Тогда, возвращаясь в Москву, Берия уже понимал, для чего Сталину понадобился подобный разговор именно с ним. Осталось найти решение. А вот этого Лаврентию Павловичу как раз и не поручили открыто. Хозяину очень нравилось озвучить некие мнения, либо же – что чаще случалось – опасения как бы невзначай. И сразу после этого услышать не просто хор, соглашающийся с прозорливостью вождя, но также главное – конкретные предложения по поводу того, как нужно действовать в том или ином случае.

Выходило – товарищ Сталин лишь наводил на мысль. Зарождал сомнения. Ну а все остальные только выполняли сталинские рекомендации.

Конечно же, неся за происходящее личную ответственность. Тогда как Сталин оставлял за собой абсолютное право либо возвышать старательных исполнителей его воли, либо – карать, если нужно было сыграть строгого, но справедливого правителя, которому в определенный момент перестала нравиться политическая недальновидность – если не глупость – соратника.

Лаврентий Берия справедливо относил себя к той немногочисленной категории входящих в ближний круг Сталина, на которых не распространялись риски сперва возвыситься, поддержав инициативу Хозяина, а после впасть в немилость. Теоретически от смены окружения никто не застрахован. Да взять хотя бы опыт предшественников Лаврентия Павловича: плохо закончили как Ягода, так и Ежов[17]. Не говоря уже о руководителях ведомства меньшего масштаба. Хоть взять, для примера, того же Балицкого…[18]

Но именно себя Берия с полной уверенностью относил к категории неприкасаемых: успел доказать, что нужен Хозяину на своем месте как никто другой.

Особенно теперь, после войны, когда нужно не только продолжать успешно налаженную лично Лаврентием Павловичем работу по проектам создания нового для страны вооружения[19], но и разгребать грязь, хлынувшую потоком уже после войны.

Потому сейчас он приехал в Кунцево, держась уверенно, чувствуя себя во всеоружии и подготовив для Хозяина четкий, наиболее приемлемый в создавшемся положении способ решения так беспокоившей того «проблемы Жукова». И тем не менее не форсировал, дожидался вопроса. Вместо этого Сталин сказал, вынув изо рта обгрызенный мундштук:

– Два дня назад я говорил с Жуковым по телефону. Напомнил нашему маршалу – Эйзенхауэр и Монтгомери их правительствами из Германии отозваны. Пора бы и ему возвращаться домой. Что скажешь?

– Встретим, – коротко ответил Берия.

– Чем? Должности для него нет. Заместитель Наркома обороны уже не нужен, Генштаб возглавит Василевский, флот – Кузнецов. Ему остаются сухопутные войска.

Берия пока не совсем понимал, к чему ведет Сталин, ответил уклончиво:

– Тебе решать, Иосиф.

– Ты сказал – встретим. А если подробнее?

Берия собрался, приготовившись к самому главному, выдержал короткую паузу, заговорил:

– Жукова ты отзываешь из Германии надолго. С чем обычно возвращаются победители? С трофеями, Иосиф. Каждый победитель имеет право на военные трофеи. Во все времена, от сотворения мира, ему давали три дня на разграбление города. Но что украшает победителя? – Стекла очков блеснули. – Настоящего победителя украшает скромность. Тем более, если речь идет о таком великом полководце, как маршал Советского Союза Жуков Георгий Константинович.

– Неужели нескромен? – Сталин изобразил удивление, и одновременно в его взгляде появился заметный интерес. Он даже оживился, перестал грызть пустую трубку, словно забыл о ней – а потом и вовсе положил на стол, обошел его, чуть приблизился к Берии. – Личную нескромность проявляет? Жадность обуяла? Неужели нахапал много? Ай да маршал Победы, ай да Жуков, ай да сукин сын!

– Несколько вагонов с его трофеями ушли из Германии, пока маршал еще находился там, – доложил Берия. – Но, по моим данным, это только первая, малая часть. Хотя и этого при желании будет достаточно для демонстрации того, что маршал Жуков – обыкновенный мародер.

– Даже так?

