Не…

Это я проснулся в потемках нашего успеха, в поту, выедающем глаза, и с немым криком, прижатым к губам.

И вот там, в ванной, я предложил:

– Надо привинтить его на место.

У Руба сначала была другая идея.

Он придвинулся ко мне и сказал:

– Можно позвонить в дорожную полицию и сказать, что нужно там знак заменить.

– Да у них абсолютно недели уйдут, чтобы его заменить.

Руб помолчал, потом согласился.

– Да, верная мысль. – Вот несчастье. – Состояние дорог в нашей округе – позор нации.

– Так что делаем? – спросил я опять. Меня не на шутку теперь тревожила безопасность людей вообще, и еще мне вспомнилась история, про которую с год назад говорили в новостях: какие-то ребята в Америке получили типа лет по двадцать за кражу знака «Стоп», из-за которой случилась авария с трупами. Поищите, если не верите. Это было.

– Что делаем? – повторил я.

Руб ответил тем, что ответил не сразу.

Он вышел из ванной, оделся, а потом сел на мою кровать, подперев голову руками.

– Ну а что еще нам можно сделать? – спросил он, едва ли не умоляюще, – Поставим на место. Я думаю.

– Правда?

Дикари, как есть.

Дикари, перепугавшись.

– Ага. – С несчастным видом. – Да. Поставим на место.

Как будто у него самого что-то отняли на улице – только вот что? Откуда это стремление красть? Чтобы почувствовать, каково нарушать правила и получать удовольствие от гадостей? А может, Руб считал себя конченным типом, и чтобы удостовериться в этом, пытался воровать? А может, хотел быть похожим на героя американских фильмов?

По правде, я понятия не имел, что творится у него в голове, вот и все.

Перед выходом в школу он еще раз достал знак и окинул его на прощание грустным любовным взглядом.

В тот же вечер, в пятницу, где-то в районе одиннадцати мы вернули знак на место, и никто нас, слава богу, не застиг. Нелепо вышло бы – загреметь за кражу знака, когда вы его, наоборот, возвращаете.

– Ну что, – резюмировал Руб дома после похода, – вернулись с пустыми руками. Как всегда.

– М-м.

Я тогда не смог сказать ни слова.

Одно я про тот вечер запомню навсегда. Когда мы вернулись домой, Стив сидел на крыльце на холоде. Костыли опять лежали рядом, ведь лодыжка у него по-прежнему была нерабочая. Вот он сидел на нашем старом крыльце, примостив на перила кружку.

Когда мы просочились мимо, за дом, как бы не замечая Стива, я услышал его голос.

Я вернулся.

Переспросил.

– Что ты сейчас сказал?

Я спросил самым обычным голосом, так, будто не расслышал, а мне интересно.

Он повторил.

Вот что:

– Не верится, что мы братья.

Стив покачал головой.

И продолжил.

– Вы такие раздолбаи.

Если честно, именно равнодушие, с каким он это сказал, меня и покоробило. Он произнес это так, будто мы были уж настолько ниже него, что нисколько его не занимали. Но, если учесть, что мы только что проделали, я почти понял его. Как Стивен Волф может быть одной крови со мной и с Рубом, да и с Сарой, если уж на то пошло?

И все равно я лишь на миг задержался и зашагал дальше, а какой-то тонкий визг изнутри вскрывал мою голову. Ныло, как у побитого.

В комнате я спросил Руб, где бы он повесил наш знак на стену. Может, я спросил, чтобы поскорее забыть слова Стива.

– Тут?

– Не.

– Тут?

– Не.

– Тут?

Ответа не было долго, а свет в нашей комнате еще горел, пока Руб думал какие-то мысли, о чем-то мне навсегда неведомом. Он молча лежал на кровати и тихонько потирал свою бороду, будто кроме нее у него больше ничего не осталось.

Я, устроившись в постели, усиленно думал про завтрашний день, про работу у Конлонов. Ребекка Конлон. Я думал, этот день так и не настанет, – но завтра мы опять будем там. Я забыл и про Руба, и про Стива, и было так здорово жить, не терзаться совестью и ждать встречи с девушкой, которая стоит того, чтобы о ней молиться.

