Когда я листал одно иллюстрированное довоенное издание, мне попалась коротенькая заметка о мужчине, который поставил рекорд по количеству выкуренных папирос за один день. Когда этого человека спросили, почему он прикуривает от спичек, а не от зажигалки, которые как раз тогда входили в моду, он ответил, что не хочет портить себе зубы продуктами распада газов, выделяющихся из зажигалки. Настоящий курильщик — заботящийся о своих зубах эстет.

Да что там, мне ничего не надо было от жизни, только бы сидеть на заднем дворе дома, в зарослях цикуты и крапивы, откинувшись на спинку кресла-качалки, с пачкой дешевых сигарет. И втягивать вместе с дымом все, что попадается на глаза, — облака, черепицу, пассажирские самолеты, Млечный Путь, все. Немного дыма — и можно проглотить все, что угодно. Хочу ощущать, как дым оседает на моих легких и выводит на их белизне настойчивые никотиновые телеграммы. И как потом он выходит оттуда, синеватый и ослабленный.

Есть в этом что-то ангельское — закончить свою жизнь вот так, умереть, медленно выкуривая сигарету за сигаретой на заднем дворе дома. В урне уникальной финской пепельницы, только твоей, в которой однажды обнаружат твой пепел. И ничего больше. Ничего, за что можно было бы зацепиться, — ни тела, ни потемневших от никотина пальцев, ни проеденных легких, ни пожелтевших зубов. Горстка пепла. А если ты конченый курильщик, то и пепла не будет. Только дым. Серое сукно…

А может, на той пепельнице было написано, что все дым? Звучит более обнадеживающе. И как-то экологичнее.

Мухи относятся к разряду двукрылых и обладают парой хорошо развитых передних крыльев. Испокон веку большинство видов мух обитает в соседстве с человеком, поэтому их называют синантропами (от syn — связь, antropos — человек). Они селятся в домах, рядом с человеческими экскрементами, на мусорных кучах и т. п. В этом смысле вполне правомерно предположение, что типичные представители синантропных мух, известные нам сейчас, являются невольным созданием человека. Или продуктами его жизнедеятельности. Некоторые ученые утверждают, что мухи существовали задолго до человека и, опять же, питались трупами и экскрементами. Но они не отрицают, что с появлением человека мухи сразу же признали в нем хозяина и навязчиво влезли к нему в дом. С тех пор и до сегодняшнего дня хозяин не может смириться с присутствием этих досадных гостей, несмотря на то что они сыты даже крохами с его стола, и всячески стремится их прогнать. Для этого вешает шелестящие ленточки на дверь, чтобы мухи не проникли внутрь; использует палки с куском плотной ткани, чтобы их бить; блюдца с уксусом, чтобы их топить; он, наконец, ловит их руками и сажает в спичечные коробки. Еще более эффектно то, что обычно практикуют маленькие дети. Они ловят муху и отрывают ей крылышки, после чего она тут же перестает относиться к разряду двукрылых, становится сухопутной букашкой и служит для назидания и страха всем остальным мухам. Все это, к счастью без особого успеха, совершается людьми только из-за того, что они не понимают, насколько важна и полезна муха.

Прежде всего, она редуцент, то есть организм, который способен разлагать сложные органические вещества — трупы, падаль, мертвечину, экскременты — до неорганических, которые вновь усваиваются растениями. Так, обыкновенная домашняя муха (Muska domestica) или навозная муха (Eristalis tenax), впрочем, как и синяя мясная (Calipbora), являются естественными ограничителями бурной эволюции органики.

Устройство двукрылых, в частности мух, очень любопытно. Глаз мухи — настоящее откровение. Он хорошо развит и занимает почти всю голову. Этот орган по существу состоит из множества мелких глазков, фасеток, каждый из которых представляет собой слегка выпуклый шестиугольник. Каждая фасетка воспринимает только одну точку общей картины, а весь образ суммируется в мозгу. Так, муха смотрит на мир мозаично, или фасеточно. Принято считать, что мухи близоруки, но разве можно представить себе более подробный, более детальный взгляд на мир? Принцип фрагментарности, используемый некоторыми романистами как прием, по сути, позаимствован у глаза мухи. Какой бы роман получился, если бы нам удалось заставить муху говорить…

Какой бы роман получился, если бы нам удалось заставить муху говорить? В том, что у нее есть язык, естественно, отличный от нашего, я даже не сомневаюсь. Так как в данном случае я заинтересованное в мухе лицо (и почему только муха не интересуется мной?), придется мне самому открыть механизм ее языка. Насколько мне известно, язык пчел связан с фигурами, которые они чертят в полете. Аналогичного можно ожидать и от мух. Домашняя муха всегда ближе всего к людям, всегда под рукой. Я сказал «под рукой» по инерции. Именно так человек и разговаривал с ними все это время. Когда ищешь другой язык, следует избегать инерции, поэтому будем говорить, что мухи у нас перед глазами. Следующий этап изучения этого языка можно обозначить как способность разговаривать только с одной мухой. Для этого требуются долгие дни наблюдений за одним-единственным экземпляром. У каждой мухи — свой полет, то есть язык. Некоторые более болтливы и долго кружат в воздухе, другие говорят медленно, садятся в середине фразы, возвращаются к началу и в конце концов легко теряют нить повествования. Стоит найти муху с ясным и чистым полетом, которая не украшает рассказы излишествами и знает, где остановиться. Для непросвещенного же все мухи одинаковы. Если тот, кто решился постичь этот иностранный язык, попробует пренебречь столь важной фазой концентрированного наблюдения лишь за одной мухой, он не сможет различить отдельные экземпляры между собой и постоянно будет попадать из одной истории в другую.

Последнее время я занимаюсь тем, что в лучшем случае может показаться странным, а может быть названо и симптоматичным. Я изучаю мух и… — признаюсь честно — их истории. Это мое занятие облегчает один момент — объект наблюдения всегда у меня перед глазами. Так же как перед глазами всех остальных, что делает его для них невидимым.

Откуда этот внезапный интерес к мухам? Убеждаю себя, что он объясняется романом, который я хочу написать. Фасеточный роман, напоминающий глаз мухи. И так же, как этот глаз, полный подробностей, мельчайших и незаметных простому глазу вещей. Повседневный, как мухи, роман. Вот, говорю я себе, зачем мне нужны мухи. Эти насекомые, которые летают у нас над головой, дремлют на потолке, разгуливают по столу, в то же самое время живут и откладывают свои личинки в разлагающихся трупах, в дырке клозета. Только они способны соединить эфир с хтоническим царством клозета.

Муха — медиатор мира, ангел и демон в одном лице. Лучшего образца для романа, лучшей аллегории не найти. Платон в «Ионе» говорит: «Поэт — это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка». Какая-то бешеная муха. Нам известно, что Платон никогда особенно не благоволил поэтам.

Идеальным романом будет такой текст, в котором связующей нитью между отдельными эпизодами станет одна перелетающая муха. Могу повторить еще раз — связующей нитью станет перелетающая муха.

И еще раз — муха.

Муха. Му-ха. Мууууу-хахаха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха. Муха.

Ну ладно, есть еще одна основательная причина, по которой я созерцаю мух, углубляюсь в туалетные дебри и во всю естественную историю в целом. Одна навязчивая причина, другая муха, жужжание которой получается заглушить только на те несколько часов, пока я изучаю ее собратьев, кружащих рядом. Но избавиться от нее невозможно: она сидит во мне. Мухе в моем черепе нужна дырка.