– Я ж говорю – при желании. Подобное поведение маршала Жукова может и должно, просто обязано возмутить многих офицеров, причем не только из высшего командного состава. Пойдут соответствующие рапорта. Все они непременно лягут на стол товарища Сталина. И вот именно тогда он должен будет поставить зарвавшегося и зазнавшегося Жукова на место. Кто знает, достоин ли будет человек, лишенный такого важного для офицера качества, как личная скромность, командовать сухопутными войсками страны? Я бы с трудом доверил такому человеку обычный военный округ…

– Хватит, – прервал его Сталин, сделав рукой неопределенный жест. – Пока, Лаврентий, по поводу личной нескромности товарища Жукова мне ни одного сигнала не поступало. Значит, он уже начал паковать трофеи, набрал их вагонами, и это – только начало?

– Именно так. Путь следования вагонов известен и контролируется. Я уже отдал соответствующие распоряжения.

Имелись еще кое-какие детали, касающиеся того маршрута.

Но о них Берия решил Сталину пока не докладывать.

Пусть будет сюрприз.

Машины появились в половине второго ночи.

На крыше караулки прожектор установили в тот же день, когда взвод охраны заступил на пост, и его свет направили в сторону колонны, как только в холодной тишине мартовской ночи до часового донесся шум моторов. Сперва загудело вдали, со стороны станции. Но почти сразу же в темноте блеснули фары, стали уверенно приближаться. Сначала часовой видел только пару, но тут же сзади мигнула вторая, затем – еще, и уже через минуту рядовой, держа автомат наперевес, докладывал вышедшему на шум командиру взвода: к охраняемому объекту приближаются три грузовых автомобиля.

Тогда-то дали свет.

Луч выхватил из ночи три крытых полуторки, следовавших одна за другой по направлению к железнодорожной ветке, которая никуда не вела. Это был запасной путь, пост выставили двое суток назад, и командир взвода, младший лейтенант Игорь Дорофеев, получил четкие указания: без особого распоряжения не пропускать сюда никого. Не важно, когда и на чем приедет желающий попасть на охраняемую территорию. Не имеет значения, кем представится и какие документы покажет. Может козырять любой фамилией, ссылаться хоть на самого Господа Бога – как раз на этот, крайний случай младший лейтенант имел приказ послать его в Бога, душу и мать одновременно.

Три вагона, которые должен был охранять взвод Дорофеева, загнали в самый конец недавно проложенной колеи. Дальше запасной путь не просто обрывался: края рельсов оградили сложенными одна на другую шпалами, причем в три ряда. Дорогу предполагалось тянуть и дальше, но пока здесь заканчивался запасной путь. Под караульное помещение оборудовали один из пакгаузов, расположенный к охраняемым вагонам ближе остальных. Всю территорию не оцепляли и не охраняли. Станция Бахмач считалась не просто узловой – она по-прежнему оставалась одной из важнейших железнодорожных развязок. Сюда часто поступали вагоны с грузами, необходимыми для восстановления как станции, так и пристанционных территорий, не говоря уже о самом городе. Нужные вагоны загоняли на тупиковую ветку, и грузчики трудились у пакгаузов, иногда в две смены. Транспорта на железной дороге все еще катастрофически не хватало. Нужно было как можно скорее освободить его, а после – и пакгаузы, освобождая место для новых грузов.

Поэтому жизнь здесь не прекратилась с появлением трех вагонов и приставленной к ним охраны. Просто, как понял младший лейтенант Дорофеев, теперь, на время выполнения его взводом поставленной задачи, рабочий день грузчиков сократился на одну, ночную смену. Это, как понял взводный, существенно снизило темпы работы. Но, похоже, мужики, трудившиеся у пакгаузов, не особо расстраивались по этому поводу. В первый день кое-кто – кажется, из старших – пытался заговорить с ним и бойцами, интересовался, откуда служивые да что такое важное стерегут. Но, услышав в ответ короткое: «Не положено!», караульных оставили в покое. Уже на второй день считали их пост привычным явлением, словно так здесь было всегда. А вагоны, как и их содержимое, явно перестали всех вокруг интересовать.