«Давай не будем играть в игры, Элизабет!» А что же он, к черту, делал весь этот час, посвящая это невинное существо в плотские утехи? Разве он не ведет с Элизабет Гест сложную игру с той первой минуты на базаре, когда он последовал за ней в переулок и спас ее от тех негодяев?

«Что надо сделать, будет сделано. Таков обычай пустыни».

Но в эту минуту ему не очень-то нравился обычай пустыни. Вдобавок к прочим неприятностям он испытывал немалую физическую боль. Он был готов к извержению. Достаточно самой малости, чтобы он потерял контроль над собой: случайного прикосновения ее руки или бедра к его налитой страстью плоти.

Ему необходимо на что-то отвлечься — вот где выход.

Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и заставил себя думать о чем угодно, только не о том, что ему хотелось сделать в тот момент, а именно умчать Элизабет в свой шатер в пустыне и неделю кряду заниматься с ней любовью.

Джек мысленно выругался. Вопреки всему его плоть не желала примириться с поражением.

Внезапно ему страшно захотелось, чтобы у него под рукой оказалась бутылка бренди. Как ни желанна была ему в эту минуту Элизабет, он не мог, никак не мог искать утоления страсти в ее юном теле. Это было очевидно. Не место и не время.

Однако Джек пообещал себе, что настанет такой момент, когда Элизабет будет принадлежать ему.

Благодаря нечеловеческой выдержке и железной власти разума над телом, которым он научился в пустыне и на полях сражений, он заставил свои мышцы расслабиться. Спустя какое-то время он был вознагражден тем, что страсть его стала постепенно утихать.

Как только Джек овладел собой, он поправил брюки и наклонился, чтобы поднять шляпку Элизабет: незаметно для них обоих она упала на холодный каменный пол погребальной камеры.

— Нам надо уходить. Пора присоединиться к мисс Дюве и Али и возвратиться в дом леди Шарлотты.

Элизабет молча кивнула.

— Вам, наверное, захочется привести себя в порядок при свете того факела, — сказал он, указывая на противоположный конец полного теней помещения.

Она молча прошла мимо него.

— Ваша шляпка, миледи, — проговорил он, неловко протягивая ей головной убор.

— Благодарю вас, милорд.

Он быстро взглянул на нее:

— С вами все в порядке?

Элизабет немного молча повозилась с прической, а потом ответила:

— Конечно, со мной все в порядке. — Она надела шляпу и, повернувшись к нему лицом, встретилась С ним взглядом. — А что со мной могло случиться?

Он немного помялся и помычал, но потом ответил:

— Я подумал, что, возможно… Было естественно предположить… Я просто решил…

Она приподняла брови, которым природа придала идеальную форму дуги:

— Да, милорд?

Он сжал зубы.

— Я подумал, что вы могли расстроиться.

Она изумленно посмотрела на него:

— Я ничуть не расстроена. Со мной все в порядке. А с вами, милорд? Как ваш недуг?

— Мне придется как-то самому справляться с моим, как вы выразились, «недугом», — ответил он вызывающим тоном.

Он никогда прежде не употребил бы такого слова — пока не столкнулся с этой пигалицей! Теперь он начал и сам считать, что эта чертова штука именно так и должна называться — проклятый недуг!

Чем больше Джек думал о своеволии собственной плоти, тем сильнее злился.

Он готов был поклясться острыми зубами шакалоголового бога Анубиса, что дело оборачивается совсем дурно.

Несмотря на свою юность и внешнюю невинность, леди Элизабет удивительно хладнокровно отнеслась к тому, чем они занимались сегодня днем. А если это не так, то из нее могла бы получиться чертовски хорошая актриса! Джек пообещал себе, что обязательно доберется до сути дела. Его неуловимая добыча окажется в его власти, и он узнает все ее тайны.

Чуть позже, но еще в тот же день (они, вернувшись в небольшое поселение у подножия сфинкса, отыскали там своих спутников) Джек случайно услышал, как Колетт Дюве спросила у своей госпожи:

— О, миледи, нашли ли вы пирамиду Хеопса настолько захватывающей, насколько вы себе представляли?

