— Давай-давай! Срок у тебя большой? Много осталось?

— 424 дня. А срок три года.

— А нам отмерили по восемь. Члены семей «врагов народа», слышал такое?

— За что же? — Он был удивлен. Женщин? Членов семьи?..

— У меня отца расстреляли, у Зиночки неизвестно где мать, где отец. А нас, чтобы не скучали в одиночестве, — вот сюда. Так что дни нам еще рано считать. Вот и не торопимся.

После этого грустного признания они долго молчали. Сергей ставил пустую тачку на край парника, сам грузил, сам возил, напарницам возить не давал. Они сперва засмеялись — как это он один за троих думает управиться, но потом не усидели и тоже стали грузить.

Острый пряный дух спелого перегноя все время щекотал ноздри Сергея. Он знал цену этому добру. Еще в своем Унгоре уговаривал колхозников навозить поля, но там ему просто объяснили, что с навозом или без, ихний урожай все одно увозят не в колхозный амбар, а государству. Чего стараться?.. А здесь, на Севере, где так нужны овощи, перегной — великое добро. Это он понимал.

Неразлучной троицей они работали почти неделю. Их похвалил десятник, спросил у Сергея фамилию, специальность. И переспросил:

Агроном?

Да. Только стаж у меня маленький. Не успел.

Зато Колыму увидел. Вот судьба-то. К тебе наш главный не подходил, тот, что с усами? Пышкин его фамилия.

К нам никто не подходит, кроме конвоира.

Я к тому, что главный агроном должен о тебе знать.

Напарницы смотрели Сергею в рот.

Вот почему тебя с северов сюда послали! догадалась темноволосая, едва ли не его ровесница, Катя. И переглянулась с подругой, маленькой полнолицей Зиной: Агрономом у нас будешь, это точно!

Сергей промолчал. Он любой работой доволен. Кормят в лагере лучше, даже щи были на ужин, в бараке более или менее спокойно. И если бы не урки, которые ухитряются не выходить на работу, а ночью режутся в карты, шепчутся по углам с блатными девками да норовят прицепиться, ввязаться в ссору, то жить здесь можно. Все эти дни Сергей осматривался, стараясь понять, почему совхоз построили у самой трассы, да еще на довольно крутом склоне ниже которого была пойма реки с еще неубранной, явно недозрелой капустой, а выше парников стояла большая односкатная теплица. Когда открывали фрамуги, из зеленого нутра ее выглядывали лопушистые огуречные плети и доносился запах спелого огорода. Очень удобное, к солнцу обращенное место, холодные ветры обходят сопку с двух сторон. Микроклимат уловили, вот в чем дело. Для совхозов Колымы только такие места и пригодны.

Осень уже давала о себе знать. В Дебине теперь уже зима, снег кругом, а тут все по-осеннему. Лиственничный лес по ту сторону долины пожелтел, желтизна огромными языками спускалась до самой долины, где зеленела капуста. Откуда-то из-за сопки напротив приходили тучи — низкие и стремительные, они сыпали на землю мелкий и холодный дождь. Работали и под дождем, потом всю ночь сушили в бараках одежду. Три последних дня по трассе днем и ночью шли вереницы машин, многие с людьми. Говорили, что в Нагаево прибыл очередной теплоход.

Магадан был близко, но его закрывала округлая сопка. Вправо от усадьбы совхоза уходила широкая долина с ручьем. Что там было, в этой долине? У Сергея возникало острое желание сбежать вниз, побродить по этим таинственным местам, побывать у речки, где, наверное, есть и рыба. Тянуло войти в ярко-желтый лес лиственниц и пошуршать сухой травой. Это так понятно после двух лет подконвойного житья-бытья. Здешний конвой — скорее для виду, чем для охраны: три вохровца на все парниковое хозяйство, где работало около ста человек. Охранники прохаживались внизу около трассы и караулили подходы к работающим. Пересчитывали заключенных только утром и вечером, у вахты.

Скоро парники были вычищены, большие бурты перегноя стали грузить на машины и увозили в долину. Ее называли Дальним полем.

В одно серенькое — с морозцем — утро десятник сказал Сергею:

— Возьми двух хлопцев, вон они стоят с лопатами, и давай на погрузку перегноя. Будете ездить с машинами и там, в поле, выгружать. Разметишь колышками где сваливать. Расчет такой: шестьдесят тонн на гектар, тридцать ездок. Сторожа увидишь, он покажет поле, которое под морковь и свеклу.

