Но он лишь усмехнулся:

— Это удел папистов предаваться сплошным утехам. Таким, как был «святейший» папа Сикст IV. Это он открыл в Риме официальные притоны. И наполнил казну золотом разврата. Мы же хранители заветов Великого Лютера говорим: «Дважды в неделю. И этого достаточно!» Оставьте меня, графиня! Я хочу поработать.

Понятно, что на этом поручение Августа и закончилось. Авроре ничего не оставалось, как вернуться в Саксонию. Но ее место в королевской спальне уже было занято. Там поселилась очаровательная польская графиня.

А подполковник (уже не ротмистр!) Смоландских драгун Ион Стольхаммар отписывал жене Софии:

— Хоть я и далеко, тем больше думаю о вас. О том что со временем мы могли бы иметь хлеб насущный без того, чтобы мне и дальше тянуть эту военную лямку. Посылаю тебе тысячу талеров. Все наши соседи, находящиеся в полку, и дворяне и крестьяне, живы-здоровы и шлют поклон всем своим домашним. Дражайшее сердце мое, смотри не перегружай свой воз сверх меры! Я же буду стараться изо всех сил делать, к общей нашей пользе и благополучию, насколько мне это удастся, и да продлит мне Господь жизнь. Боже, помоги нам поскорее быть снова вместе в добром здравии.

.

Дерпт[15], древний русский город Юрьев, уютно расположился на берегу реки Эмбах. Это была серьезная крепость. С полевой стороны Дерпт был хорошо укреплен бастионами, по новейшим правилам фортификации, но со стороны реки прикрыт был лишь простой стеной каменной. Редан, построенный на левом берегу реки служил вместо предмостного укрепления и обеспечивал сообщение между двумя берегами. Гарнизон крепости состоял из трех тысяч человек под начальством полковника Карла Густава Ските, человека горячего и беспокойного. Крепость была хорошо снабжена провиантом и воинскими припасами. Многочисленная артиллерия довершала неприступность Дерпта, взять который предстояло Шереметеву.

Несколько дней рыли траншеи на обоих берегах реки, а также с севера, со стороны Рижской дороги, прямо напротив ворот Святого Иакова. Подтянули осадную артиллерию и восемнадцать дней беспрерывно бомбардировали Дерпт. Безрезультатно! Осажденные, несмотря на частые пожары в городе и убыль в людях, не сдавались. Видно подкрепления ждали. Каждый день, под вечер, выпускали в небо, высоко-высоко, две ракеты. Сигнал подавали.

Петр торопил, опасался подхода шведских войск на помощь осажденным, осторожный Шереметев медлил. Просил не спешить:

— По Ревельской, Перновской и Рижской дорогам, верст на тридцать никого не видать, окромя чухны!

Драгуны все на шанцевые работы были брошены, превратившись опять в пехоту. Изнывали в траншеях сидя.

После трех недель сидения, надоевшего всем, шведы на вылазку решились. Комендант крепости приказал полковнику Тизенгаузену и подполковнику Бранту взять тысячу человек, конных и пеших, произвести вылазку через ворота Св. Иакова и засыпать воздвигнутый напротив детрашемент. Хотя вылазка и не удалась, шведы отступили, потеряв три офицера убитыми, в том числе Бранта, с ними пятьдесят солдат, и десять пленными, но терпение Петра лопнуло.

Он примчался от Нарвы на трофейной яхте «Ульрика». Переставил все осадные батареи заново. В результате этого между Русскими воротами и башней Пинтурма образовался пролом, куда моментально устремились русские. Шведы бросились им навстречу, завязался упорный бой, а подкрепления, получаемые с обоих сторон, продлили его на всю ночь. С рассветом русским удалось овладеть равелином и захватив шесть пушек немедленно развернуть их вовнутрь. Комендант посылал двух барабанщиков бить сдачу крепости, но оба были убиты. И лишь подав сигнал из трубы, ему удалось обратить внимание Шереметева. К часу дня штурм завершился.

Гарнизон, а из него в живых осталось две с половиной тысячи, был отпущен. Офицерам были даже возвращены шпаги.

Полк князя Волконского особо ничем не отличился. Сначала траншеи рыли бесконечно, а когда штурм начался, в резерве стояли.

Сидели часто Суздальцев и Сафонов вместе. На бревнышке примостившись. Драгуны землю кидали, лес заготавливали, стенки детрашемента крепить. Артиллерию помогали осадную на позиции выдвигать. Скука!

