— Для измерения температуры почвы на разных глубинах. Вместо специальных, почвенных. Проследим, как скоро и как глубоко будет прогреваться земля после такого рыхления. И вообще, как изменится температурный режим у взлохмаченной целины. Три-четыре термометра, если можно. Проверим, есть ли смысл…

— Мысль верная. Чтобы не на глазок оценить. Сам Руссо приедет. Ему полезно посмотреть на эту работу.

Колготной день быстро подошел к концу. Все устали. Перед сном Любимов вышел из хаты, но сразу вернулся.

— Погляди, что на шоссейке делается.

Сергей набросил телогрейку, вышел. Вся трасса светилась огнями. Из Магадана опять двигалась бесконечная вереница машин, хвост ее пропадал за перевальчиком. И все с будками на кузовах.

— Похоже, еще один караван прибыл, — произнес Николай Иванович. — Новеньких привезли. Россию через сито просеивают. Все крупные отруби — сюда. Всю мелочь оставляют при себе, из нее, что хошь потом делай, хошь тесто меси, хошь квас вари, али самогонку гони. Сырье…

Морозов провожал глазами этот уже привычный — какой по счету? — караван. Будки, будки, будки… Успевают к сезону промывки. Чем будут кормить такую массу людей? И будут ли заботиться, давать хоть какой отдых? Или эта рабочая сила рассчитана на один-два сезона, чтобы потом превратить людей в замороженные трупы, какие он видел на «Незаметном»? Вообще, как можно говорить об освоении северного края, не устроив для людей нормальной жизни? Авантюрное дело, рабство по-азиатски.

— Страшно, — сказал Сергей и отвернулся от мигающего огнями шоссе. — Все они останутся здесь. На свое кладбище едут.

— Кто нас будет считать, — отозвался Любимов. — Это знаешь, когда началось?

— С тридцать четвертого, когда Кирова?..

— С одна тысяча девятьсот двадцать четвертого, вот когда «Этот» вознесся…

— Я не помню, — просто сказал Сергей.

В эту ночь даже лайка Зоя спала беспокойно. Гул моторов будил ее, она вскидывала голову и тоскливо взлаивала.

Рано утром из совхозной усадьбы пришел рабочий человек и передал три термометра с инструкцией Руссо, как их «заленивить», то есть укрыть нижнюю часть, чтобы при зыемке из скважины температура не сразу подскакивала.

Трактор с рельсовой бороной работал, прибавляя к полю новые гектары. Морозов и Любимов выдолбили на краю поля скважины, вставили в них куски цементных труб с пробками и опустили термометры. Среди дня прошел скоротечный сердитый дождик и долина на глазах зазеленела, отмылась. Посмотрели термометр, что был на поле, потом два других — на целине. На развороченном поле было теплей на три градуса, чем на нетронутом. Вот так борона! Сразу — на три!

Сергей уже налаживал сеялку, проверил высев на первой борозде и поставил сеять турнепс смышленного парня, который уже второй год работал в совхозе.

За неполную неделю посеяли морковь, свеклу, турнепс. Трактору на целине хватало работы, он ходил по одному и тому же месту три-четыре раза, пока не разбивал дерн в пух, не сглаживал валы и ямы. А Морозов уже думал, что можно заняться другим делом, без которого пашня не вполне сработает: искать навоз, возить как можно больше. И где он, тот навоз?..

Все, что накопилось у скотных дворов, уже вывезли частью на парники, частью на огород перед совхозом. Дальнему полю, для целины и для старого участка требовалась не одна тысяча тонн органики. Морозов помнил наставление Кузьменко: без навоза урожая на севере ждать не приходится, земля малоплодна, скупа.

Тогда же Василий Васильевич сказал, что на 23-м километре есть инвалидный лагерь, а при лагере большая конюшня, на лошадях привозят в бараки дрова и нарубленный лозняк, из которого инвалиды плетут корзины. Пока не началась посадка капусты, где нужен глаз да глаз, можно бы «сбегать» на этот 23-й километр и договориться о навозе.

Он заручился бумагой от совхоза на имя начальника инвалидного лагеря, переночевал в теплице у Кузьменко, рано утром пошел в гараж, дождался выделенной ему машины и поехал на разведку в этот лагерь.

