Он лично проверял плотность плугового построения эскадрона.

— Колено за коленом! — Сам втискивался в строй, сам проверял. Чем плотнее будут всадники, чем быстрее аллюр, тем неотразимее удар превосходной шведской конницы. — Вперед, мои славные шведы! — и голос короля перекрывает грохот нескольких сотен копыт. Стоглавое чудище, хрипящее, оскаленное, ощетиненное жалами клинков несется, сметая все со своего пути. Карл рядом. Он опережает эскадрон. Он машет рукой:

— Быстрей, еще быст… — конь падает замертво, король летит через его голову. Эскадрон проноситься мимо. К нему бегут, скачут. Но Карл уже на ногах. Отряхается виновато:

— Не беда! Все вздор, господа. Лучше дайте мне другую лошадь. Продолжим.

Отпущенный в непродолжительный отпуск после учений, сорокалетний ротмистр Смоландского драгунского полка Ион Стольхаммар, кряхтя стаскивал с себя сапог и жаловался жене Софии:

— Соня, наш юный король совсем загонял наш полк. Как мы выжили! Я же не семнадцатилетний юнец, чтоб так скакать на лошади. Ты представить себе не можешь. Он загнал трех лошадей. Ух. — сапог, наконец, поддался и свалился на пол. Ротмистр похлопал себя по толстенькому брюшку:

— София, дай своему мужу платок. Как жарко сегодня!

Жена молча подала требуемое и стоя продолжила наблюдать, как Ион потянулся снимать второй сапог:

— У-у-у, не лезет проклятый. Пузо мешает. — Ион бросил пока свое занятие, вытер пот с обширной лысины и потянулся за стаканчиком свагдрики[5]. Напился и продолжил. После нескольких попыток сапог, наконец, полез с ноги. Ион откинулся к стене изнеможенный. Как хорошо было сидеть дома. Вдыхать запах свежих только испеченных булочек, кофе, ощущать покой и уют всем измученным от диких скачек телом.

— А как наш король? — София нарушила молчание.

— Ух — никак не мог отдышаться толстяк ротмистр. — А что наш король?

— Ну какой он?

— А-а, — отмахнулся Ион, — мальчишка! Крайне прост. Одет очень скромно. Даже неряшливо. Мундир испачкан вечно. Конечно, если трижды за день кувыркаться с коня! — замолчал вдруг. О другом подумал. Потом внезапно произнес:

— А может, София, мне оставить армию? А?

— Ты что? С ума сошел? — жена даже разозлилась, — А на что мы жить будем? Или ты думаешь, что тебя сделают ландсхевдингом[6]. А о детях ты подумал? — супруга погладила заметно округлившийся живот. Семья Стольхаммаров ждала прибавления. Шестого ребенка!

— Ландсхевдингом? — Ион даже испугался, — нет, что ты! Кто ж меня им сделает?

— Вот и оставайся в армии, дорогой друг. — София смягчилась. — Ну так как наш юный король. Рассказывай, Ион.

Ротмистр почесал лысину, припоминая:

— Король… Сам водит в атаку эскадроны… А-а, я уже это рассказывал. Во все вникает, во все суется. Сам проверяет квартирмейстерские планы, болтает с солдатами, обедать садиться с офицерами.

— Ион!

— А?

— Выглядит как?

— Обыкновенно, — пожал плечами, — ростом высок, статен, в талии узковат, хе-хе — похлопал себя — не чета мне. Волосы светло-русые, очень сальные и короткие. Расчесывает их пятерней. За стол с нами садиться без всяких церемоний. На первый подвернувшийся стул. Засунет за ворот салфетку, масло на хлеб намажет и давай наворачивать. С набитым ртом пьет свагдрику. Две бутылки за обед. С ним приходит всегда его тафельдекер[7] и приносит большой серебряный кубок. В него как раз бутылка помещается. Ест очень быстро. Четверть часа не больше. И как конь.

— Почему, как конь? — не поняла София.

— Потому что молча. — пояснил ротмистр. — Ни единого слова не произносит за время еды.

— А потом?

— Потом сидит с нами. Любит послушать о чем говорим. Веселый, такой…

— И все? — Жена была неумолима. Стольхаммар снова задумался. Хлопнул себя по лбу:

— Вспомнил! Он очень набожный, наш Карл XII. Первым делом он приказал, чтоб при каждом полку должны совершаться ежедневные службы, по пятницам проповедь, а в выходной и праздники — две. Вот!

