— Ого, сырой[20] барин проспался! — один заметил. Все обернулись.

— Вы кто такие? — ошарашено спросил.

— Мы портные для шитья кафтанов барских[21]. — Другой ответил. А сам вида страшного. Бородища черная, шапка на глаза надвинута, ноздри рваные, на щеках «К» и «Т» выжжены. В глазах темных огоньки кострища пляшут.

— Да вас…в приказ Разбойный…к суду! — угрожать попытался.

— Ох, ха-ха-ха, — заржали все, — ох и потешил, нас барин.

А тот, клейменый, за старшого видать, сказал смеясь:

— Не что не видишь, мы тут все чрез каменный мешок[22], да четки монастырские[23] прошедшие. И по спинам нам долго плетями мазали[24], и ноздри рвали, и парили вениками сухими и трусили зажженными листьями, и хотя баня[25] была и не топлена, но вельми жаркой нам показалась. А ты тут лаешься, пес. А ну, купцы, качалка[26] ждет барина. Зажился. — И повесили на суку ближайшем. Сами к костру вернулись. Гуляла по дорогам брянским ватага воровская.

— Бери, капитан драгун и в сыск подавайся. — воевода карачевский Михеев приказал Суздальцеву.

И надо было так угодить Петру после ранения того. Ротой драгунской гарнизонной начальствовать. Кони плохи, люди еще хуже. В седлах еле держаться. Погоняйся с ними за шайками-то. А леса брянские глухие. Чаща сплошная. Не войти порой. Сучья нижние крест накрест прорастают, словно забор сплошной лес стоит. Куда тут конному, пеший-то не пройдет. А разбойнички они, как звери. Юрк, и нету. Только его и видели. Редко кого словить удавалось. Коли на ночлег куда завалятся, в деревню какую, а там сподобится кто-нибудь коня оседлать да в ночь выехать, если драгуны неподалеку располагаются. Тогда их тепленькими на рассвете и возьмут. Суд скорый — веревка и на суку вздернут. Проедутся по округе, и назад в Карачев.

Помещика того отыскали. Труп обобранный. А шайки и след простыл. Воевода Михеев злился:

— Это все староверов пакости. Чаю после бунтов астраханского да булавинского к ним люд воровской подался.

Много говорили тогда про скиты староверческие, что в густых лесах брянских запрятаны. Суздальцев сомневался:

— Насчет воров не знаю. Коли мы отыскать не можем их, то как ворам то удастся? И почему староверы воров принять должны?

— На то они и воры! — поучал капитана воевода. — Они где хошь проберутся, лишь бы нам, слугам государевым, насолить. А староверы твои суть теже воры!

— Воры — они измену несут против государя, разбойники — людишек грабят и убивают. А раскольники? Эти то живут, сеют, пашут, налоги платят, им-то зачем? — возражал Суздальцев.

— А с чего это они налоги платят? А? — воевода глазки сузил поросячьи — Не иначе с разбоя достаток имеют! Вона, посмотри, капитан, как крестьяне да помещики воют, егда мы их на правеж выставляем. Одни недоимки сплошные. А те деревни, где староверы живут платят исправна. Хоть и налог у них поболе будет. Двужильные что ль? Не-ет, капитан, и не защищай их. Воры они и есть воры! Днем в поле пашут, а под вечор, с кистенем, да на дорогу. Бац по темечку, отволокли в кусты и закопали там. А что в скитах тех тайных твориться? Может там армии целые разбойные стоят. Доберусь я до них. Ужо покажу им! — грозился Михеев. — Ладно иди уж. Вижу мнешься стоишь.

— Да нога от раны болит. Опять в седле несколько ден. Разбередил. — пояснил Суздальцев.

— Иди, иди. Знаю про раны твои. Ты офицер справный, хоть и защищаешь этих раскольников.

— Да не защищаю я их. Просто по справедливости хочу. Каждому и по заслугам его. Нечто жалеть буду тех, кто людишек обижает?

— Знаю, это я так. К слову. Отдохни пару ден и снова в поиск. Найди мне этих упырей, что помещика загубили, и в петлю не мешкая. А я пойду, пройдусь до избы съезжей. Может, кто попался в сети наши.

Вышел Петр на крыльцо дома воеводского, к столбу прислонился. Устал от сысков бесконечных. И нога ноет безудержно. Про Михеева подумал:

— Староверы ему не нравятся. А кто, как ни староверы помогают-то им. И налоги платят, и людей разбойных ловить способствуют. Иногда и сами вяжут, после драгунам передают.

Постоял, постоял, да и похромал к себе. Коня в поводу повел. В седло забираться лучше ногу поберечь. Жил неподалеку. На соседней улочке, вместе с ротой своей. С холостыми, значит. Семейным отдельно проживать разрешалось. А таких половина наберется в роте. Мужики то в возрасте все. Молодых в армию позабирали, а сюда в полки да роты гарнизонные что осталось. Или навроде него увечные. Жил Суздальцев во флигеле отдельном. Скромно, но чисто. Денщик Абдулка, попался заботливый, из татар говорил крещеных. Кухонька, горница, да две светелки. Одна пустовала, во второй капитан жил, в горнице канцелярия ротная. Писарь их сидел. Антип Семенов из поповичей. Не нравился он Петру. Глаз нечистый какой-то, мечущийся. Вечно жует что-то.

— Тебя не кормят что ли? — не выдержал как-то, спросил.

Испугался сразу, глазами забегал. Проглотил, что во рту было. Молчит.

— А ну тебя. — махнул на него Суздальцев. Но как писарь справный. Грамоту хорошо знал. Писал чисто, без помарок. Даже воевода всегда нахваливал.

— Твои бумаги, капитан, любо дорого читать. Самому царю писать так не зазорно. Забрать что ль у тебя писаря твово?

— Да забери! — подумал про себя Петр, но вслух ничего не сказал. А воевода и забыл тут же. До следующей бумажки.

Зашел к себе капитан, денщик тут же котелок из печки вытащил, на стол выставил. Похлебал капитан щей с горбушкой, да и спать отправился. Два дня дал отдыха воевода и то хорошо.

— Отца что ль сюда выписать с Москвы. Все веселее вдвоем. Да не бросит он хозяйство. — подумал засыпая. Все бобылем жил Суздальцев. Как на войну уходил по девкам скучал. А после ранения одна нога короче другой стала, вот и сторонился он их. Кому увечный нужен. Стеснялся.

А на утро прислал-таки за ним снова Михеев.

— Нашли! Нашли голубков! — радовался воевода, руки потирал.

— Кого? Разбойников? — спросил капитан.

— Гнездо разбойничье! Скит тайный.

— Ну и где? — а про себя подумал: «Тьфу, опять значит сыск».

— В лесах вестимо, в лесах наших дремучих. Не зря, ох не зря я вчера в избу-то съезжую поперся. — воевода дородный расхаживал по горнице. Половицы гнулись. Улыбался довольный собой. — Мужика одного вчера взяли. Из староверов. Дыбу наладили сразу, кнутом раз двадцать прошлись, и все рассказал. Как на духу. Есть, говорит скит. И дорогу тайную показать мужик сей горазд.

— Может выдумал? Под пыткой-то всякого наговоришь. — Суздальцев сомнение хотел посеять. Куда там! Воевода удила закусил.

— Не-е-ет! Ему сказано коли верно покажешь, отпущу и вознагражу щедро, а коли ложно, так или драгуны вздернут, или я сам на кол посадить велю. Куды денется-то? А потом, — Михеев улыбнулся хитро, — я для них, раскольников чертовых, держу в застенке икону письма старого. Как допрос учинили, сознался, я эту икону завсегда им в морду сую. Клянись мол! И этот поклялся. Так что, капитан, завтра в путь-дорогу собирайся.

— А далёко идти-то?

— Мужик сказывал дня четыре.

Кой уж год жила Наташа в скиту. Таких семей староверских, как Никоновы десятка с два набралось. Избы себе сообща поставили, дом молельный посередь, и все забором бревенчатым огородили. Целыми днями в трудах да заботах. Вечерами зимними темными сидели пряли с матерью. Об Андрее все думалось. Мать, как-то пыталась заговорить с ней:

— Мол, что одна-то все дочка? Вон и парни есть у нас в скиту молодые. Нечто не нравиться никто? Так в девках и будешь все куковать? Внучат бы нарожала.