Тут Петька Фредберга вспомнил. Поручик в четвертой роте служил у них. Странный какой-то.

— Слушай, Андрей, а что ты о Фредберге думаешь?

— Фредберге? — плечами пожал Сафонов, — да ничего я не думаю. Тихий какой-то.

— В тихом омуте, сам знаешь, черти водятся.

— А что так?

— Странный он! — уверенно качнул головой Суздальцев.

— В чем?

— В разном. С драгунами некоторыми шепчется о чем-то. Побегов у него в роте несколько.

— Ну-у-у — протянул Андрей, — и у нас с тобой в ротах бывало.

— Менее. Менее, чем у него. И потом бежали у него, я приметил, те, с кем он часто разговаривал. А еще я приметил, стоит он солдату что-то говорит. Тихо так, и не расслышишь. А как токмо подходит к нему кто-то другой, он тот час драгуна отпускает, и стоит уже в одиночестве. Улыбается. А взгляд такой…настороженный. И еще одно. Помнишь, Мариенбург брали.

— Как не помнить. Тебя ж ранило!

— Во-во. — Петька даже развернулся возбужденно. — После штурма я к лекарям попал, с своим боком пропоротым. Ну и пока валялся я там, прапорщик Волков с его роты заходил.

— Знаю такого. — кивнул.

— Его камнем здорово по плечу задело при штурме. Думал пройдет само, ан нет. Оказалось вывих сильный. Вот и приперся. Лекарь наш, как дернет его за руку и вставил на место. Ну мы с ним посидели, поговорили. Так вот, слышал ты, что у поручика нашего, Фредберга денщик застрелился?

— Ну да, — неуверенно сказал Сафонов, — говорили что-то.

— Говорили… — хмыкнул Суздальцев, — тут другое странно.

— Что?

— А то, что при штурме том помимо гарнизона, жителей много взяли. Ну, фельдмаршал так приказал в наказание за взрыв тот памятный.

— Взяли. Что с того-то? — не мог никак уловить Андрей, куда Суздальцев клонит.

— Да ты дальше слушай. Девок там было много разных. Ливонских, чухны всякой. Их сначала драгуны себе разобрали. Понятно, для блуда. Кое-кто и из офицеров воспользовался. И наш поручик Фредберг тоже. Через дней несколько, фельдмаршал наш потребовал, чтоб никаких баб при войске не было. А девка-то, что у Фреберга в палатке для забавы была, пропала! Как испарилась.

— Ну может, он ее раньше отпустил, с Богом.

— Может и отпустил — задумчиво повторил Петр, — только денщик почему у него застрелился. Из староверов он был. Те, без причины руки на себя не наложат!

— Всяко бывает. — опять пожал плечами Сафонов.

— Всяко не всяко! — не согласился Суздальцев, — А еще мне драгуны с моей роты сказывали, в прошлом месяце коней они водили на водопой, на озерцо одно лесное. Только коней поить начали, сами искупаться решили. Разделись, в воду полезли, а там девка мертвая плавает. Вся голая и порезанная. И эта вот, делась куда-то бесследно.

— Может, он отпустил ее, что драгуны не забижали?

— Может. Только не верю я ему. Хоть что со мной делай! Да ладно, Андрей, вижу тоску нагнал на тебя. Иль о зазнобе все своей думаешь?

— О ней! — голову понурил. — Когда еще свидимся? — Платочек заветный сжал в руке.

— Свидитесь. — уверенно заявил Петька. — Вот побъем всех шведов и по домам.

— Скорей бы уж… — вздохнул Андрей.

— А мне девок московских не хватает.

— Так вон же, сам говорил…

— То не то! Не могу я так. По принуждению. Или из-за страха.

— Да-а, — согласился.

Тяжела жизнь подъяческая. Целыми днями в застенке сидишь, света белого не видишь. Зима ль, лето на улице, все едино. В камере пытошной круглый год тепло от жаровен палаческих. Колесо дознания крутится, поток людской не оскудевает. Всю волокут и волокут новых. Одного взяли, под пыткой он еще десятерых оговорил. И так без конца. Провонял весь запахами застеночными. Смрадными. Мясом горелым человеческим, кровью засохшей, потом пахучим нехорошим, что с тел струится под пыткой, блевотиной. Да и еще, понятно чем. Не выдерживают люди от боли страшной, нечеловеческой, под себя ходят. Не успеешь отскочить, уделают.