— Ну это слава Богу! Благочестивость короля радует. А ты знаешь, Ион, что написал мне отец из Стокгольма? — Ион не очень любил, когда София вспоминала о своем отце. Тот дослужился до полковника и жена порой корила мужа тем, что его плохо двигают по службе. А в этом виноват он сам! Так заявляла ему София: «Сорок лет, а все ротмистр. Вот мой отец, в твои годы…и так далее». Поэтому упоминание об отце заставило наморщиться Стольхаммара. Это не укрылось от жены:

— Да-да, отец написал!

— Ну и что он написал? — выдавил из себя Ион.

— А то, как развлекается наш юный король в Стокгольме!

— Ну и как? — все также неохотно спросил ротмистр.

— С герцогом Голштинским, приятелем своим, ходят и окна бьют камнями! А еще, люди отцу рассказывали, как кто-то видел, что наш юнец и голштинец этот развлекались тем, что рубили головы собакам и кошкам и в окно выбрасывали. Прямо на прохожих! Вот. — закончила торжествующе.

— А-а-а, — протянул разочарованно Ион.

— Тебе, что мало? — не поняла реакции мужа София.

— Я-то думал амурные развлечения его интересуют. А это…детство. Ну так он же мальчишка. Я ж говорил.

— Ты, что Ион! Какие амуры! Король судит за прелюбодеяние, как за измену Отечеству. Только смертные приговоры выносит. И тут я с ним согласна!

— Странно, — удивился ротмистр.

— Чего странного?

— Да, когда сидит с нами, ну…молодые офицеры, неженатые — пояснил для Софии, — рассказывают всякие истории…

— Какие истории? — насторожилась София.

— Ну… о своих романах с дамами, — ротмистр уже не знал, как и выкрутиться.

— Развратники!

— Ну, вот король очень интересуется всегда этим. Просит рассказать ему. В подробностях. — постарался поскорее закончить рассказ.

— Не верю! — жена была категорична, — наш король благочестив.

— Да, да, да. — ротмистр постарался перевести разговор. — Только я думаю, София, что вскорости война будет!

— С чего ты взял, Ион?

— А зачем так нас гоняют? А?

— Ну и хорошо! Станешь подполковником, а там, глядишь, и до моего отца дослужишься — захохотала жена.

— Э-эх, — ротмистр махнул с досады рукой, — давай что ли обедать будем.

Хороша и покойна жизнь деревенская, коли барин хороший. Ни тебе бунтов стрелецких, ни медных, ни соляных. Ну выпорют разок-другой на конюшне, главное, за дело, а не попусту. И не обидно. Без кнута-то на Руси святой невозможно. Только дай волю полную, и кой кто из крестьянства в разор пойдет. Работящему и кнут не нужен, а ленивому — лекарство первое. Затерялась деревушка Семеновка среди лугов душистых, с клеверами сочными, и дубрав кудрявых, грибами и ягодами полных. В стороне от дороги столбовой, что бежит, петляя от Карачева к Севску. Редко, кто и завернет сюда. Чем гостей непрошенных меньше, тем и жизнь спокойнее. От смут разных, да расколов всяких. Оно, конечно, и сюда, в глушь благодатную, докатывалось. Но особо не тревожило.

Жили крестьяне мирно. Помещика не было над ними, зато барыня имелась вдовая — Устинья Захаровна. Муж ее Дмитрий Михайлович, сотником стрелецким был при брянском воеводе Головине, да ранили его стрелой манчьжурской, когда в Китай их послали, границы утверждать. Из Сибири вез его израненного слуга верный Афанасий Хлопов, думал до дому доберутся, и поправится барин. Но Господь рассудил прибрать его раньше. Чуток не дотянул. Прямо на погост и свезли. Остался сынок-младенец Андрейка сиротой и Устинья Захаровна вдовая. Погоревала барыня, да жить-то дальше надо. Афанасий за приказчика остался, и за сынком приглядеть. Безотцовщине мужская рука потребна.

Барыня была хоть и строгая, но справедливая. Мужа покойного все вспоминала, пример с него беря. Редко кого сечь приказывала, внушения бывало достаточно. Оттого крестьяне все в достатке пребывали, и хозяева не бедствовали. Афанасий помощником был надежным. И за хозяйством присмотреть и за барчуком юным. Сам-то бобылем проживал, Господь жениться не сподобил, потому и детишек не имел. Как к родному, к Андрейке относился.