– Джоли? – переспрашивает он. – Собачка, беленькая?

Но девочка, забыв о собачке, не спускает глаз с молодого офицера. Все больше конфузясь, он ныряет в одну из комнат, слышна какая-то возня, р-нг-р-р! – и вскоре он появляется с недовольной собачкой, держа ее на вытянутых руках:

– Вот вам, мадемуазель, ваша беглянка.

Девочка радостно бросается к собачке, и их руки нечаянно встречаются. Оба смотрят не на собачку, извивающуюся в руках поручика, а в глаза друг другу. Собачка выскальзывает и падает между ними на пол, но они все еще не отпускают рук.

– Как вас зовут, прелестное видение? Скажите мне, чтобы я мог повторять ваше имя…

– Как, вы не знаете? – Девочка, опомнившись, отнимает руки и, не отрывая взгляда от поручика, медленно уходит без ответа, скрываясь в одной из бесчисленных комнат.

Поручик все еще оцепенело стоит в коридоре, когда перед ним возникает величественная пожилая дама в несколько старомодном темно-лиловом платье, богато украшенном кружевами, и подозрительно обращается к нему по-французски:

– Поручик, э-э-э, вы не видели Анастасию?

– Анастасию? – переспрашивает он.

– Ну да, Анастасию, великую княжну, она тут шалила с болонкой, – строго вскидывает лорнет пожилая дама, будто это именно он нарушил покой и порядок дворца.

Поручик, не найдя ответа, только отрицательно мотает головой. И тут он наконец узнает вдовствующую императрицу Марию Федоровну.

Он опускается на одно колено и склоняет голову:

– Простите великодушно мою оплошность, ваше императорское величество.

– Полноте, встаньте, поручик. Не узнали, что ж такого, бывает, особенно с молодежью. Зато я вас, кажется, узнала. Эти глаза, разлет бровей… Не ваша ли матушка, княгиня Надежда Алексеевна, служила у меня когда-то во фрейлинах?

– Так точно, ваше императорское величество!

Но императрица не слушает его.

– Мы были дружны когда-то, – задумчиво произносит она, невольно отдаваясь воспоминаниям. – Если бы бедняжка дожила до этого дня, уверена, она была бы счастлива и горда таким сыном, – внимательно разглядывая поручика в лорнет, царица легко касается рукой в перчатке его щеки.

– Вы слишком добры ко мне, ваше императорское величество, – смущенно бормочет поручик.

Еще раз окинув его взглядом с головы до ног, царица с достоинством удаляется, шурша тугими юбками.

Тогда из малой боковой гостиной выбегает раскрасневшаяся княжна и с разбега целует поручика в щеку:

– Спасибо, что не выдали нас! – и снова убегает в комнату. За ней тихонько семенит собачка.

– Готов служить! – запоздало бросает поручик вслед убежавшей княжне. И прижимая руку в белой перчатке к щеке, в которую его поцеловала княжна, уже как бы про себя, шепотом:

– Готов служить вам всю жизнь, Анастасия!

И по длинным дворцовым анфиладам катится эхо: «Анастасия… Анастасия…»

Мы снова возвращаемся к улану, все еще беседующему с мадам Сазоновой. Теперь она излишне оживлена, вертит ненужным в тени зонтиком, принимает изящные позы и всячески старается удержать его внимание. Офицер слушает вполуха, нетерпеливо перебирая рукой уздечку коня. Взгляд его по-прежнему устремлен в сторону.

Прекрасный летний пейзаж. Двор на отдыхе. Гуляющая публика наслаждается погожим солнечным днем. Поодаль небольшой духовой армейский оркестр играет «На сопках Маньчжурии». Повсюду живописные группки отдыхающих. Мужчины в гражданском, в летних костюмах, но немало и военных в мундирах. Фронтовых офицеров можно распознать по напряженным осунувшимся лицам, некоторые после ранения – с черной перевязью через плечо.

Вокруг государыни Александры Федоровны, сидящей на низенькой скамеечке, поставленной прямо на траву, собрался кружок дам, несколько из них – в строгих форменных платьях сестер милосердия, в белых клобуках с красным крестом. У ног Александры Федоровны на разостланном узорном ковре пристроилась старшая княжна Ольга с грустным отсутствующим лицом. Дамы, изредка перебрасываясь словом, щиплют корпию в корзину, стоящую на ковре.

В сторонке от гуляющей публики застыли наготове лакеи в дворцовых ливреях.

На возвышении, у просторной сквозной беседки, обставленной летней плетеной мебелью, в основном собрались военные.

На край большого прямоугольного стола без скатерти сдвинуты закуски, в центре разложена огромная карта Европы, легкий ветерок приподнимает и треплет ее края. Карта придавлена хрустальным кувшином, заполненным лимонной водой, и расчехленным полевым биноклем.

В кресле как-то боком, поджав под себя ногу и перегнувшись к карте, устроился Николай. Он в простой полевой форме, перекрещенной портупеей, с неизменным Георгием на левой стороне груди. Несмотря на жару, гимнастерка доверху застегнута. Козырек армейской фуражки отбрасывает тень на лицо и почти скрывает его глаза. Николай курит, часто забывая о горящей сигарете. В свободной руке у него остро отточенный карандаш, которым он постукивает по столу.

Свитские генералы и старшие офицеры в его окружении, в парадных мундирах с аксельбантами, при орденах и медалях, осанистые, некоторые с заметным брюшком, – все они выглядят куда солиднее и импозантнее Николая с его полковничьими погонами.

Ближе всех к Николаю в напряженной позе, окруженный штабными офицерами, стоит начальник генштаба. Чувствуется, что у них свой тяжелый разговор, и обоим не до красот природы. Генерал склонил голову в полупоклоне, он оправдывается.

Здесь же в беседке, среди свитских, в таком же уланском мундире, как у нашего капитана, и генерал Сазонов. У него несколько полноватая фигура, мягкое, «домашнее», простое русское лицо, которое он украдкой вытирает от жары платком. Он весь обращен в слух, стараясь не пропустить ни слова из того, о чем говорят вблизи царя. По-видимому, речь как раз идет о нем. Вместе с тем его взгляд часто скользит по сторонам – генерал старается держать в поле зрения мадам Сазонову.

Отсюда хорошо видно, как внизу, на корте, молодежь шумно играет в теннис. Сквозь зелень деревьев тускло серебрится зеркало пруда. На берегу у куртины из отцветшей жимолости собралась оживленная группа наездников. Неподалеку от них и цесаревич Алексей в сшитой специально для него военной форме с ефрейторскими лычками. С помощью дядьки-матроса он неловко пытается устроиться в седло высокого велосипеда. Велосипед явно велик для щуплого подростка.

От группы всадников отделяется женская фигура и приближается к ним. Это Анастасия. Она сидит боком в дамском седле, на ней обычная светло-бежевая юбка, в которой она играла в теннис, и шитая белым шелком тонкая батистовая блузка, розово отсвечивающая в предплечьях. Вокруг шляпки на голове обвита газовая вуаль, играющая на ветру. Она в прекрасном настроении, от нее исходит сияние молодости и счастья, ее появление становится центром притяжения для окружающих.

Перегнувшись в седле к Алексею, она шутливо комментирует его неуклюжие попытки совладать с велосипедом, и вскоре улыбаются уже не только сам Алексей и дядька-матрос, но и все вокруг. Рассмешив всех и заразив хорошим настроением, Анастасия резко трогает коня. Ее вуаль-шарф трепещет в просветах деревьев все дальше и дальше от пруда.

За этой сценой внимательно наблюдает уланский офицер. На его лице, каждый раз поворачивающемся вслед за Анастасией, как подсолнух за солнцем, попеременно отражается все, что происходит у пруда, и он улыбается вместе со всеми, хотя очевидно, что с того места, где он стоит с мадам Сазоновой, невозможно расслышать ни слова. Но вот шарф Анастасии, мелькнув в последний раз за поворотом, исчезает из виду, и офицер решительно прерывает собеседницу:

– Простите, мадам. Похоже, ваш муж начал серьезно беспокоиться нашим затянувшимся разговором. Зачем давать ему напрасный повод?

Мадам Сазонова не понимает его решительной интонации.

– Нисколько он не обеспокоен. Он привык. Как, впрочем, и к неприятностям. В последнее время все чем-то недоволен. Будто, в самом деле, я виновата, что на фронте дела у нас не блестящи! – Мысль кажется ей забавной, и мадам находит нужным подчеркнуть это несколько ненатуральным мелким горловым смешком. – Да что мне вообще за дело до этого старого тюфяка, когда я вас почти год не видела!