После долгого молчания Руб выступил с заявлением.

Он сказал:

– Кэмерон, я бы вообще не стал вешать знак на стену.

Я повернулся и посмотрел на него.

– Почему?

– Сам знаешь, – Руб уставился в потолок. Только губы шевелились. – Потому что стоило маме его увидеть, как она бы меня прикончила.

По городу рыщет машина. Здоровая оранжевая, у нее басовитый сосредоточенный гуд, как у всех таких машин. Рокот разносится по улицам, но она всегда останавливается на красный, на знак «Стоп» и все такое прочее.

Смена сцены…

Мы с Рубом выходим из дому, вроде как на футбол, смотреть Стива, хотя, вообще-то, на дворе два часа ночи. Холодно. Знаете, такой нездоровый холод. Который будто дышит. Он ломится в рот, резкий и злой.

Вопрос.

Руб:

– Тебе никогда не хотелось отметелить старика?

– Нашего старика?

– Ну а какого.

– Зачем?

– Не знаю… Тебе не думалось, что это было б прикольно?

– Нет, не думалось.

На этом мы замолкаем и шагаем в тишине. Шаркаем по тротуару, одна-другая случайная машина катит мимо. Такси проезжают, виляя по всей дороге, тяжело пыхтит перегруженный мусоровоз. И оранжевая машина обгоняет нас с ревом.

– Задроты, – говорю я Рубу.

– Точно.

Тем временем оранжевая удаляется, ее рев затихает, потом вновь раздается на боковой улице позади нас.

Смена сцены…

Мы с Рубом стоим на углу Маршалл-и Карлайл-стрит. Требовательный гул оранжевой все ближе, и Руб пригибается, зажав между ног украденный нами дорожный знак. Я смотрю на столб от знака, он пуст. Просто голый столб, забетонированный в тротуар.

Вот и она.

Оранжевая летит по Маршалл-стрит, практически заглатывая собственную скорость, жадно ее набирая.

Мимо нас она просто летит.

Знака нет.

Знака нет.

Оранжевая газует, я крепко зажмуриваюсь… и в тот же миг – пронзительный стискивающий визг от нахлеста металла на металл, вопль и запоздавший на миг дождь битого стекла.

Руб пригибается.

Я стою и все не открываю глаз.

Тишина-ропот.

Она со всех сторон.

Я открываю глаза, мы идем.

Руб бросает знак, выпрямляется, и мы шагаем в медленном зябком ужасе к машинам, которые, кажется, вгрызлись друг в друга в драке.

Люди внутри кажутся проглоченными.

Они трупы, они в крови, они переломанные.

Они мертвые.

– Они мертвые! – кричу я Рубу, но из меня не доносится ни звука. Звуков нет. Голоса нет.

И тут одно из мертвых тел оживает.

Оно выкатывает на меня глаза и кричит, и мои уши не выдерживают этот крик. Я валюсь наземь, стискиваю руками голову.

Когда наутро мы с отцом приехали к Конлонам, сердце у меня и правда колотилось настолько гулко, или через край, как я это назвал раньше, что как будто даже болело. Оно чем-то накачивало мне горло, и я от этого исходил слюной вопросов.

Что я скажу?

Как поведу себя при встрече?

Любезно?

Спокойно?

Безразлично?

Или робко и тактично – в том духе, который никогда мне не помогал?

Кто бы знал.

По дороге туда я думал, что подавлюсь, или задохнусь, или как-то. Такое вот чувство эта девушка посеяла во мне. Чем меньше оставалось до ее дома, тем больше разрасталось это чувство. Дело дошло до того, что я хотел, чтобы на следующем перекрестке мы встали на красный и мне хватило времени все обдумать. Смешно. У меня была неделя на раздумия, на подготовку, и вот пришла суббота, а я в полной растерянности.

Наверное, слишком много времени на раздумия. А может, стоило поменьше волноваться про Сару и Брюса и не тратить время на кражу и возвращение дорожных знаков с Рубом. Наверное, тогда у меня самого дела пошли бы лучше. Может, сейчас все было бы, как надо.