— Да, Колетт.

— Она была великолепна, миледи?

— Великолепна.

— Она оказалась большой?

— Гораздо больше, чем я ожидала, — призналась Элизабет, и кончики ее ушек порозовели.

— Глубокой и темной?

Она кивнула и начала в смущении теребить шнурок ридикюля.

— Очень глубокой и очень темной.

— И холодной?

— Нет, в самом ее сердце оказалось иначе.

— Вам было страшно, миледи?

— Поначалу.

— А потом?

— А потом я почувствовала, что мне больше не страшно, — мечтательно проговорила она.

Именно в этот момент Элизабет подняла голову и обнаружила, что Джек смотрит на нее. Она замерла, забыв о том, что начала ставить ногу в стремя своего ослика, и ответила на его взгляд.

Джек решил, что выражение ее прекрасного лица можно было определить только одним словом. Это открытие потрясло его до глубины души. Оно потом много дней не давало ему покоя.

Страсть.

Элизабет пылала страстью.

— В один прекрасный день женщины откажутся носить корсеты, — объявила Элизабет, морщась: Колетт затягивала шнуровку.

— Не думаю, миледи. Это станет концом цивилизации — той, что мы знаем. Теперь сделайте глубокий вдох, а потом выдохните, пожалуйста, — велела Колетт.

— Не понимаю, — сказала Элизабет, чуть не задохнувшись, — почему отказ носить корсеты должен будет означать конец цивилизации.

— Но это же мода, миледи! Что со всеми нами будет без моды?

«Действительно, что станет с миром без молы?» — с мрачным юмором думала Элизабет, пока ее застегивали, зашнуровывали и затягивали так, что она удивлялась, как еще не умерла. Когда Колетт закончила туалет своей госпожи, та едва могла дышать и двигаться.

— Матушка говорит, что по платью можно судить о том месте, которое женщина занимает в обществе.

— Ваша матушка — мудрая женщина. Вам следовало бы чаще прислушиваться к ее словам. — Колетт не смогла удержаться, чтобы не добавить: — Нам надо отводить плечи назад и стоять прямо, миледи. Для нас осанка чрезвычайно важна, не так ли?

Элизабет была счастлива тем, что ответа на эту фразу не требовалось. Ей с детства внушали, как важно иметь правильную осанку. Сначала мать и няня. Потом — Каролина и Колетт. Лично ее эта тема никогда не интересовала — ни капельки. Вот если бы им хотелось поговорить об обычае древних египтян поклоняться священным быкам Аписа и мумифицировать их… Этот предмет разговора она сочла бы захватывающе интересным!

— Сегодня я буду во всем коричневом, — решила она, стоя перед шкафом.

— Вам больше всего идет зеленое, — заметила Колетт. — Это подходит к вашим глазам.

Элизабет вздохнула и сдалась без спора:

— Пусть будет зеленое.

Колетт Дюве извлекла платье из шкафа и начала над ним хлопотать, расправляя юбку и ворча на своем родном языке, что по складкам надо было бы пройтись утюгом, но на это, как всегда, нет времени — они с утра до вечера бегают с места на место… Потом она, продолжая возиться с платьем, тихо проговорила, приглашая Элизабет посплетничать:

— Вы обратили внимание, какое красивое платье из муарового шелка было на миссис Уинтерз вчера, когда мы ездили смотреть мечети?

Элизабет наморщила носик:

— Кажется, оно было розовое.

Ее служанка покачала головой и возразила, очень по-французски пощелкав языком:

— Нет-нет, миледи. Не просто розовое, а цвета чайных роз, таких, как растут в саду Стенхоуп-Холла. Туалет идеально подчеркивал цвет лица и волос этой дамы. Даже чулки у нее были из прозрачнейшего розового шелка!

— Откуда ты это знаешь?

Колетт набросила зеленое платье Элизабет на голову и ответила:

— Был такой момент, когда лорд Джонатан помогал мадам Уинтерз сесть в карету: на секунду из-под юбок показалась ее лодыжка.

Элизабет задумчиво сказала:

— Кажется, все считают, что Амелия Уинтерз элегантна.