— По морде видно бывалый вор? — спросил Петр. — Не отучили видать душегубствовать?

— Я не вор! — огрызнулся клейменый.

— А кто ж ты будешь? — усмехнулся недобро.

— Купец вещей запропалых. — вызывающе глянул из-под бровей заросших.

— Купец, — повторил Суздальцев, — купцы душегубством не промышляют.

— Хватит попусту молоть, давай качалку мастери, опричник царский. — мужик смотрел бесстрашно. — Погуляли и будя! Зажились мы на свете белом.

— Я не опричник, сволочь рваная, я слуга государев, — грудью лошадиной наехал на варнака капитан, — а что зажился ты, то правда. Только не я казнить тебя буду, а они — показал на крестьян спасшихся. С десяток их было, кто в лес успел сбежать. Пару баб с ними, ребятишки. — Они тебе судьи. Эй, берите его!

Крестьянам повторять не пришлось. Молча две березы к земле пригнули верхушками, привязали каторжного, и … только треснули стволы, распрямились и разорвали пополам разбойника. Остальных драгуны повесили.

— Ну, прощайте! — капитан развернул коня в сторону города.

— Храни вас, Господь, барин. Должники мы твои. — кланялись ему во след уцелевшие жители. Потянулись драгуны, увозя с собой телегу с награбленным, что у воров захватили.

— Ну молодец, ну потешил воеводу! — радовался Михеев, — Сколь же душ христьянских погубили супостаты энти?

— Бес счета! — отвечал Суздальцев.

— Всех порешили? — дотошно спрашивал воевода.

— Всех. Вожака я крестьянам отдал. Они его деревьями разорвали, остальных мы вздернули.

— Собакам и смерть собачья! Ну порадовал ты меня, Суздальцев. Дай обниму сердечно. Царю писать буду про тебя. Где ж еще такого слугу государева сыщешь. А барахлишка при тех ворах много было? — вдруг спросил хитро прищурившись.

— Было! — честно сказал капитан. — Привезли. Ныне писарю поручил все учесть, а после тебе, воевода, целиком и представим.

— Вот и хорошо! — еще боле обрадовался Михеев. Аж руки потер, прибыток чуя.

Вернулся Петр к Наташе. А та, с денщиком Абдулкой, расстаралась, обед вкусный приготовила. Потчевать усадила. Сама вся суетилась, подавала, убирала.

— Да, присядь, хоть на минуточку со мной, Аннушка. — Села напротив, рукой щечку подперла. Улыбалась. Глаза прикрыла. Андрея на месте Суздальцева представила. Вот так бы и ждала его всегда, так бы и встречала.

— Радуешься? — спросил Петр. Глаза открыла, синевой ему блеснула.

— Конечно, радуюсь, Петя. Живой вернулся. Душегубов поймали.

— Эх, Аннушка…

— Не надо, Петечка. — взмолилась. — Все знаю, что сказать хочешь. Вот посмотри, — и платочек достала, развернула, — вот храню, на память о любимом своем.

— Так это ж — взгляд Суздальцева в вензель на платке вышитом впился, — это ж Андрея Сафонова, друга моего лучшего, платок. Откуда он у тебя? — уставился, не понимая.

— Так, Андрюша, твой друг? — пришла очередь Наташи удивляться.

— Да! А ты… ты, Наташа?

Писарь Антип Семенов завершал учет вещей у разбойников забранных. Не удержался, прикарманил немного золотишка, перстенечков там пару, сережки одни, цепочку золотую. Все едино воевода отберет. А так, хоть себя возблагодарю, за работу аккуратную. Завершив писанину, потянулся сладко, золотишко грело, за пазухой спрятанное.

— Пойду капитану бумагу отдам. — подумал. И к двери в горницу, приоткрыл чуток, да прислушался.

— Никакая я не дочь дворянская, родители мои старой веры придерживались, в скиту мы жили, там они и остались, сам ведаешь. — слышал Семенов голос Анны.

— Подожди-ка — голос Суздальцева раздался. Показалось капитану, что дверь скрипнула. Встал осторожно, приблизился, да как распахнет. И по лбу Антипу!

— А, сволочь, подслушиваешь! — взъярился Петр, за грудки, ка-ак дернет, а мешочек-то заветный оторвался и на пол. Золотишко-то высыпалось. Отшвырнул капитан писаря, тот кубарем под лавку и покатился. — Это что еще? — на перстни, да сережки уставился. Понял, откуда взялись:

— Ах ты пес поганый, — головой покачал Суздальцев, — ты ж не лучше душегубов тех. Абдулка! — гаркнул во весь голос.

— Здеся я, капитан, — влетел денщик.

— Давай двух драгун сюда. Вязать этого.

— Один нога здесь… — денщик уже был на улице, — Эй, Дергачев, Савельев, капитан кличет.

Вошли драгуны в избу, на писаря, под лавку забившегося, покосились.

— Берите его, братцы, вяжите. — приказал Суздальцев, — этот пес обокрасть хотел, вон — показал на пол, — с того, что у воров мы тех взяли, себе оставил.

— Вот, гад ползучий, а ну… — драгуны сгребли в охапку писаря, веревкой руки скрутили. — Куды его?

— Под замок покудова! — сказал, а сам задумался:

— Надо, чтоб Аннушка, тьфу, прости Господи, Наташа, схоронилась. Этот сучий сын слышал разговор, донести может. — О себе и не помышлял Петр, о Наташе, да друге своем. Вдруг, догадался. — Пущай, Абдулка, ее в деревню отвезет. В Бабинку! Мужики спрячут. Там и отсидится. Эх, напасть какая приключилась. — Так и сделал. Абдулка верный взял коней, Наташу, и потихоньку поскакали. К утру денщик вернулся:

— Все харашо, капитана, все Абдулка сделал. Мужики девку приняли, к бабам своим поселили. Тебе, капитан, сильно кланялись, сказали, пусть не тревожиться.

— Ну и слава Богу! Молчи только Абдулка, никому ни слова.

— Абдулка — могила. Рази можно? Капитан — хароший, девка — сильно харошая. Абдулка и не видел ничего. Христом али Магомедом клянусь! — развел руками лукаво.

Не сдал Суздальцев писаря Семенова в канцелярию воеводскую, на дворе приказал высечь плетьми. Заголили спину писарчука, как первый раз кнутом ожгли, так и проорал он «слово и дело государево». Поникли драгуны. На капитана оглянулись — мол, делать-то что? Вздохнул Суздальцев:

— Ведите сукиного сына в канцелярию воеводскую. — и подумал тоскливо, — как в воду глядел. Хорошо Наташу увезли.

Дошел Сафонов со шведами пленными до Севска. Встали в окрестностях города лагерем большим. Распределяли кого куда пошлют. Заминкой воспользовавшись, съездил Андрей в Семеновку. К матушке. Обняла старушка сына, поплакала от радости, что живой.

— А про Наташеньку твою ничего мне не ведомо, сынок. И где она может быть? Ума не приложу. Сказывали люди проходящие, там у Карачева неподалеку, скит обнаружили раскольничий. Говорят пожгли они себя сами, Господи помилуй, — перекрестилась.

Опустился на скамью Андрей, обессилев от известий таких.

— Нет, не может быть, матушка, не верю я! Где, говоришь, под Карачевым?

— Да сынок, сказывали там.

— В Карачеве Петр Суздальцев, друг мой служит. Писал он мне как-то. При гарнизоне тамошнем ротой драгунской командует. Может он, что знает? К нему, к нему надобно ехать, не мешкая. — Заторопился.

— Куда ж ты, сынок? — Мать забеспокоилась. — И не погостишь?

— Некогда матушка! После, после погостить приедем. С Наташей! — уже на скаку крикнул.

В лагерь вернулся, разузнал, кого из пленных через Карачев погонят. Напросился сопровождать их. Дозволили. Всю дорогу подгонял:

— Быстрее, быстрее!

Привели Семенова Антипку к воеводе.

— Это ты, что ль слово и дело прокричал? — грозно посмотрел на писаря Михеев.

— Я, князь-барин, — в ноги повалился душа чернильная. — На него вот! — головой кивнул в Суздальцева, руки-то связаны. — На капитана нашего.

Побледнел Петр, но волнения особого не выдал. Вот паскуда! — подумал.

— На капитана своего? — изумился воевода, глянул быстро на Суздальцева. — Ну пес, сказывай свое слово. Токмо помни, поганец, доносчику первый кнут! Коли соврал, смерть тебя ждет страшная тогда.

Затрясся весь от страха Семенов. Но делать-то нечего:

— Девка, что живет у него, никакая она не дворянская дочь, а из раскольников, что в скиту том сожженном жили. И не похищали те воры ее, а с родителями она там жила. — бормотал чуть слышно.