно для того, чтобы встретить войну во всеоружии и при наиболее выгодной для нас обстановке. Поэтому лучше, не опасаясь вызвать войну нашими к ней приготовлениями, тщательно озаботиться последними, нежели из страха дать повод к войне быть застигнутыми ею врасплох.
Сильное желание государя во что бы то ни стало избежать войны, ужасы которой внушали ему крайнее отвращение, заставляло его величество, в сознании принимаемой им в этот роковой час тяжёлой ответственности, искать всевозможных способов для предотвращения надвигавшейся опасности. Сообразно с этим он долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле…
Наконец, государь согласился с тем, что при нынешних обстоятельствах было бы наиболее опасным не подготовиться вовремя к, неизбежной по-видимому, войне и потому дал своё разрешение приступить сразу к общей мобилизации. С. Д. Сазонов испросил высочайшее соизволение немедленно передать об этом по телефону начальнику генерального штаба и, получив таковое, поспешил в нижний этаж дворца к телефону. Передав высочайшее повеление ожидавшему его с нетерпением генералу Янушкевичу, министр, ссылаясь на утренний разговор, прибавил: «Теперь вы можете сломать телефон». Начальник генштаба ответил: «Мой аппарат испорчен». Затем он отвёз Добровольского на своей машине в Мариинский дворец, где заседал Совет министров, чтобы получить подписи под телеграммой, которая объявляла первым днём всеобщей мобилизации 18(31) июля.
Генерал снова оказался на Центральном телеграфе. «Все телеграфисты, — вспоминал он, — сидели у своих аппаратов, ожидая копии телеграммы, чтобы разослать во все концы Российской империи потрясающую весть о призыве русского народа. Спустя несколько минут после 6 часов в абсолютной тишине, царившей в зале, сразу застучали все аппараты». Через час стали поступать подтверждения о том, что телеграмма дошла. Непосредственно самой России в тот момент никто не угрожал. Даже Австрия не только не провела всеобщей мобилизации, но и заняла свои основные силы подготовкой нападения на Сербию. Бывший начальник генерального штаба генерал Фёдор Палицын позже заметил по этому поводу: «Это Господь Всевышний нас спасает… Они (австрийцы. — В. М.) долго не верили, что Россия объявит войну. Они обратили всё своё внимание на Сербию в полной уверенности, что мы не двинемся. Наша мобилизация как громом их поразила. Но было уже поздно для них. Они связались с Сербией, и немцы тоже упустили первые дни. В общем, мы выгадали 12 дней».
«Дело было сделано. Отступление было невозможным. Начался пролог великой драмы», — завершил Добровольский свой рассказ. «Грандиозной войны, — подхватил Полетика, — цинично навязанной царизмом миллионным массам трудящихся России ради Константинополя и проливов и других колониальных захватов». Историк-эмигрант Александр Тарсаидзе, основываясь на тех же фактах, назвал эту оценку «несправедливой, неубедительной и циничной». Кто прав, судите сами.
В тот момент внешние факторы не угрожали существованию России как государства, но отказаться от «Царьграда» и проливов она уже не могла. «Мы должны вернуться с войны, — писал в декабре 1914 г. штаб-офицер Черноморской оперативной части морского генерального штаба, будущий «красный адмирал» Александр Немитц, — с чем-нибудь, ясно говорящим всякому русскому сердцу и в то же самое время действительно важным для отечества, иначе эта чудовищная война родит внутри России не сплочение, а раздор». Русский посланник в Сербии князь Григорий Трубецкой напоминал Сазонову: «Вся Россия потребовала бы отчёта в том, за что проливается кровь наших близких». Общественному мнению удалось внушить, что России необходимо именно это, но желаемого она так и не получила. «Одни мы захватить проливы не можем ни под каким видом», — признал в конце 1914 г. верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Англия и Франция вознамерились сами овладеть ими и взять их под «международный», т. е. фактически свой, контроль, поставив Россию в равное с остальными державами положение, чего её правящие круги как раз стремились избежать. «Ржавый турецкий засов, закрывавший Дарданеллы и Босфор, должен был быть заменён замком новейшего типа, ключи от которого, как предполагала Россия, будут находиться в руках Англии», — остроумно описал ситуацию Готлиб. Но это уже другая тема.
Вернёмся к объявлению всеобщей мобилизации. Германские дипломаты в Петербурге узнали о ней примерно в десять часов утра на следующий день из расклеенных по городу афиш и тотчас сообщили в Берлин. Кайзер — не желая оказаться в роли «человека, который, имея в кармане револьвер, позволяет соседу приставить себе оружие ко лбу, не вынимая своего» — приказал объявить состояние «военной опасности» и предписал послу предъявить России ультиматум: если в течение 12 часов всеобщая мобилизация не будет прекращена, Германия объявит свою. Австрия объявила всеобщую мобилизацию только в этот день. В полночь с 18(31) июля на 19 июля (1 августа) Пурталес сообщил требование Берлина Сазонову. «На вопрос, равносильно ли это войне, посол ответил, что нет, но что мы к ней чрезвычайно близки». «Никто не может порицать нас за нежелание дать России более длинный старт в мобилизации», — добавил он.