— Охрана тоже поедет?

— Обойдетесь без них.

Два парня попались работящие, оба по пятьдесят восьмой, деревенские, откуда-то из-под Орла. Работали по-настоящему, пока ехали — отдыхали, Сергей в кабине. И какое же приятное ощущение воли вдруг испытал он. Никто возле тебя не бдит, и нет карающей винтовки. Хоть песни пой.

Сторож на Дальнем поле — высокий старик с красным лицом и седой бородой, голубоглазый, приветливый, Любимов по фамилии, угостил грузчиков пареным турнепсом, сладковатым и сочным. С третьей поездки Сергей догадался привозить угощение Зине и Кате, они работали поблизости, разгружали машины со свежей дерниной, готовили почву для парников.

Однажды к Сергею подошел черноусый агроном Пышкин, о котором ему говорил десятник. Кажется, он ждал Сергея. Осмотрел с головы до ботинок и спросил без улыбки:

— Хлебнул горя?

— Все было, — сказал Сергей, не опуская глаз.

— Я просматривал твой формуляр, знаю, за что и сколько. Опыт у тебя невелик, а для здешних условий и не всегда пригоден. Но ты трудолюбивый человек. Будешь работать у нас постоянно. Закрытого грунта — парников и теплиц — ты, конечно, не знаешь. Начинай набираться опыта, присматривайся. Переходи жить в большую теплицу, к опытному Кузьменко. Он еще с летним урожаем не успел справиться, а уже пора готовиться к зимней выгонке. Вообще, вживайся в новое дело. Его надо понять душой, а не только умом. Сегодня я договорюсь с начальником лагеря, а утром ты со своими вещичками — к Василию Васильевичу. Ну, а дальше — видно будет.

Агроном ушел, Сергей стоял столбом, ошарашенный. Боже, какая радость! Как в сказке!

Из лагеря Морозов вышел с вещичками под рукой и все оглядывался, все не верил, что совсем один, без конвоира. По дороге ему встречались хорошо одетые люди, они выходили из большого одноэтажного дома, продолжали какие-то неоконченные разговоры, не обращали никакого внимания на парня. Сергей носил теперь комбинезон из грубой синей ткани, который выдал ему покойный Антон Иванович на Дебине. Под рукой он нес крепко постаревший полушубок, шапку, пару белья — все свое при себе. С любопытством всматривался в лица людей, непохожих на лагерных сотрудников. И догадывался, что это идут с работы его коллеги — агрономы, зоотехники, землеведы, поскольку выходили они из здания, где висела доска с надписью: «Управление сельским хозяйством Дальстроя НКВД СССР».

Он поднялся наверх, к теплице. Она светилась всей своей покатой стеклянной стеной, отпотевшей изнутри. Открыл дверь, толсто обитую мешковиной, на него пахнуло влажным теплом, терпким запахом помидоров, привядшей зеленью. Вот она, его неоконченная академия, его еще непознанное дело?

Из узкого прохода на Сергея смотрел старый сутуловатый человек с седой бородой и седыми редкими волосами на голове, смотрел изучающе-остро, с любопытством и некоторым недоверием.

— Ну, здравствуй, помощничек, проходи, не стесняйся. — И открыл дверь в комнатку, пристроенную к теплице с северной стороны. — Вот это твой топчан, клади вещички. Э, да ты без матраса и без подушки. Ну, ночь проспишь, а завтра добудем. Умывайся, и сядем поужинаем, чем Бог послал.

Когда Морозов стеснительно сел за стол, хозяин теплицы сказал:

— У тебя хорошее русское лицо. И молод ты, сынок. Вся жизнь впереди, только неладно она у тебя началась… Где родился-жил?

Морозов рассказывал, а Кузьменко слушая, ставил подогревать сковороду с картошкой, налил воды в чайник и только изредка задавал вопросы. Его неторопливая, по-стариковски медлительная манера все делать наверняка и добротно, его ровный голос, интеллигентная манера слушать, не перебивая, побудила Сергея разговориться. Он пересказал свою жизнь, и жизнь семьи без отца, и свою беду — не преувеличивая и не жалуясь. И пока говорил, Кузьменко вскипятил чай, положил в чайник мяту, комнатка наполнилась приятным домовитым духом. Так же, не спеша, поставил на стол сковородку с картошкой, разрезал вдоль два огурца, три помидора и нарезал хлеб.