— Предатели. Слушай мою команду! — к защитникам башни повернулся. — Будем биться до конца, присяги не нарушая. Кто отступит, или в плен запроситься, расстреляю сам. Собственной рукой. — Все молчали.

— Значит, согласны. — Понял Вульф. — Тогда за дело.

Башня держалась еще полчаса. А потом все кончилось. Патроны иссякли. Все посмотрели на командира. Взбудораженный мозг Вульфа искал выход.

— Подвал! — его осенило. — Там весь пороховой запас крепости. Надо его подорвать!

— Мы взорвем погреба! Лучше погибнуть в бою, чем умереть страшной смертью в плену у русских варваров. Живыми они нас не оставят. — он оглядел свой маленький гарнизон. — Или вы предпочтете медленно умереть, будучи на кол посаженными, как эти азиаты поступают по обыкновению с пленными. — Откуда Вульф это взял? Но подействовало. Отказавшихся не было. Тогда он разбил единственный уцелевший фонарь, вынул фитиль и шагнул вниз.

Крепость потряс ужасный взрыв. Все стоявшие снаружи присели от страшного грохота. В центре Мариенбурга блеснул огненный шар, главная башня покосилась, на мгновение всем показалось, что она подпрыгнула, а потом стала медленно оседать, разваливаясь на куски и погружаясь в облако черного дыма от сгоревших порохов. Во все стороны полетели обломки.

— Это ваша капитуляция? — взбешенно обратился к коменданту Шереметев, пальцем в крепость взорванную тыча. Тот смог лишь пожать плечами. Мол, я сделал, что мог.

— Всех в плен. Условия капитуляции меняются. Город разграбить. Никому и никакой.

Шведов быстро взяли в кольцо и приказали положить оружие. Они и сами были ошеломлены происшедшим. Повиновались безропотно. Русские снова устремились в город. Тащили оттуда всех и вся, кто и что уцелело после взрыва.

«В плен мы взяли коменданта, 29 офицеров, 375 солдат, 546 чухны и латышей, кроме 500 розданных разным ратным людям». — писал Шереметев в донесении Петру.

Куда делся муж, Иоганн Краузе, во время русского штурма, Марта и понятия не имела. Вытащили ее за руки из подвала пасторского дома какие-то драгуны. В лагерь приволокли, как и других женщин. Позабавились вечером пьяные, ну да не убили главное. Остальное дело поправимое. Не убудет с меня — думала про себя Марта. Освоилась она быстро в лагере русском. Готовить драгунам начала, да они и не озоровали больше. Капрал на нее глаз положил, остальным сначала кулак показал огромный, потом водки выставил. Забыли про нее драгуны, с другими женщинами утешились, благо кроме Марты еще многих взяли. Некоторых офицеры отобрали у них сразу. Для себя. Те не прекословили. Но Марте повезло не сразу. С капралом жизнь была не сахар. Бил частенько, оттого что по-русски не понимала:

— Дура чухонская! — ругался. Груди тискал больно ручищами своими, но терпеть можно. А через пару дней на глаза попалась Марта генералу незнакомому. Тот оглядел ее внимательно, глазами ощупал всю, покуда капрал навытяжку стоял перед ним, достал рубль серебряный, брезгливо морщась, отдал солдату и приказал, в Марту пальцем ткнув:

— Ко мне отведешь!

Так она попала к Боуру. От него к Шереметеву. Фельдмаршал был староват уже и уступил ее Меньшикову. Марта совсем освоилась жить среди русских. Прислуживала за столом, рубашки стирала и гладила Александру Даниловичу, а по ночам ублажала. Пышные формы, остроумие и покладистость Марты пришлись по нраву денщику царскому. Но и не ему одному. Сам Петр Алексеевич навестив как-то любимца своего, обратил внимание свое государево на смазливую и остроумную, грудастую и с крепкими бедрами, служанку. И позвал, как водиться к себе в спальню. Какое-то время они делили ее на двоих. Покуда Петр не решил:

— Я, Алексашка, заберу у тебя Марту. А тебе повелеваю про нее забыть. И жениться …на Дарье Арсеньевой. — Сестры Арсеньевы Варвара и Дарья были неразлучные походные спутницы царя, впрочем, как и Меньшикова. Только Варвара была некрасивая, но умная, а Дарья легкомысленная, но красавица.

Так Марта Скавронская, крестьянка ливонская, перешла к царю. Крещение приняла православное. Екатериной назвали. Ну, а дальше, читатель и так все ясно. Императрицей стала.

Покуда Шереметев Лифляндию разорял, тем же самым Апраксин в Ингрии занимался. Правда, получил по шее Петр Матвеевич от царя за усердие чрезмерное.