От верстового столба с цифрой «23» к инвалидному городку шла узкая гравийная дорога, по виду малонаезженная. Лагерь находился в двух или трех километрах от шоссе, но не в самой долине, а на плоском уступе сопки. Бараки его были видны и с трассы.

Сперва Морозов отыскал конюшню, она стояла почти на краю уступа, ворота настежь, в стойлах всего три матки. Кобылы насторожили уши. Заржал один жеребенок, потом другой, потверже голосом. Откуда-то явился заспанный дядька, темная щетина покрывала его щеки и подбородок.

— Чего надо? — недовольно спросил он. — Курева у меня нету.

— И не надо, — дружелюбно сказал Сергей. — Я к тебе по другому делу.

— Сказывай, — важно отозвался конюх.

— Я из совхоза. От навоза хотим вас очистить. Есть навоз?

— А как же! Здеся он ни к чему, огородов-полей нету. Вон, под откосом лежит.

Под откосом!.. Надо же…

— А в «Дукче», восемь километров отсюда, есть и огороды и поля, которые удобрять надо. Затем и приехал. Покажи-ка, как подъехать. И сколько того навоза.

Конюх лениво вышел из ворот, еще раз зевнул, отбрасывая остатки сна, и повел к уступу.

— Мы с ним запросто. В тачку — и вниз. Из обоих ворот. Горит он, аж дымится.

С высокого откоса, почти до речного уреза тянулся вниз плотный завал хорошего навоза. По сторонам горка уже почернела, успел перегореть, а по центру лежал более светлый, недавний. Сергей даже присвистнул.

— Ты из крестьян? — спросил конюха.

— Раскулаченные мы, пензенские, — погрустневшим голосом ответил мужик. — В лошадях толк знаем, конечно. И назём у нас шел в дело. Только здеся нечего удобрять, так что можешь увозить, раз для пользы дела. Но сперва доложись начальству, без того нельзя. За вахтой они сидят.

И кивнул в сторону лагеря.

Вблизи зона, со слегка поднимающимся по склону забором из колючей проволоки, казалась бесконечной, где-то вдали она упиралась в крутой обрыв сопки и едва ли не на километр уходила вправо. Внутри тремя рядами стояли бараки, из труб их лениво подымался дымок. На углах изгороди чернели вышки.

— Зачем вышки-то? — спросил Сергей. — У вас же инвалиды.

— Конечно, какие из них бегуны. Наверное, порядок такой, чтобы охранять. Тута разные враги народа, ну и такие, как ты, мальчишки, кто без ноги, али без руки, кто того-этого, — конюх покрутил у виска пальцем. — И вовсе старые есть, даже которые генералами бывали.

— Ну, уж, чтобы в лагере генералы?

— Случались и они. Знавал одного. В годах. Его с прииска привезли. Еле живого. И у нас не долго прожил. Помер.

Блеснула догадка: уж не Рокоссовский ли, о котором слышал, будто арестован?

— Ты мне фамилию скажи, отец.

— Да рази нам докладают? Сидел, это точно. Корзинки плел. Видел в лицо. Строгий мужик, бровастый. Но и его сивки-горки укатали.

Сергей нащупал бумагу в кармане комбинезона и пошел к вахте. Спросил вышедшего вахтера:

— У меня дело к начальнику лагеря. — И показал бумагу.

Вахтер оглядел его глазом профессионала, видно, принял за вольнонаемного, сказал кому-то на вахте:

— Тут посетитель по делу… Откуда ты? Из Дукчи, сказывает. Из совхоза. Спроси, пропускать али нет?

Человек ушел, вернулся, сказал, что можно пустить. И повел Сергея в контору.

Начальник лагеря в погонах майора сидел за столом и пил чай, то и дело остужая его струей воздуха из странно маленького, прямо-таки детского рта. Глянув на Морозова, он ткнул пальцем на стул, показав, что тот может садиться. Отхлебнув еще раза два, поставил стакан:

— В чем дело?

Сергей протянул бумагу. Она была подписана директором совхоза. Майор прочитал и очень удивился:

— Назём? Своего вам мало! А всякое-другое дерьмо не берете? Дешево отдам. Только сами грузите-возите. — И засмеялся, откинув голову назад.

Сергей вежливо объяснил, зачем совхозу навоз, что это топливо для парников, где выращивают огурцы и помидоры, что совхоз снабжает овощами город, что навоз нужен для улучшения огородов, где растут овощи.