— По указу твоему прошел я рекой Невой до самой Тосны, все разорил и развоевал от рубежа верст на сто!» — доносил Апраксин царю хвастливо. Ни что и услышал:

— Дурак! То земли ныне наши будут. Негоже свое разорять. Угомонись!

Сам Петр с двумя фрегатами и пятью гвардейскими батальона прошел от Архангельска до Повенецкого погоста на севере Онежского моря. И пушки и фрегаты все на горбу тащили. Затем уж Свирью на Ладогу вышли. Соединившись с Апраксиным приступил к осаде Нотебурга — древней русской крепости Орешек. На свои полководческие таланты не надеясь Шереметева вызвал. С ним и взяли Нотебург. Приближалась весна 1703 года, ставшей точкой отсчета Великой Российской Империи. Этот год, ознаменованный основанием Санкт-Петербурга, означал наступление новой эры Русской Истории.

Взяли Копорье и Ямбург. В последнем Петр приказал заложить сильную крепость, для прикрытия будущей столицы со стороны Эстляндии. Под власть России возвращались старые новгородские земли.

Жадно вдыхал царь свежий ветер морской. Стоял, широко ноги раздвинув, видел в мыслях своих новую Россию. Не замечал, что башмаки в топь зыбкую погружались. Не замечал гнус облаками вьющийся. Сколь еще свай забить сюда надобно, сколь ряжей подводных срубить, сколь бастионов заложить, потом камнем все одеть, и поднимется средь болот чухонских столица новая, к Европе своим фасадом морским обращена.

Прочь потом из Москвы замызганной, семечками заплеванной, пусть догнивает в невежестве богомольном. Все, все что с Москвой было связано вызывало одноь отвращение у царя. Даже любовь его первая, Анхен и та… сука, предала. С посланцем саксонским Кенигсеком спуталась. Надо ж было этому прыщу дрезденскому утонуть, через реку переправляясь. Понятное дело царь приказал карманы вывернуть, вдруг тайные бумаги какие-нибудь найдут, про союзничка его Августа II. Вместо конфиденций разных письма обнаружились любовные. Анхен писала. А на груди у покойничка медальон висел. Царь и туда заглянул. Самолично ножом расковырял. Портрет ее был внутри запрятан, прядь волос белокурых и надпись любовная. Ох и взъярился тогда царь! В темницу запрятал любовницу бывшую, а с еще тридцать человек, причастные по его мнению. Отобрал все, что подарил ранее. Любовнику саксонскому повезло тогда, что утонул. На колу бы сгнил иначе. Со временем Анну Монс выпустили. А тех, кого с ней по подозрению взяли — нет! Забыли про них.

— Тьфу! — сплюнул царь злобно. — Все Москва проклятая…

И было указано Иоганну Фредбергу волей братства таинственного в Москву прибыть. В слободе Немецкой, что москвичи Кукуем звали, встретился с людьми верными. С посланником шведским Книперкроном свидится и не пытался. Мало того, что подле дома его караул стоял усиленный, по случаю войны со Швецией, Фредбергу просто заказано было не приближаться к Книперкрону, дабы и возможность такая представиться. Подозрений лишних избежать. На службу его приняли быстро, как дворянина курляндского. Поручиком в полк к князю Никите Мещерскому определили. Поскольку времени до выхода полка во Псков было предостаточно, посетил Фредберг несколько домов в Москве, что указаны были людьми верными. Говорил новоиспеченный драгунский поручик по-русски хорошо. Акцент и не проявлялся почти. Да и задумано было ловко:

— Родители мои, веры старой и правильной придерживались всегда. За то и пострадали от Никона. Бежать пришлось. В земли свейские. Там и вырос. Оттого речь моя малость коряво звучит. На родном русском-то дома лишь говоришь, а так все боле на немецком, аль свейском. Там веру старую никто не притесняет. Храмы сами себе отстраиваем, двумя перстами крестимся. Король свейский Карл к любой вере уважение имеет. Потому он и в войну с Петром вступил. Мало того, что Петр первым напал, объявив об обидах мнимых свейских. Вот и вступился Карл за всех русских. Разбил наголову полки царские, из тех составленных, кто бороды сбрил наголо, аки псов и кошек усатых разогнал. Ныне Карл в других землях воюет успешно, но и сюда пожалует вскорости. А в том грамоту свою шлет. Самоличную. Со мной. Дабы поддержали его те, кому вера дорога старая. Кто отмстить хочет за стрельцов казненных, за всех русских людей униженных. — и отдавал Фредберг манифесты шведские, правильным шрифтом славянским выписанные. Церковным. Не поскупился Пипер на писцов обученных. И отдавая бумаги, крестился Фредберг по-старому. А про наряд свой иноземный, про подбородок выбритый пояснял кратко: